Из жизни собак и минотавров - Михаил Кривич

У читателя наверняка уже крутится в голове вопрос: а что, девчонка в этот поэтический момент уже знала о некоторой, мягко скажем, необычности своего спасителя, своего нового дружка? Как могла не знать? Целовались же они, прежде чем Миня дал волю рукам и она это ему позволила. Успокойтесь, целовались, и еще как.

Когда Миня первый раз робко привлек Лену к себе, она задрала голову, привстала на цыпочки и потянулась к его закрытым арафаткой губам.

– Ну убери же свою тряпку, – капризно сказала она, еще крепче прижимаясь к Мине.

Миня, прямо скажем, уже ничего не соображал, как говорится, совсем потерял парень голову. Он выпростал руку из-под Ленкиной блузки и сорвал прикрывавший бычью морду плат.

Еще не рассвело, но стояла полная луна, и горела лампочка на покосившемся фонарном столбе. Лена увидела парня во всей его красе и в испуге отшатнулась. И я ее нисколько не осуждаю – любая от неожиданности не то что отшатнулась – шлепнулась бы в обморок.

Но Ленка оказалась не такая. Не прошло и минуты, как она снова прилипла к Мине, снова потянулась к его губам и прижалась к ним своими. И когда ее острый язычок глубоко проник в его большой рот, Миня замычал от наслаждения.

Что было дальше? Было, читатель, было. И не раз, и не два. Прекрасная Елена была ненасытна, а Миня оказался достойным сыном своего элитного отца…

Знаете, есть такая частушка, как все частушки, глупая и, как почти все, непристойная. Однако я, изрядно поколебавшись, все-таки приведу ее здесь. Приношу свои глубочайшие извинения читателям и особенно читательницам, но удержаться не могу. Уж больно она здесь к месту.

Мы с миленком у двораЦеловались до утра.Целовались бы еще,Да болит влагалищо…

Еще раз извините, если оскорбил ваше чувство приличия.

Причина, которая заставила наших влюбленных расстаться, оказалась не столь физиологичной. Они бы еще целовались и целовались, но за их спиной распахнулось окошко и раздался визгливый женский голос:

– А ну-ка, Ленка, марш домой! Будет тебе обжиматься!

Лена оторвалась от любимого и, на ходу оправляя юбчонку, побежала к калитке. Миня еще долго стоял под фонарем, а потом нетвердой походкой пошел куда глаза глядят.

Когда по возвращении Мини домой тревога домашних сменилась радостью, когда отзвучали упреки, когда были утерты слезы и сердечный ритм Миноса Европовича пришел в норму, – словом, когда в доме Зевовых все успокоилось и постепенно, не сразу, стало возвращаться в обычное русло, перед семьей во весь рост встали новые серьезные проблемы, не чета старым – «Где лечиться, где учиться?»

Миня вырвался на волю, почувствовал ее вкус, и держать его взаперти дальше не представлялось возможным. Он сказал родителям, что будет выходить в город, когда ему заблагорассудится. Пасифая поплакала, Минос Европович попытался накричать на сына, но Миня набычился и твердо стоял на своем. И последнее слово осталось за ним. А коли так, надо было как-то легализовать мальчика, прежде всего сделать для него нормальные документы, какую-никакую ксиву.

Разумеется, у Мини было свидетельство о рождении, выписанное в городском загсе, когда счастливые родители еще не съездили в Лондон и не узнали страшную правду о ребенке. Нетрудно представить действия ментов, если двухметровый заросший детина уж никак не трехлетнего возраста предъявит им такой, с позволения сказать, документик. Пришлось посвящать в семейную тайну начальника горотдела милиции, который толком ничего не понял, но в тот же день принес в кабинет Миноса Европовича общегражданский паспорт на имя Давида Минотряна. Собственно говоря, ничего подделывать не пришлось – документ уехавшего к себе на родину рыночного торговца давно валялся в паспортном столе, не надо было даже переклеивать фотографию: она была так потерта, что Миня вполне мог сойти за небритого армянского парня. А для пущей безопасности горотдел дал ориентировку: предъявителя паспорта ни под каким видом не задерживать, а напротив, оказывать ему всяческое содействие.

