Как подружиться с демонами - Грэм Джойс

Все это происки коварного беса влюбчивости. Номер пятьсот шестьдесят семь по каталогу Гудриджа. Почти каждый становится его жертвой хоть раз в жизни, а иные болваны — неоднократно. (И не вводите себя во искушение, приписывая какое-то особое значение порядковому номеру, иначе рискуете пасть жертвой беса нумерологии, который плетет свою зловещую паутину из банальных совпадений.)

Я не верю в любовь с первого взгляда. По-моему, первым нас всегда одолевает влечение, а уж потом, после секса, мы либо деремся за любовь, либо отступаем. Под этим я подразумеваю, что любовь не сдается без боя. Под этим я подразумеваю, что четыре бокала вина подействовали на меня сильнее обычного и мои мысли приняли опасное направление.

Главным образом я думал вот что: не дай бог, это перерастет в роман, в моем-то возрасте. Что угодно, только не это; вот уж точно курам на смех. Да и вообще, я ведь отлучен от любви. У меня от нее прививка.

— Сколько тебе лет? — спросил я у Ясмин.

— Двадцать девять. Но в душе я старше. Мудрее.

— И как же ты обрела эту мудрость?

Ах, она снова это сделала: чуть-чуть подтянула бретельку, обводя взглядом пустеющий паб. Обеденный перерыв закончился, и почти все разбрелись по своим делам, в отличие от меня, увязшего, словно муха в ложке меда.

— Как ты думаешь, — спросила Ясмин, — может так быть, чтобы человек прожил целую жизнь — скажем, прошел войну, не раз влюблялся, видел, как одна власть сменяется другой, — а в итоге умер, так и не став мудрее?

— Конечно. Всякое бывает.

Вот в чем штука: мы о чем только не болтали, но как бы понарошку. Просто колебали воздух. Чуть ли не песенки распевали. Искали точки соприкосновения. Обменивались бородатыми анекдотами. Все это не имело никакого значения. После шестого бокала вина — а может, пятого или седьмого? — в пабе не оставалось никого, кроме нас и персонала. Мы сидели, забившись в уголок. Изящная бледная рука Ясмин по-прежнему покоилась на столе. Как и моя; кончики наших пальцев разделяла всего лишь пара сантиметров. И все же этот зазор между ними был пропастью, скалистой пустыней. Я знал, что, подобно супергерою, могу преодолеть ее одним прыжком. Но так же хорошо я знал, что не должен этого делать. Нельзя.

Спотыкаясь, я побрел в заднюю часть паба, в сортир. Вымыл руки, ополоснул лицо холодной водой. Постоял пару минут, разглядывая себя в зеркале. Почему-то задумался о том, как бы все это выглядело в глазах Штына и Даймонда Джеза, или моей секретарши Вэл, или, прости господи, Фэй и моих детей.

— А что такого? — Ну вот, совсем уже крыша поехала: заговорил с зеркалом так, будто действительно спорил с человеком, который в нем отражался. — Мы просто посидели и выпили чуток вина, делов-то!

Это выдающееся выступление самозащиты прервал заглянувший в уборную бармен. Судя по взгляду, которым он наградил меня, прежде чем скрыться в кабинке, он все слышал. Я сделал вид, будто просто бурчал себе под нос что-то дэт-металлическое, вроде того, что мой сын слушает у себя в комнате, выкрутив громкость на максимум. Не думаю, что бармен на это купился.

Разумеется, ничего такого. Подумаешь, выпил вина с чудаковатой, бойкой молодой особой, о которой почти ничего не знаю. Я взял себя в руки и вернулся в бар.

— Я уж решила, что ты меня бросил, — спокойно сказала она.

— Я бы так не сделал.

Потому что это всерьез. Даже слишком. Я уже чувствовал, как на меня несется земля. Пора было выходить из штопора. Я откинулся на стуле и посмотрел на часы.

Она ощутила, что поводья ослабли, и завела разговор о телевидении. Возможно, мол, ей это померещилось, но вроде бы вчера мое лицо мелькнуло в вечерних новостях. У ограды Букингемского дворца.

— Будь оно трижды проклято! — вырвалось у меня единственное, что я мог сказать на эту тему.

Мы неловко помолчали, затем она спросила:

— А не прогуляться ли нам по набережной? Я ужас как это люблю, больше всего на свете.

У меня отлегло от сердца; мне не терпелось уйти из «Герба водопроводчиков», но главный вопрос был в том, что дальше. Я слишком давно не имел дела с женщинами — особенно с женщинами ее поколения — и потому боялся очевидного. Если она скажет: «К тебе или ко мне?» — нужно будет как-то отвертеться, но как? Опять же рядом с ней я дрожал от возбуждения: последние несколько часов я только и мечтал о том, чтобы провести губами по рисунку голубых вен на ее белой коже; меня сводил с ума ее запах; я жаждал ощутить на ее губах вкус выпитого нами вина. Но ни к чему подобному я не был и не мог быть готов. Слишком уж крута траектория спуска.

