Доктор Гоа - Вероника Боде

– А я, кажется, даже знаю, кто это…

– Конечно, знаете. Так зачем вам тогда этот человек?

– Да зачем-то, стало быть, нужен…

На этом мы расстались с Анной-Евлампией, обменявшись электронными адресами. И я стала думать, как согнать «вампира» со своей энергетики. Кое-что придумала. Хотите – верьте, хотите – нет, а желудок у меня после этого болеть перестал. Надо бы сказать спасибо бывшей целительнице…

Маленький принц

Он умер в день моего отъезда. Накануне я его не видела. Он иногда прятался, но потом все равно выпрыгивал из какого-нибудь своего тайника, быстро проглатывал случайно забредшего в ванную жука или муравья, таращил круглые черные глазки, затихал на канализационной трубе. И я все думала, что надо перед отъездом его поймать и выпустить на улицу либо сказать хозяйке, чтобы оставила открытым окно: ведь погибнет он тут в мунсун[10], квартира-то будет пустовать, воды в ванной уже не предвидится.

Эта древесная лягушка прибилась ко мне в самом начале сезона. Пришла в окно, долго сидела на кухонном столе, потом проследовала в ванную, где и заселилась на трубу. Я поймала ее в пластиковую коробочку и вынесла на улицу. Через пять минут лягушка снова влезла в окно и вяло запрыгала в сторону ванной. Я опять выгнала незваную гостью, закрыла окна и дверь.

Вечером, вернувшись с пляжа, я увидела, что лягушка мирно дремлет под ручкой входной двери. Стоило мне открыть дверь, она тут же радостно впрыгнула в дом.

На следующий день в гости пришли Настя с Женей, и все повторилось при них. Раз пять выносила я лягушку на улицу, с размаху кидала в кусты. Зеленая живность повисала, цепляясь за ветки, но через пару минут снова была в комнате.

– С ума сойти, – сказал Женя, – надо же, как она тебя полюбила!

– Да не меня она любит, а воду. Засуха ведь, а в ванной сыро. Она там комаров ловит.

– Так это же твой Принц! – засмеялась Настя. – Может, тебе его поцеловать, и он превратится в прекрасного мужчину?

С тех пор лягушка стала называться Маленьким Принцем. А я смирилась и больше не пыталась выкинуть ее на улицу. Принц прочно поселился на канализационной трубе, изредка делая оттуда вылазки за насекомыми. Меня он совершенно не боялся, сидел себе и таращился, я даже опасалась его раздавить ненароком, ведь иногда он ползал по всей квартире.

Туся говорила, что, наверное, в Принца переселилась душа Настигатора. Так я звала свою кошку Настю. Она умерла в возрасте двадцати лет, когда я уехала в Гоа. Я все понимала: и что старая она, и что брать ее с собой все равно нельзя, не перенесет она перелета, просто умрет по дороге. Но все равно чувствовала себя виноватой. Настя умерла у чужих людей, которым я сдала ее на передержку. Жила со мной двадцать лет, всех четырех мужей моих видела, и вот так получилось, что, старая и больная, стала никому не нужна. Пока я была в Москве, тянула ее изо всех сил, кормила гомеопатией, давала витамины, – и ей становилось лучше, она веселела и набирала вес. А стоило уехать – снова худела и теряла аппетит.

Передержку я нашла в Интернете. Цена была самая низкая на рынке. А я еще поторговалась, ведь уезжала надолго, нужно было экономить. Милая женщина согласилась на мои условия. У нас загородный дом, сказала она. Если хотите, приезжайте и посмотрите, где она будет жить.

