Под крылом Ангела - Алиса Лунина

И мучились, уж вы не сомневайтесь… Павел бредил Барбарой и совершал в злом любовном бреду всякие глупости. Зоя страдала, потому что догадывалась о похождениях Павлика, и когда видела, как он, пропахший блудом, возвращается домой под утро, чувствовала немыслимую боль.

У Барбары не складывалось с Эдом, отчего она неделями не могла написать ни строчки. И даже сильный, волевой Миша грустил из-за любви к Зое, хотя светлая грусть не толкала его на разрушительные глупые поступки.

В эту печальную пору Зоя определила для себя формулу любви: любовь — это когда ты забываешь мобильный телефон дома, если любимый человек рядом с тобой.

Кто ей может позвонить, раз Павлик рядом? Все прочие ей неважны и неинтересны. Да хоть Папа Римский пусть звонит, ей-то что! Папа, конечно, вряд ли бы позвонил, а вот из модельного агентства, где она тогда работала, насчет важного кастинга вполне могли. Только Зою это не волновало.

А вот если Павлик, по своему обыкновению, пропадал куда-нибудь, Зоя, ожидая его звонка, часами вглядывалась в телефон, который издевательски молчал. Зачастую она так ничего и не дожидалась. Павлик не заморачивался по поводу элементарной вежливости или заботы — мог исчезнуть без предупреждения, заявить, что у него сегодня онегинская хандра и он никого не хочет видеть, высмеять ее восторженность: «Ну, в самом деле, Зоя, это смешно! Ты как будто восемнадцать лет провела где-то в темнице или в выгребной яме, а теперь дорвалась до настоящей жизни и кудахчешь, как курица: „Ах, „Щелкунчик“ в постановке Шемякина, прелесть, прелесть!“ „А выставка майолики — это же кусочек рая здесь, на земле, как ты не понимаешь!“ Как ты не понимаешь, что я устал от твоих щелкунчиков и кусочков!»

Он мог позволить себе критиковать ее одежду: «Господи, Зоя, ты невыносимо провинциальна! Ну что в твоем Скотопригоньевске, совсем не существовало понятия стиля и моды?! На кого ты похожа вообще?»

Он многое мог себе позволить. И она разрешала, искренне старалась не реагировать на его иронию, не позволяла себе рассердиться, обидеться, смеясь, отвечала, что насчет провинциальности — ну да, пусть так, но она хочет остаться самой собой.

В общем, они были очень разные, эти Кай и Герда, как две параллельные прямые, которым никогда не пересечься. Единственной точкой пересечения могла бы стать любовь, которая, как известно, не имеет никакого отношения ко всяким доказанным теоремам и правилам. Любовь могла бы стать чудом, но Зоя верила в чудеса и не отчаивалась. Однажды она совершенно серьезно сказала Павлику: «Ты меня не любишь. И может, даже никогда не полюбишь. Ладно… Это ничего. У меня хватит сил любить за двоих. Я поняла — тебя просто надо любить и спасать от самого себя».

Глава 9

С НОВЫМ ГОДОМ, ФРЕЙДЫ!

Дед Мороз оттолкнул Барбару, как ненужный предмет, стоящий на пути, и ворвался в коридор.

— Да вы что? — возмутилась она, но тут же поняла, что Морозу решительно плевать на ее крики протеста.

Следом за новогодним Дедом в коридор вбежали две гигантские Снегурочки — ростом под метр восемьдесят, в типичных снегурочьих костюмах и с фальшивыми косами.

— Ну, где гостей принимаете? — зычно крикнул Дед Мороз и, не дожидаясь ответа, ломанулся в гостиную.

Снегурочки ринулись за ним. Замыкала шествие Бася.

— С Новым годом, девочка! — пробасил Дед.

Соня, испуганно моргая, уставилась на него. Кошки бросились врассыпную.

Бася снова попыталась выяснить, в чем дело.

— Дак Новый год! — простодушно объяснил Дед Мороз. — У нас, Дедов, задача какая — всех обойти и не оставить без подарка. А для вас у нас такие подарки!

Он развязал красный блестящий мешок, нашарил там что-то и вытащил пистолет. Черный и всамделишный.

Бася с Соней отреагировали синхронно — душераздирающим криком. Их крик потонул в громовом раскате хохота Деда Мороза.

— Перейдем к следующим сюрпризам! — хмыкнул он. — Итак, делай раз, делай два, делай три! — Он эффектно стянул бороду и шапку.

Узнав Чувалова, Соня заверещала так, будто увидела по меньшей мере Кинг-Конга. Чувалов с удовлетворением отметил:

— Ага, узнала! И на том спасибо! — Он стянул маскарадный тулуп. — Ух, жарко! Совсем запарился!

Семен Чувалов обладал весьма колоритной внешностью: высокий рост, исключительно крепкое, мускулистое сложение. Добавьте сюда цыганскую смуглость лица, большие темные глаза и взрывной холерический темперамент.

В нем даже было нечто привлекательное, и Бася охотно верила, что Соню в нем прельстили не только его деньги. Объективно в Чувалове было какое-то грубое животное обаяние.

