Он мой кошмар (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Есения

Не очень помню, как сбежала, слезы застилали глаза. Мне кажется, я никогда еще не выжимала из себя столько сил для притворства. Подыгрывала как могла, сама же очень хотела исчезнуть.

Вот зачем он подошел? Сделал только хуже. Мне не нужна чужая жалость. Но, вопреки этому, в тот момент я словно выторговывала для себя частичку любви и внимания.

Выставила себя бедной овечкой. Нет, настоящей овцой.

Панкратову не стоит знать, что происходит в моей семье, никому не стоит.

Было достаточно того, что Леська в курсе. А теперь…

Ударяю ладони друг о друга в громком хлопке и останавливаю музыку.

Сразу после разговора по душам я улизнула на тренировку. Бежала сломя голову, будто на меня открыли охоту. Сердце было готово выпрыгнуть из груди от спешки и того ужаса, что творился внутри. Страх, смешанный с извращенным чувством удовлетворения.

Высказаться, ощутить себя желанной, и почему-то теперь неважно, в каком контексте. Глупая игра, что с каждой секундой все больше проникает в мою жизнь. Непоколебимое ощущение превосходства.

И это ужасно — то, как я себя чувствую рядом с ним. Во мне словно просыпаются самые потаенные желания… те, в которых я боюсь признаться самой себе.

Ширма бравады и самоотверженности, а что за ней?

Там страх, одиночество, боль.

Коктейль из убивающих изо дня в день чувств, когда ты не живешь, а просто существуешь… веришь в завтра и ждешь его наступления с нереальной силой. Закончить универ, уехать, освободиться от происходящего. Желания, преследующие очень много лет.

А теперь, с его появлением Панкратова, все перевернулось.

В голове другие мысли. Дымка похоти. Необузданное желание переступить черту, с головой окунуться в эту игру. Прелюдию, кажется, так он это назвал.

Разум плавится, но в то же время я наслаждаюсь каждой секундой этих встреч. Странных, окутанных тайной и очарованием. Ведь в глубине души я именно такая. Такая, какой он меня видит. Без тормозов и дурацкого нет.

— Всем спасибо, девчонки, сегодня отработали просто супер. Ань, задержись на пару минут, нужно поговорить.

Ларионова прищуривается и, перебросив через плечо небольшое полотенце, идет ко мне.

— Что?

— Это была твоя последняя тренировка.

— Не поняла…

— Я тоже была в шоке, когда узнала, что видео, обросшее непристойными слухами, твоих рук дело, — мило улыбаюсь, наблюдая за ее реакцией. Ларионова краснеет на глазах. По ее щекам ползут пунцовые пятна.

— Ты не можешь меня выгнать.

— Могу. Ты либо сваливаешь тихо, либо я ставлю этот вопрос девчонкам на голосование. Пусть они знают героев в лицо.

Анька сводит брови на переносице, продолжая прожигать меня свирепым взглядом. По ее лицу видно, как она хаотично соображает, что делать дальше. Но вот право выбора у нее больше мнимое, чем реальное.

— Решать тебе, Ань. Только тебе.

Широко улыбнувшись, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и иду переодеваться.

Спешить особо некуда, но я все равно поторапливаюсь. Больше по привычке.

Сегодняшняя встреча с Андреем слегка сместила ориентиры. Если утром я не могла отделаться от мыслей о краже, то теперь вовсе об этом не думаю. Трогаю застегнутый воротник рубашки и поражаюсь своей смелости, да и смелость ли это?

Плавно перемещаюсь в момент, будто в эту самую секунду расстегиваю мелкие пуговички друг за другом. Насколько сложно было решиться на очередную провокацию? Легко. Очень легко. И самое пугающее, что приятно.

К щекам приливает кровь, пальцы не слушаются, но я продолжаю. Его горячая рука покоится на моей талии, а зрачки расширяются. Отчетливо вижу, как дергается его кадык. Андрей прищуривается.

Меня бросает в жар. Слезы высыхают, превращаются в легкую дымку, что смешивается с потоками ветра. Испаряется.

