Древняя Русь. События и люди - Олег Творогов

Именно эти цели преследовал и поход Едигея на Москву в 1408 г. Узнав о приближении татарского войска, великий князь Василий Дмитриевич покинул столицу и «отъехал» в Кострому.

1 декабря Едигей вступил в пределы Московского княжества.

«Рассыпались по всей земле, словно злые волки, по всем городам и областям, и по волостям и по селам, и не оставалось такого места, где бы не побывали татары. Были взяты и сожжены Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород и Городец». Сам Едигей стоял в селе Коломенском, вблизи Москвы, и оттуда направил послов к тверскому князю Ивану Михайловичу, веля ему прибыть со всею своею ратью, «и с пушками, и с тюфяками, и с самострелами и со всеми орудиями градобитными», готовясь сокрушить укрепления Москвы. Но тверской князь не захотел изменить крестному целованию и дружественным отношениям с московским князем: он с небольшой дружиной вышел из Твери, однако, дойдя до Клина, возвратился оттуда в Тверь. Летописец одобряет поступок Ивана Михайловича — он поступил так, «дабы ни Едигея разгневать, ни великого князя не оскорбить». А Москва оставалась в осаде. В городе находились князь Владимир Андреевич Серпуховской, уже немолодой (ему было 55 лет) герой Куликовской битвы, братья великого князя — Андрей и Петр — и другие князья. Едигей намеревался зимовать под стенами Москвы, но достичь своего — овладеть городом. Однако в это время в Орде началась очередная смута и Булат потребовал срочного возвращения Едигея. Тот пошел на хитрость; не поведав о готовящемся марше в Сарай, он потребовал у москвичей огромный выкуп — 3 тысячи рублей. Получив его, Едигей снял осаду и возвратился к Булату.

Хотя летописец прославляет избавление Москвы и приписывает его божественному заступничеству, последствия нашествия Едигея были трагическими: татары отходили с награбленным имуществом и «узорочьем» (богатством, ценностями), а число пленников превышало несколько тысяч. «Горестно было видеть, и слез многих достойно, как один татарин до сорока христиан вел, грубо связав их, многое же множество посечено было, иные же от холода умерли, другие от голода и нужды... И была тогда во всей Русской земле среди всех христиан туга великая и плач безутешный, и рыдание, и стоны, ибо вся земля пленена была начиная от земли Рязанской и до Галича, и до Белоозера».[126]

Поход Едигея не должен создать впечатление, что после победы на Куликовом поле в отношениях Руси и Орды ничего не изменилось. Орда имела еще возможность совершать опустошительные набеги, но одновременно вынуждена была считаться с возрастающей силой Московской Руси. Характерны, например, сетования того же Едигея в грамоте, направленной им Василию Дмитриевичу в 1408 г.: «А прежде вы улусом были царевым, и страх держали, и пошлины платили, и послов царевых чтили». И далее: «Как царь Темир-Кутлуй сел на царство, а ты улусу своему государем стал, с того времени у царя в Орде не бывал, царя в очи не видел и князей его, ни бояр своих, ни кого иного не присылал, ни сына, ни брата, ни с каким словом».[127]

1410 — Как полагают, во время своего похода на Москву Едигей передал Нижегородское княжество Даниилу и Ивану, сыновьям нижегородского князя Бориса Константиновича (вскоре, однако, используя очередную смуту в Орде, Василий Дмитриевич вернет себе Нижний Новгород). В 1410 г. Даниил Борисович призвал к себе татарского царевича Талыча и направил со своими и с татарскими полками — по полторы сотни русских и татар — боярина своего Семена Карамышева на Владимир. К городу подошли скрытно, лесами, в полдень, когда горожане спали. Наместника во Владимире не было, и нападавшие начали сечь жителей и грабить посад. Подошли к соборной церкви святой Богородицы (Успенскому собору) — в ней заперся поп Патрикей, который успел спрятать церковные сокровища («сосуды золотые и серебряные») и часть людей, а сам, сойдя с церковных полатей и сбросив лестницы, чтобы нападавшие не догадались, где находятся ценности, стал молиться. Татары ворвались в церковь, стали грабить ее и истязать Патрикея, требуя рассказать, где остальные ценности и спрятавшиеся люди, но он стойко переносил пытки и молчал. Его истязали огнем («на сковороде пекли»), загоняли под ногти щепы, «ноги прорезав, ремни продернули ...вслед за лошадью волочили», и в этих мучениях Патрикей умер. Были разграблены все церкви и город, захвачены пленные. И случилось это, подводит грустный итог летописец, «от своих же братьев христиан».[128]

Этот год отмечен и важным событием в истории славянских народов — произошла знаменитая Грюнвальдская битва, в которой объединенные силы Польши и Литвы с поддержкой чехов, венгров и русских смоленских полков в многочасовой битве нанесли сокрушительное поражение рыцарям Тевтонского ордена: 18 тысяч крестоносцев было убито, 14 тысяч попало в плен. Эта битва окончательно остановила экспансию Ордена.[129]

