Синдикат - Дина Рубина

— Понимаешь, напрасно Москву выбрал. Надо было в какую-нибудь тьмутаракань забиться, в какое-нибудь Сельцо под Брянском, где одна закусочная, под названием «Рюм.чная».

— В Сельцо синдиков не посылают.

— В том-то и дело… — расстроенно сказал он. — Выросли мои девки, нате-пожалуйста!.. Я ж их совсем не вижу. Где они шляются, чем заняты… На днях прихожу домой и застаю вальяжного такого господина в кресле…

— В твоем халате?

— Да нет, — он махнул рукой, — они вообще не по этой части, они очень нравственные девочки, если ты имеешь в виду разврат… Там похуже дела…

— Наркотики?! — ахнула я.

— Нет-нет, этого еще мне не хватало!.. Хуже, хуже…

— Подожди… — я встала, закрыла дверь своего кабинета, вернулась и заставила Яшу сесть на диван. — Извини, как родитель — родителю: что может быть хуже наркотиков и блядства?

Он посмотрел на меня измученными впалыми глазами и сказал:

— Непостижимая гениальность… — Он помолчал… — Не знаю — в кого это они, говорят, у моего деда Мини были выдающиеся математические способности, только вот образование не удалось получить… Но эти… Понимаешь, они цифры, числа чувствуют на каком-то паранормальном уровне. Дело даже не в том, что у них замечательные математические данные, — таких людей навалом… Но мои как-то видят… сквозь преграду, на расстоянии чувствуют… Как Вольф Мессинг…

— Ничего не понимаю, — сказала я. — Ну и что? В чем беда-то?

Яша оглянулся на дверь и прошептал:

— Они играют.

— На чем?

— Не на чем, а в карты… Бридж. Преферанс…

— Ну и что?

— А то, — в полном отчаянии проговорил несчастный отец, — что их нанимают богатые люди — для игры. Вот как домушники малолеток запускают в форточку, чтобы дверь изнутри открыли… За ними охотятся, их перекупают…

— Я… не понимаю… — пробормотала я… — Никогда не играла в карты. Не моя область интересов… Объясни, пожалуйста…

— А чего тут объяснять, — он тяжело и как-то покорно вздохнул. — Бридж, «Роббер», игра математическая, основана на теории вероятности. Суть игры — обмен информацией. На основе заявления партнера ты должен вычислить — какие карты у вас с партнером, какие у противника. Так вот, им даже не нужен никакой обмен информацией, они — обе — все карты просто видят, кожей, нюхом — не знаю чем, а кроме того, друг друга чувствуют за тысячи километров, мысли читают…

— А сколько игроков в этой игре?

— Четверо, играют по двое, партнеры сидят друг напротив друга. Крестом.

— И что?

 Ну и богатые люди нанимают профессионала — играть в паре.

— А твои девочки…

— А мои девочки, — проговорил он упавшим голосом, — как раз и есть — профессионалы. И похоже, это уже знает вся Москва… кроме нашего департамента Бдительности…

Мы сидели с ним и молчали… Бедный Яша.

В тот раз я, кажется, пошутила — мол, по крайней мере, они обеспечат твою забубённую старость… Но, честно говоря, не знаю — как относиться ко всей этой оригинальной истории…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

глава девятая. Азария

Московский филиал Синдиката являл собой зеркальное отражение Иерусалимского Центра, с той лишь разницей, что все департаменты в Центре были неизмеримо многолюдней. На каждого синдика в Москве приходилось по десятку начальников в Иерусалиме. И все они отчитывались результатами нашей работы перед Верховным Синдиком и Ежегодной Контрольной Комиссией Всемирного Синдиката. Можно лишь представить, сколько иерусалимских наездников сидело на горбу каждого из нас, как пришпоривали они — каждый своего — мула, как покрикивали и щелкали бичом над нашими задами, и без того облепленными оводами…

Время от времени по электронной почте я получала из Центра послания от самых разных начальников: из Аналитического департамента, из департаментов — Контролянад ситуацией, Кадровой политики, Стратегии глобальных проектов, из департамента Внедрения идей…

Первое время я пугалась, мучительно задумывалась над смыслом посланий, вытягивалась во фрунт, становилась под ружье, писала — как требовалось в запросах — планы на будущее, или отчеты по прошедшему. Причем, отсылая электронные эти сообщения, переживала всегда одно и то же мистическое чувство: будто пуляю записку в черную утробу Вселенной: кому? зачем? кто ее прочтет?