С «краснокожей паспортиной» в кармане джинсовой куртки Миня стал безбоязненно выходить в город и, за несколько дней обойдя Крытск вдоль и поперек, не нашел в нем ничего притягательного, разумеется, кроме своей возлюбленной Леночки. Да, мы уже знаем, что в первый же день после происшествия на дискотеке Минина избранница побывала в особняке и была представлена родителям. Пасифае она приглянулась, а Минос Европович, справедливо полагая, что у сына еще будут другие девушки, отнесся к Лене довольно безразлично: буркнул «очень приятно» и ушел к себе. В общем, родительское благословение было получено, и молодые каждый вечер – днем Ленка была на работе – стали встречаться, а если называть вещи своими именами, предаваться любви где можно и нельзя. В палисаднике у ее дома, на заднем сиденье Миносова «мерина», в городском парке культуры имени отдыха, на поздних сеансах в кинотеатре «Братья Лемьер», однажды даже на станции искусственного осеменения, где прежде работала Пасифая. Им так было хорошо вдвоем на газоне в парке, на узкой скамейке, на охапке сена, на застеленной Мининой арафаткой привокзальной лавке, что хотелось не расставаться не только что до утра, но и вообще. Ну чего я вам рассказываю, вы, читатель, тоже были молоды и тоже, наверное, любили…

Вот это естественное желание влюбленных не расставаться и привело Миню на Крытский крытый рынок, где его Ленка работала в лаборатории фитоконтроля.

По записке Миноса Европовича Давида Минотряна приняли на работу в администрацию рынка контролером с довольно-таки неопределенными должностными обязанностями. Ходи, парень, и присматривай за порядком. Чтобы покупатели были довольны, чтобы продавцы не наглели. Заметишь какой непорядок, сам разберись, не сможешь – вызывай подмогу, вот тебе «воки-токи», вот тебе мобила. Пользоваться умеешь? А то!

И стал Миня ходить по рынку, стал присматривать за порядком. Первые несколько дней ходил кругами, как заблудившийся в лесу грибник, потом мало-помалу освоил лабиринт и стал передвигаться по нему вполне осмысленно. К своим служебным обязанностям он отнесся ревностно, но вскоре убедился, что их совсем немного: и без его вмешательства на рынке был идеальный порядок – промтовары отменного качества, по большей части китайские, но попадались и от мировых производителей, продукты свежие, продавцы и покупатели взаимно вежливы. Последних никто не обижал, разве что у одной старушки как-то вытащили кошелек – тут Мине никакая подмога не понадобилась: он успел ухватить карманника за шкирку, вытряс из него похищенное и вернул владелице. Привлекать силы правопорядка счел излишним – не опуская злоумышленника на пол, оттащил его к выходу и пинком выдворил с охраняемого объекта.

От нечего делать, а больше все-таки по природной доброжелательности Миня частенько брался помочь торговцам – подкатить груженную с верхом, весящую за тонну железную телегу с товаром, перекидать несколько десятков ящиков или мешков. Делал он это в охотку, за так, но когда ему совали в карман джинсов сотню-другую, никогда не отказывался. В общем, проработав на рынке всего месяц, Миня стал его доброй достопримечательностью, если не сказать всеобщим любимцем. Его наперебой стремились подкормить, а он не отказывался – растущий организм требовал свое, да и ежедневные сладкие энергозатраты с Ленкой тоже нуждались в пополнении.

Все Минины рыночные пути-дороги, все служебные маршруты по лабиринту неизбежно приводили в лабораторию фитоконтроля, где его возлюбленная в белоснежном накрахмаленном халатике, от которого он просто балдел, возилась с пробирками, колбами и бюретками. Ох как не хочется рассказывать об этом, уличать прекрасную пару в очевидном нарушении трудовой дисциплины и правил общественного порядка на Крытском крытом рынке, но из песни, как говорится, слова не выкинешь.

Повторю уже раз сказанное. Было дело, было, и не от случая к случаю, а каждый день, а то и по несколько раз на день. И всякий раз не обходилось без битья лабораторной посуды. Миня, едва войдя в лабораторию, запирал за собой дверь на ключ и тут же набрасывался на свою возлюбленную. Впрочем, еще вопрос, кто на кого набрасывался. Им не хватало терпения приготовить какое-никакое любовное ложе – Миня просто смахивал с лабораторного стола все, что на нем в этот момент оказывалось, Ленка в его руке белой пушинкой взлетала в воздух и приземлялась на белой же пластиковой столешнице, уже освобожденная другой Мининой рукой от халатика и всего прочего, что под ним было. И когда возникала короткая пауза между объятиями, или Мине пора было уходить, или Ленке во что бы то ни стало требовалось сдать заказчику срочный анализ, они слезали со стола и с опаской ступали босыми ногами на усеянный осколками пол. До сих пор удивляюсь, как Ленке удавалось в таких количествах списывать лабораторное стекло…