Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда какая-нибудь очередная училка (и откуда они, эти унылые тетки, только берутся!) заводила заезженную пластинку про долг перед Родиной – дескать, Родина о вас заботится, воспитывает, учит, дает бесплатное образование, – он долго, класса до пятого, недоумевал: о чем она балаболит? И кому это – вам? Лично он никакой этой вашей Родине ничем не обязан. Если кто его и воспитывал – бабка, а не эта хваленая Родина-мать.
Встреча с нею – жалкой, поверженной, сокрушенной, предлагающей на продажу осколки и остатки своего былого великолепия, став для него сокровенным переживанием, – случилась в один из воскресных дней, когда мать, по заведенному бабкой обыкновению, повела его гулять. Но вместо обычной прогулки по ближайшим к дому окрестностям они, обогнув парк Победы, направились в эскака; загадочное слово, которое ему ни о чем не говорило, обернулось чем-то похожим на отдельный (сам по себе) огромный, шумный город, чьи жители заняты торговлей: одни – покупатели, другие – продавцы.
В тот день на улице стояла весна; остатки зимы ежились темно-серыми пятнами на светлом, прямо на глазах подсыхающем асфальте. Мать их не замечала: ступала как придется. Ему же эти серые, словно набухшие влагой пятна представлялись дивно заманчивыми, и, отставая от матери на полшага (на длину ее руки – мать держала его за руку), он выписывал замысловатую кривую – с непременным заступом на каждое проступающее на асфальте пятно.
За отклонением от прямой траектории всякий раз следовал короткий рывок – мать дергала его, словно возвращала на путь истинный, и он (в прямом смысле) разрывался между этими двумя путями: материнским и своим. В отличие от него мать шагала прямо, устремившись к важному для нее событию, которое до этого дня откладывала. (Через много лет, вспоминая тот день, он, как ни старался, не мог вспомнить, к чему она так стремилась: хотела купить себе что-нибудь из одежды? Может быть, даже и купила – юбку или кофту… Но на жестком диске его памяти ничего похожего не осталось: открывая это файл специальной, одному ему известной комбинацией клавиш, он не находил ни лица, ни голоса – только зеленый китайский пуховик и вязаную шапку, бесформенную, будто навсегда прилипшую к материной голове.)
На подходе к СКК («Эс-ка-ка? Это, сыночка, такой спортивно-концертный комплекс. Для концертов и разных спортивных соревнований. Раньше здесь соревновались спортсмены и выступали популярные певцы». Мать, в отличие от бабки, отвечала на его вопросы по-учительски подробно, даже с избытком; но понятнее не становилось) его внимательный, рыскающий глаз обнаружил странных людей: по большей части стариков и старух, выстроившихся в закругленную линию вдоль фасада. Перед каждым на расстеленных на асфальте клеенках были разложены такие же странные вещи, манящие своей оторванностью от текущей мимо жизни. Не в силах воспротивиться их беззвучному неотчетливому зову, он встал поперек дороги и уперся как осёл.
Этим «сущим ослом» его то и дело награждала бабка, когда, следуя за нею к пустырю, он замирал как вкопанный: чтобы, дождавшись ее – с поджатыми губами – кивка, подобрать с земли мятую жестянку с цветной наклейкой; или веточку, которую кто-то отломил и бросил; или потерянную неизвестно кем и когда пуговицу – и пока не нагнулся и не подобрал, держал очередное сокровище в поле зрения (или, как он это называл, «при себе»).
Бабка глядела в другую сторону, делая вид, что не замечает, – но потом, когда они подходили к дому, у самой парадной, тыча пальцем в урну, отдавала приказ: «Всё сюда». Эту урну он люто ненавидел, но делать нечего: бросал. Однако не «всё», а утаивая по мелочи (в рукаве, за голенищем валенка, в глубоком кармане), воображая себя узником фашистского концлагеря – игра, в которой бабке отводилась незавидная роль охранника; цель игры: обмануть, пронести утаенное в барак (как «наши» в телевизоре, пока дураки-фашисты хлопали ушами). Если бабка забывала ощупать его карманы, пошуровать за голенищами или пошарить под рукавами – победа оставалась за ним. Теперь сокровища надо было спрятать: сунуть под матрас, или на дно коробки с игрушками, или запихнуть в дальний ящик письменного стола, огромного, занявшего чуть не половину комнаты, покрытого шершавой, неприятной на ощупь зеленой тканью, которую мать называет сукном, – короче, туда, где они пребывали в безопасности. Бабка у него в комнате не убирала, она нигде не убирала, только в своей: вооружившись сухими тряпками, стирала пыль со всех видимых поверхностей, включая толстые тяжелые рамы – оправы старинных портретов; заберется, кряхтя, на стул, дотянется и трет.
Что касается матери, ее он ни капли не боялся с того самого раза, когда, перестилая его кровать и сунув руку под матрас, она наткнулась на тайник с пуговицами, и тут он так заорал: «Не тронь! Мое!»
Своей подобранной с земли коллекцией, состоящей из пронесенных мимо бабкиных ощупываний и проверок сокровищ, он любовался втайне – улучив момент, когда бабка утыкалась в телевизор, а мать что-то там делала в кухне или в ванной, – и крайне осторожно, только бы не выдать себя, не стукнуть и не скрипнуть. Нарочно оставлял дверь приоткрытой, чтобы не проворонить, услышать их шаги. Потом, налюбовавшись всласть, перепрятывал: из-под матраса – в коробку, из коробки – в темные глубины стола.
Но лишь теперь, увидев странные, разложенные на рваных клеенках предметы, он осознал, до чего же убоги и жалки его домашние сокровища. И понял, что, отдавая строгий приказ «Всё сюда», бабка была права (она, старая ведьма, всегда и во всем права).
От вещей, собранных у подножия СКК, исходило что-то необычайно сильное. Как радиация. Будто их подобрали на каком-то огромном пустыре (ближайшая аналогия, пришедшая в голову много позже, – Чернобыль) или на далекой, пустынной, пронизанной жесткой солнечной энергией планете, куда летали те самые советские герои-космонавты (не то живые, не то из книжек), про которых рассказывает мать.
Еще не отдавая себе отчета, какие здесь открываются сияющие, космические перспективы, он ощутил острое желание всё себе присвоить. Стать их единовластным владельцем и повелителем. Название игры пришло потом – а пока он смотрел туда, где вместе с понятными пуговицами (в неисчислимом, глаза разбегаются, количестве) жались друг к дружке белые эмалированные кастрюли – с темными, если подойти и заглянуть внутрь, донцами (словно прежние хозяева не уследили за сказочной – про волшебный горшочек – кашей, а она, вместо того чтобы хлынуть через край, возьми да и