Из-за специальной выделенной линии Интернета, послания — чавк! — улетучивались в мгновение ока. Было в этом что-то бесовское, сверхъестественное, пугающее…

Помню, на ответ по какому-то первому, бессмысленному запросу из Центра, я заставила работать три дня весь свой департамент. Отослала отчет и стала ждать реакции. Ну, не «спасиба», — я была уже не столь наивна, — но хотя бы какой-то знак! Спустя неделю послала письмишко, — ребята, мол, ау, как там с нашим отчетом? В ответ — великое молчание Вселенной.

Наконец я поняла, что начальству не нужны никакие мои инициативы. А вот что нужно — неведомо. Тогда и я перестала отзываться, вытягиваться в струнку, бить поклоны и выстраивать на плацу свой взвод. Увидев знакомый адрес и заглянув на минутку в требования очередного начальника или обнаружив очередную цветную диаграмму, движением указательного пальца по «мышке» я вышвыривала из почты этот мусор.

Однако среди прочего барахла время от времени стали появляться письма, резко отличающиеся по тону и стилю от посланий остальной синдикатовской братии.

Отправитель — он подписывался именем Азария — ничего от меня не требовал, только горестно сообщал о жертвах новых терактов, обличал безобразия в самых разных областях жизни Израиля и России, размышлял над истоками нынешних бед нашего народа и даже пророчествовал, цитируя священные тексты.

Иврит, между нами говоря, язык высокопарный. На нем говорили пророки, и это великое обстоятельство — главный его недостаток. Письмо, которое начинается словами «Мир всем!», а заканчивается «С благословением»… человеку с современным русскоязычным сознанием трудно воспринимать адекватно.

Но, помню, первое его послание начиналось вполне человеческим тоном:

«Чертова пропасть денег уходит в дым! — писал он. — Тратятся десятки, сотни тысяч долларов на никому ненужные заседания, совещания, высасывания из пальцев идиотских проектов… Громоздкий чиновничий аппарат, неповоротливый и нечистоплотный, превратился в обслуживающий сам себя синдикат…»

Дальше текст менялся интонационно и стилистически, словно автор письма потерял мысль, затуманился, впал от этого в гнев или даже в эпилептический припадок, вдруг принялся бормотать и вскрикивать, стонать и угрожать, вздымать невидимые кулаки, — словом, ударился в библейскую патетику:

«Берегитесь гнева Господня вы, разжиревшие на деньгах бесконтрольных, шальных; вы, забывшие честь и благородство; берегитесь вы, трясущиеся за свои кресла, не помнящие братьев своих, ждущих помощи! Хотя бы в аду новой кровопролитной войны вспомните слова пророка Ирмиягу: „…таково нечестие твое, что горько оно и достигло сердца твоего. Нутро мое, нутро мое! Я содрогаюсь! Рвутся стены сердца моего, ноет сердце мое во мне! Не могу молчать, ибо слышишь ты, душа моя, звук рога, тревогу брани!“

Это письмо было адресовано всей московской коллегии Синдиката.

— Во дает! — подумала я с удовольствием. И немедленно позвонила Яше Соколу.

— Ты получил революционное письмишко из Центра?

— Подожди, — сказал он невыспавшимся голосом. — Я еще не смотрел сегодня почту… Включаю… От кого, говоришь?

— Сейчас взгляну на имя… Азария какой-то…

— Нет такого…

— Смотри внимательней. Письмо отправлено всем синдикам.

— Да нет же, говорю тебе! А что там?

— Поднимись сейчас же, не пожалеешь.

Он явился, пробежал глазами текст в экране моего компьютера:

— Что это? — спросил он. — Какой-то проект?

— Какой там, к черту, проект, — сказала я. — Читай внимательно…

— Ничего не понимаю… — пробормотал Яша, читая с начала… — Кто это пишет?

— Какой-то Азария. Ты знаешь такого?

— Нет… Не из фонда ли Кренцига? Там есть парочка совершенно сумасшедших американов, идеалистов долбанных.

— Слишком уж страстно. Ты почитай, как он неистовствует.

Яша опять уставился в экран:

— Да… Сильно, ничего не скажешь. И точно. Представляешь, как его допекли?

Минут пять еще мы таращились в экран, цокали языками, ахали, восторгались скандальной смелостью этого парня… Однако получалось, что послание пришло мне одной. Мы осторожно обзвонили остальных. Никто понятия не имел — кто такой Азария, в каком департаменте Центра подвизается и чем ведает. Правду-матку, однако, он резал отчаянно.

Наконец мы с Яшей решили, что это какой-нибудь прохожий правдолюбец, ненавистник Синдиката, каких достаточно в отечестве, оказавшись случайно в коридорах Центра, припал на минутку к свободному компьютеру и послал в Россию воззвание. На деревню дедушке. То есть мне.