1417 — На Руси вновь вспыхнула эпидемия чумы, охватившая Новгород, Ладогу, Старую Руссу, Порхов, Псков, Торжок, Тверь и Дмитров. Живые не успевали погребать умерших, а один здоровый едва успевал помогать десяти больным. Опустели многие дома — в некоторых осталось по одному-двум жителям, а где и всего один ребенок. Симптомы болезни были таковы: «Сначала словно рогатиной ударит под лопатку, или напротив сердца в груди, или между лопаток, и разболевшись начинает харкать кровью, и в огне горит, а потом в поту, а потом в ознобе, и ходит по всем суставам человеческим болезнь та. Опухоль же у одного на шее, у другого на ноге, у того под мышкой или под скулой, или за лопаткой, или в паху и на иных местах».[130]

1420 — Чума появилась теперь в Костроме, Ярославле, Галиче, на Плесе (на Волге, выше Кинешмы), в Ростове. И умерло столько народа с начала эпидемии (а началась она в августе), что некому было жать; к тому же на Никитин день (т. е. 15 сентября) выпал снег и шел три дня и три ночи, а выпало его почти полметра. После этого мало кто даже из оставшихся в живых смог убрать урожай. А после «мора» начался голод.

1421 — На Новгородскую землю обрушилось стихийное бедствие: небывалое половодье в Волхове снесло 20 устоев моста в Новгороде, от воды пострадали деревянные мостовые, многие дома были сорваны с оснований, а люди спасались от воды на чердаках и крышах. Людей пугали слухи о начале нового потопа. 19 мая в полдень в городе разразилась сильнейшая гроза, причем молнии блистали так, что невозможно было смотреть. Люди решили, что это огонь, «пожигающий грешников», и придя в ужас стали кричать: «Господи помилуй!».[131] В этот год на Новгородчине снова был голод и снова «мор» от болезни.

1422 — Продолжается голод. Люди умирают, уходят в Литву, на дорогах лежат трупы замерзших (зима была суровой); люди едят падшую скотину, собак и кошек, «и люди людей ядоша», — отмечает летописец.[132]

1425 — Умер великий князь Василий Дмитриевич. «Ни в чем, казалось бы, не явил нам блестящих деяний сын Дмитрия Донского, — пишут о нем И. Б. Греков и Ф. Ф. Шахмагонов, — нет выигранных битв, не прославлен походами, и все же он оказался достойным преемником своего отца. Он не растерял отцовского наследства, а почти незримой для нас деятельностью сохранил его и укрепил».[133] На княжение Василия Дмитриевича пали и встреча с грозным Тимуром, и нашествие Едигея, продолжалось противоборство с Ордой, уже заметно терявшей свое прежнее могущество. Но час полного освобождения от ордынского ига еще не пробил.

Великим князем стал десятилетний Василий Васильевич. Вскоре, однако, заявил о себе грозный и сильный соперник юного князя — его дядя князь Юрий Дмитриевич Галицкий. Княжество Юрия располагалось по притокам Волги — Унже и Костроме — и в бассейне Верхней и Средней Ветлуги: земли там были плодородны, леса изобиловали пушниной, имелись богатые соляные источники.[134] Именно это княжество становится главным соперником Москвы.

Сразу же по вокняжении Василия Юрий Дмитриевич попросил перемирия, а тем временем разослал по всем городам за своими сторонниками, намереваясь выступить против великого князя. Тот же отправился в Кострому, куда прибыли и другие его дядья — Константин, Андрей и Петр. Юрий Дмитриевич ушел в Нижний Новгород. Посланный против него Константин Дмитриевич настиг князя на реке Суре, но, постояв друг против друга на ее берегах, противники разошлись, и Юрий вернулся в свой Галич. Для переговоров о мире к Юрию послали митрополита Фотия.

Здесь произошло следующее. Юрий приказал собраться всем галичанам и встретить митрополита на горе, с той стороны, откуда он должен был подъехать, рассчитывая, что множество народа произведет на Фотия впечатление: князь собрал не только бояр и лучших людей, но и «чернь» (выражение летописца) из своих городов, сел и деревень. Однако митрополит, помолившись в церкви и выйдя к ожидавшей его толпе, обратился к Юрию: «Сын мой! Не видел столько народа в овечьей шерсти», ибо, поясняет летописец, простой народ был одет в сермяги. «Князь же хотел представить себя повелителем многих людей, а святитель понял это как насмешку над собой», — иронизирует летописец. Переговоры зашли в тупик: Фотий настаивал на мире, Юрий же соглашался только на перемирие. Разгневанный митрополит отказался благословить князя и горожан. Летописец утверждает, что после этого начался «мор», и испуганный князь поскакал вдогонку за уехавшим митрополитом, умоляя его простить, возвратиться и благословить его и город. Снова начались переговоры, и Юрий пообещал Василию Васильевичу не добиваться великого княжения, но полагаться на царя (т. е. на ордынского повелителя): «...которого царь пожалует, тот будет князь великий владимирский и Новгороду Великому и всей Руси».[135] и на этом присягнули на кресте.