Внутренний мандраж усиливается, но мне ни капли не страшно. Наоборот. Отпускаю последние тормоза. Смотрю в его глаза, пытаясь увидеть там нечто большее. В голове лишь одна навязчивая мысль — пусть поцелует. Я хочу это почувствовать. Сейчас, именно в эту минуту.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Привстаю на цыпочки, но в то же мгновение одергиваю себя. Усмиряю порыв, прилипая пятками к асфальту. Часто дышу и прячу руки за свою спину. Упираюсь ладонями в холодную стену, запрокинув лицо.

Андрей едва заметно улыбается. Поддевает пальцем одну из оставшихся застегнутой пуговицу на моей рубашке.

От него пахнет чем-то свежим и мятным. Тяну носом этот запах, что до сих пор застрял в памяти, и резко убираю ладонь от своей шеи. До хруста в суставах сжимаю кулаки и, ускорив шаг, спешу к остановке.

На улице начинает темнеть. За последнюю неделю световой день прилично убавился.

Ловлю маршрутку и, откинув затылок на подголовник сиденья, смотрю в окно.

Только сейчас понимаю, что Андрей смог переключить меня. Вытолкнуть из разума тревогу. Последние часы я не вспоминала об отце и тех ужасах, что творятся дома. Мой разум был поглощен мыслями о перепалке с Панкратовым. Очередной близости, от которой по телу проносится россыпь мурашек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я боюсь и одновременно наслаждаюсь этим.

Скатываюсь к привычному самокопанию, но никак не могу вычленить суть. Чего я хочу?

Открываю входную дверь, мешкаю, прежде чем снять пальто. Прислушиваюсь. В квартире тихо. Бросаю сумку на самодельную банкетку и направляюсь в кухню. Очень хочется пить.

Перед глазами встает заплаканное мамино лицо, а сердце замирает.

— Что случилось?

29

Если это он, если это отец, я точно убью его.

В детстве меня часто посещали подобные мысли. Просто избавиться от него самым примитивным и древним способом. Стереть с лица земли, и тогда всем обязательно станет легче.

— Это он? — повышаю голос, но мама начинает отрицательно мотать головой.

Она давится собственными слезами, вытирая щеки и покрасневшие глаза бумажным платочком. На столе лежит десяток таких же скомканных и все еще мокрых салфеток.

— Нет, доченька. Дело не в отце.

— Тогда что произошло? — присаживаюсь напротив, сцепляя пальцы в замок, чтобы мама не заметила, как они дрожат.

Внутри меня вновь пробуждается страх. Его несоизмеримо много. Он преследовал меня всю жизнь, кроме последних четырех лет. Теперь же все начинается сначала.

— Просто… все одно на одно. Еся, меня сократили с работы.

— Как?

— Так бывает, родная. Так бывает.

Мама шмыгает носом и отворачивается к окну.

Долго смотрит на опустевший под вечер двор, а когда поднимается с места, уже не плачет.

— Все будет хорошо, — стискивает мои ладони, — не переживай. Я не хотела, чтобы ты стала свидетелем моей слабости. Найти новую работу не такая уж и проблема. Мне просто обидно. Столько лет…

К своему сожалению и стыду, я не собираюсь ее утешать, потому что просто не умею этого делать. Не могу. Это какой-то врожденный барьер. Неумение сочувствовать.

Я просто сразу же впадаю в ступор, за которым следует немота. Язык прилипает к небу, а в голове пустеет. Ни единой связной мысли. Вот как сейчас.

— Позову девчонок, а ты промой рис, будем есть.

Ужин проходит в молчании. Болтают только близняшки. Рассказывают о школе и прочей ерунде. Пока они делятся впечатлениями от пройденного дня, я ловлю себя на мысли, что не была в их возрасте такой легкомысленной. Не могла себе этого позволить.

В мои двенадцать мне никто не потакал. Я была максимально самостоятельным ребенком. Мама активно бросала все силы на девочек, так как те были еще совсем малышками. Алинка к тому времени уже вовсю готовилась к собственной свадьбе. Иногда мне кажется, что сестра пошла на этот шаг только для того, чтобы сбежать из дома. Избавиться от ответственности за семью и нападок отца. Нести на своих плечах ношу старшей сестры то еще «удовольствие», по крайней мере, в нашей семейке точно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})