Калейдоскоп жизни - Всеволод Овчинников

Причину провала стали искать в международной обстановке. В начале 50-х годов «Голубь мира» Пикассо был у китайцев самой популярной эмблемой — он красовался даже на туалетной бумаге. И вот в Пекине словно забыли, что именно Чжоу Эньлай и Неру в свое время провозгласили знаменитые «панча шила» — пять принципов мирного сосуществования, которые на конференции в Бандунге стали политической платформой неприсоединившихся стран. Китайское руководство стало обвинять Хрущева в ревизионизме за его попытки снизить накал «холодной войны», сделать идею мирного сосуществования стержнем внешней политики социалистических государств.

Самая драматическая коллизия возникла в связи с этим осенью 1959 года. В сентябре Хрущев должен был совершить эпохальную поездку по Соединенным Штатам, а к 1 октября прилететь в Пекин на десятилетие Китайской Народной Республики. Меня включили в рабочую группу по составлению его речи на юбилейном собрании, точнее — разделов, посвященных Китаю и советско-китайским отношениям.

Незадолго до визита Никиты Сергеевича за океан на китайско-индийской границе вспыхнули вооруженные столкновения. Как и в других частях бывшей Британской империи, англичане оставили там тлеющие угли, дабы использовать нестабильность для сохранения своего влияния в регионе.

Чтобы оградить советского лидера от нежелательных расспросов на сей счет, было опубликовано Заявление ТАСС. В нем выражалось сожаление по поводу пограничного конфликта и надежда, что обе стороны решат спор мирными средствами, за столом переговоров. Такая позиция Москвы вызвала негодование Пекина. Как, дескать, можно ставить на одну доску братскую страну социализма и капиталистическое государство!

И вот в самый разгар тех пресловутых «десяти дней, которые потрясли Америку», китайское руководство неожиданно перенесло начало юбилейных торжеств с 1 октября на 26 сентября. Хрущев оказался перед нелегким выбором: либо скомкать свой триумфальный визит в США, либо поручить кому-то другому выступать на китайском юбилее. Он предпочел второе, в результате чего доклад, над которым мы трудились, зачитал Суслов. Хрущев прилетел в Пекин лишь 30 сентября. На другой день демонстранты таки увидели его на трибуне ворот Тяньаньмэнь.

После праздничных торжеств Мао пригласил советского гостя в свою резиденцию близ столицы. Там Хрущева ждал конфуз. Хозяин встретил его в бассейне и предложил присоединиться к нему. Но беда была в том, что Никита Сергеевич не умел плавать. В своих черных сатиновых трусах до колен, он, как и на отдыхе в Пицунде, мог зайти в воду лишь до пояса и несколько раз присесть, дабы окунуться. Можно представить себе, сколь неуклюже выглядел гость на фоне хозяина, легко пересекавшего километровую ширь Янцзы.

Как мне говорили люди из ближайшего окружения Хрущева, тот был настолько взбешен, что отменил недельную поездку по Китаю и решил немедленно возвращаться на родину.

Думаю, причинами размолвки между Пекином и Москвой, которая привела к дорогостоящей тридцатилетней конфронтации, были не только идеологические разногласия, но и субъективный фактор — личная неприязнь лидеров двух соседних народов. Неприязнь у Хрущева усиливали воспоминания о своей беспомощной фигуре в длинных сатиновых трусах, когда он барахтался в бассейне рядом с «Великим кормчим».

Дело было 14 июня 2001 года. В этот день в Шанхае произошла встреча высших руководителей шести государств, прилегающих к бывшей советско-китайской границе, — президентов России, Китая, Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Узбекистана. Родившаяся там за пять лет до этого «шанхайская пятерка» превратилась в «шестерку», официально говоря, в Шанхайскую организацию сотрудничества (ШОС).

Разумеется, быть хозяином подобного саммита очень хлопотно. И мы — восемнадцать журналистов из упомянутых стран, приглашенные министерством иностранных дел КНР освещать это событие, — с пониманием восприняли огорчительную для нас новость: утром 14 июня Цзин Цзэминь сможет дать нам не интервью, как было ранее обещано, а лишь протокольную аудиенцию.

Нас подняли до рассвета, и уже в семь утра мы были в шанхайской загородной резиденции главы государства. Председатель КНР поблагодарил нас за приезд, пожелал успешной работы на саммите, сфотографировался вместе с нами и откланялся.

Но когда все выходили из приемной, Цзян Цзэминь неожиданно взял меня за локоть и сказал по-русски:

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться! Ведь мы, если помните, впервые встретились еще тридцатилетними. В мире не так уж много политиков и журналистов, которых связывает столь длительное знакомство. Так что обстоятельный разговор с глазу на глаз мы заслужили.

Поговорить нам действительно было о чем. О традициях дружбы 50-х годов, о переменах в наших странах и перспективах российско-китайских отношений.

Для обоих эта уже третья по счету встреча произошла накануне нашего семидесятипятилетия. Впервые мы увиделись в 1956 году. Страна отмечала важную победу первой пятилетки — пуск первенца отечественного автомобилестроения. И я, будучи корреспондентом «Правды» в КНР, разумеется, приехал в Чанчунь, дабы рассказать об этом событии.

Попросил устроить мне встречи с заводчанами, которые стажировались в СССР. Среди них оказался и мой ровесник — главный энергетик завода инженер Цзян Цзэминь. Однако в своем репортаже я слишком увлекся тем, как сошел с конвейера первый в истории Китая грузовик «Цзефан» («Освобождение» — слово тогда столь же популярное, как в свое время у нас «Победа»). И в сюжете очерка для главного энергетика не нашлось места.

Но ветераны Московского автозавода имени Лихачева хорошо помнят улыбчивого и общительного китайского стажера, который дирижировал хором своих соотечественников в зиловском Дворце культуры. На заводской ТЭЦ красуется мемориальная доска: «Здесь в 1955–1956 годах проходил стажировку инженер-энергетик Цзян Цзэминь, впоследствии Председатель КНР».

Заводчане вспоминают, что Цзян Цзэминь любил блеснуть знанием русского языка, особенно выражений, которые можно почерпнуть только из жизни. Кто-нибудь из заводоуправления заходил на ТЭЦ и спрашивал:

— Ну как дела, товарищ Цзян?

Он весело подмигивал и отвечал:

— Дела идут, контора пишет…

Говорят, что в Чжуннаньхае, китайском Кремле, и нынче можно услышать по-русски эту фразу, когда туда приходят люди, учившиеся в московских вузах.

Цзян Цзэминя называют представителем третьего поколения партийно-государственного руководства КНР. Ушла из жизни когорта отцов-основателей, профессиональных революционеров (Мао Цзэдун, Лю Шаоци, Чжоу Эньлай). Ушли и их преемники, реформаторы-самородки во главе с Дэн Сяопином. И вот у кормила власти впервые оказался интеллектуал-технократ, способный мыслить категориями последних достижений науки, правильно оценивать направленность глобальных процессов.