— К чему этот маскарад, Семен? — мрачно поинтересовалась Бася.

— А что, хозяюшка, ты мне не рада? — издеваясь, спросил Чувалов, с трудом сдерживая ярость.

Семен уже несколько дней разыскивал свою любовницу Соню по всему городу. Он и сам не ожидал, что ее уход окажется для него таким ударом, словно бы весь мир перевернулся! Притом что он не из тех мальчиков-колокольчиков, которые верят в любовь, читают стихи и захлебываются от телячьей нежности к какой-нибудь глупой бабе. В том, что все бабы дуры, а кроме того, еще и подлые стервы, с большей или меньшей погрешностью, Семен был убежден незыблемо.

И вот надо же было ему, Семену Чувалову, всеми уважаемому человеку, впасть в зависимость от какой-то дуры и стервы!

А ведь и впрямь настоящая зависимость! Ни есть, ни спать, ни тебе желать других дур и стерв! Нужна именно эта, что ты будешь делать! Тут, конечно, надо учесть и уязвленное мужское самолюбие, и гордость — как это она посмела его бросить! Да с Чуваловым еще никто так не поступал!

И поскольку Семен был не из тех людей, что понапрасну изводят себя на пустую рефлексию, он в первый же день после ухода Сони решил найти негодницу и разобраться с ней. Как именно разобраться — он и сам пока не знал, но следует отметить, что с каждым новым днем безрезультатных поисков любовницы его намерения становились все более недобрыми. Ну а к сегодняшнему дню Семен уже чувствовал, что готов на все.

— К чему, говоришь, маскарад? А что мне прикажете делать? — усмехнулся Чувалов. — Я Соньку по всему городу разыскиваю, обращаюсь к тебе, товарищ подруга, за помощью, разговариваю с тобой, заметь, по-хорошему! А ты врешь мне!

Последняя фраза была произнесена с откровенной яростью, так, что Бася и Соня едва не присели от испуга.

— «Сама не знаю, где она, Семен!» — передразнил Басю Чувалов. — Какие вы, бабы, лживые! Ну вот сегодня вы мне за все и ответите! Обе!

— Как ты догадался, что я здесь? — пролепетала Соня.

— Где тебе быть-то, курица безмозглая?! — хмыкнул Чувалов. — Беглянка гонимая! Нашла приют у подруги! Здесь тебе вечный приют и обеспечен!

— Ты о чем? — нервно дернулась Соня.

— О том! Тут навеки останетесь! В стену замурую! Обеих! — сверкнул глазами Чувалов.

— Мама! — горестно всхлипнула Соня.

— Думали провести меня?! А вот — дудки! Я решил Новый год встретить в обществе любимой женщины, а хочет она того или нет — дело десятое, перетерпит! Дай, думаю, приятное девушкам доставлю, позабавлю их! Сам в Деда Мороза вырядился, Митю-Витю — в Снегурочек!

Чувалов кивнул на Снегурочек-гигантов:

— Знакомьтесь, Митя и Витя!

Бася содрогнулась, взглянув на охранников Чувалова — в образе Снегурок те выглядели прямо-таки устрашающе.

— Взяли мы, значит, подарки для девочек и пошли! Консьержка на входе спросила: «Вы к кому?» А я ей: «С Новым годом, тетенька!» — и шоколадкой рот закрыл, и пошел поздравлять милых, дорогих людей! — Чувалов загоготал.

— Понятно, — горестно кивнула Бася. — А в красном балахоне это ты бегал у нас по квартире прошлой ночью?

— Чего? — Чувалов так искренне удивился, что та поняла: видимо, все-таки это был не он.

— Хотел бы я знать, какую вы дурь принимаете, товарищи женщины, что у вас по ночам кто-то в красном бегает!

— Ничего мы не принимаем! — возмутилась Соня. — Живем себе тихо-мирно! Страдаем! А ты приходишь к нам, приличным женщинам, и начинаешь орать, оскорблять нас!

— Приличные! — насмешливо повторил Чувалов. — Знаем мы таких «приличных»! Я вашего брата много повидал, прямо-таки ассорти из всяких разных дамочек, и понял, что оберток много, а начинка на самом деле одна. Притом дерьмовая!

Донжуанский список Чувалова и впрямь был обширным. А разочаровался он в женщинах давным-давно, еще когда в начале буйных девяностых загремел за решетку. Жена его возвращения дожидаться не стала, прислала письмо, мол, извини, ждать не буду, никто никому ничего не должен, развод — и чужие люди.

Чувалов сильно переживал и даже всерьез решил, что, когда выйдет через пять лет, переломает ей ноги.

Отсидел, вышел, пришел к бывшей жене. Поглядел на нее и понял, что — странное дело — ничего ему ни от нее, ни с ней не хочется. Даже ноги ломать. Она за пять лет в какую-то тетку превратилась, смотрит на него и ревет. «Ну, хрен с тобой, живите, тетя Мотя!» — подумал Чувалов и ушел.