Но и прерывать нашу беседу, о чем бы она ни была, я не хотел. Так что мы отправились по набережной Виктории — от Ламбетского моста, мимо здания парламента и дальше. Воздух был холодный, но сухой. Она не задумываясь взяла меня под руку, как будто так и надо, и я сперва было оцепенел, но быстро приноровился. Рассеянное солнце пачкало Темзу побелкой. Деловой Лондон бешено бурлил по обе стороны реки, только не вокруг нас. Мы дошли до самого моста Блэкфрайерс, но ни капельки не устали. Сотни раз я бывал здесь, а сейчас мне все было внове. Ледяной ветер с реки лишь заставлял острее чувствовать тепло ее тела; зимний свет, наполнявший воздух блестками пыли, казался софитами на театральных подмостках; мотор большого города тихонько, мирно урчал где-то вдали; ни он, ни что другое нам не угрожало.

Мы постояли на мосту, не зная, как быть дальше, подыскивая слова для прощания. Я увидел болтающийся призрак ватиканского банкира, которого лишь несколько лет назад вздернули над этой водой во время отлива: просто иллюзия, тускнеющий образ, фантом.

— Еще увидимся? — спросила она.

— А ты хочешь?

— Я же сказала.

— Когда?

Меня подмывало ответить: «Через пять минут. Сейчас». Интересно, а завтра вечером будет не слишком скоро? И тут я вспомнил, что завтра сбор «Сумрачного клуба». Это надо же: мысль о встрече со Штыном и Джезом раздражает меня, потому что я хочу побыть с Ясмин. Мы даже не успели проститься, а я уже готов бросить друзей, чтобы снова ее увидеть. Ну не дурость ли?

— В четверг? Сможешь в четверг?

— Где?

— Обязательно решать прямо сейчас? Я позвоню, — сказала она.

— Ладно.

Ясмин просто стояла и не мигая смотрела на меня. Я склонился, чтобы чмокнуть ее в щечку, но был так неловок — или мы оба были так неловки? — что наши губы соприкоснулись. Сухие, обветренные, замерзшие губы. И все же в этом мимолетном поцелуе было что-то чудесное — как дым, но слаще; как обещание, но без определенности.

Впрочем, подумал я, это даже не настоящий поцелуй. Если она шпионка Эллиса, то просто играет свою роль до конца.

На реке загудел буксир — то ли радуясь за нас, то ли насмехаясь над нами, уж и не знаю. Сумерки быстро сгущались; я наблюдал, как Ясмин подзывает такси, забирается в салон. И понял, что готов позавидовать таксисту.

ГЛАВА 16

Разумеется, я ничего не сказал об этом Штыну и Джезу, когда встретился с ними в «Виадучной таверне». Я говорю «разумеется», хотя «Сумрачный клуб» был учрежден — и, как считается, продолжает существовать — именно для этого: чтобы обсуждать и картографировать личную жизнь каждого из нас. До сих пор Джез упорно торил свой путь через зеленые долины и сверкающие горные пики Шамбалы, но всякий раз какой-то внезапный порыв ветра сбрасывал его в ледяные ущелья отчаяния; Штын твердо держался крутых холмов и дремучих лесов своих отношений с Люси; я же пробирался по бесплодной, засушливой равнине, отчитываясь лишь об эпизодических контактах с Фэй и детьми. И нет, я не собирался рассказывать им о Ясмин. По крайней мере, пока. Мне хотелось защитить ее, нас обоих от висельного юмора, неизменно сопровождавшего каждую встречу «Сумрачного клуба».

Штын изучающе смотрел на меня, вытирая густую пену «Гиннесса» с верхней губы.

— Он какой-то не такой, — сказал он Джезу.

Тот, отхлебнув из бутылки глоток дизайнерского лагера, смерил меня взглядом:

— Ты прав. Что-то произошло.

Чтобы отвлечь их, я принялся усердно глазеть по сторонам. И напрасно. Они лишь укрепились в своих подозрениях.

— Ладно, сын мой. Выкладывай.

«Виадучная таверна» определенно входит в число моих любимых местечек: по вечерам тут спокойно, да и вообще — заведение высшей пробы. Резное красное дерево, сверкающие зеркала в золоченых рамах, гравированные бокалы. На мраморных стенах огромные полотна — три пышногрудые девицы, олицетворяющие Земледелие, Банковское дело и Искусство. Во время Первой мировой какой-то пьяный солдат ранил Искусство штыком в ягодицу. Кстати, паб построили на месте старой Ньюаркской тюрьмы, и его подвалы не что иное, как бывшие тюремные камеры, в которых когда-то содержались головорезы и всяческий сброд викторианского Лондона.

Водятся там, конечно, и призраки. Целая уйма. Что, принимая во внимание виселицы, адские бытовые условия и все такое прочее, ничуть не удивительно. Строители, водопроводчики, работники пивных складов — все жалуются, будто их то и дело хлопает по плечу кто-то невидимый. Надо ли говорить, что бесы и призраки не одно и то же? Призраки — это, видимо, духи усопших. Не сказал бы, что я в них верю. Бесы же — духи живых людей.