И я поехала. С самого начала эта поездка не задалась. По прямой до Ухтомки, где жили эти люди, от моего дома километров десять. Но на МКАДе я попала в пробку (в половине двенадцатого ночи!) и простояла около часа. Потом, свернув с кольцевой, долго крутилась, никак не могла найти нужный съезд. Когда оказалась в поселке, было около часу ночи, названия улиц там никак не обозначены, спросить не у кого, пришлось несколько раз звонить хозяевам. У меня еще, помню, сердце екнуло: мол, само пространство сопротивляется, говорит: не езди туда, не езди… Дом оказался чудовищной развалюхой, как видно, еще начала прошлого века. А люди – очень симпатичной немолодой парой. Жена сообщила, что увлекается эзотерикой, бывала в Непале и Бутане. Она была милая, уютная, сидела в халате среди чудовищно захламленной террасы, и у нее… ну, в общем, мне показалось, что у нее было лицо Судьбы. Так оно и вышло. Через две недели после моего отъезда эта Олеся позвонила и сообщила, что Настя заболела, второй день лежит и ничего не ест. До этого все шло нормально: каждый день мне сообщали, что аппетит у кошки хороший, вот только в лоток она совсем не ходит, а гадит все больше рядом да по темным углам (благо их в доме было много). «Скорей всего, она уже не поднимется», – сказала Олеся. Она была опытная кошатница и видела, что шансов нет.

На следующий день Настя умерла. И получается, что умерла она от тоски. Я очень плакала, долго болела душа, терзало чувство вины. Друзья давно говорили, что пора мне ее отпустить, но я не могла. Это была любимая кошка, прожившая со мной полжизни. Это была мамина кошка, и, когда мама заболела, Настя окончательно поселилась у нее на груди, лечила, облегчала боли. Потом, когда мама совсем уже умирала, Настя заболела и сама, еле вылечили.

Со смертью в нашей культуре традиционно связано чувство вины. Нам кажется, что мы чего-то недодали нашим близким, что могли бы лучше с ними обращаться и что, возможно, если бы мы постарались, они бы еще жили и жили. Я знаю, что это иллюзия, что тут единственное рациональное зерно – в том, чтобы делать больше добра любимым людям при жизни. Я не много сделала для мамы в ее последние годы, мы часто ссорились. Должно быть, она была несчастна. А теперь вот и Настя умерла у чужих людей. Больно… А с другой стороны, что было делать? Везти ее с собой в Гоа? Не ехать самой? Но мне не на что было жить, пришлось сдавать квартиру. А для кошки переезд из родного дома – в любом случае огромный стресс… Известно ведь, что кошка больше привыкает к дому, чем к хозяину…

Я никогда не забуду, как мы в свое время взяли Настю. Это было зимой, в январе. Муж сказал, что у его коллеги кошка родила персидских котят, мы решили взять одного и поехали вместе с десятилетним сыном выбирать. Котята оказались по виду совершенно не персидские, все четверо – довольно страшненькие: два тощих рыжих мальчика и две девочки более светлого, розоватого колера. Как выяснилось, это отец у них был перс, а мама – обыкновенная помоечная кошка. И все, как один, голенастые, с хвостами как кильки. Я про себя решила, что, пожалуй, никого не возьму. Но тут хозяйка дома по имени Наташа предложила нам выпить чаю. Мы разговорились, и вдруг выяснилось, что мы с этой Наташей когда-то, сто лет назад, играли в одной и той же самодеятельной студии в Театре на Таганке. Вот потому-то таким знакомым показалось мне ее лицо при встрече! Правда, виделись мы всего один раз. Когда я пришла в студию, Наташа уже не участвовала в репетициях, так как была на сносях. И видела я ее на прогоне первого акта того спектакля, в котором мне впоследствии предстояло играть. В фойе театра режиссер Саша Сапроненков показывал Любимову и всей театральной братии то, что успел сделать. Это была пантомима с текстом, и, надо сказать, поставлено все это было талантливо. Наташа с мужем тоже находились среди зрителей. Подруга Аня, которая, собственно, и привела меня в студию, указав на них, шепнула: «Наши лучшие актеры…»

Студия эта сыграла уникальную и незабываемую роль в моей молодой жизни. Так что по всему получалось, что в Наташин дом мы попали не случайно и что котенка, похоже, надо брать. И тут одна кошечка легко вспрыгнула на кухонный подоконник и улеглась, грациозно приподняв голову и картинно свесив мягкую лапку вниз. И я вдруг увидела, какая она красивая, поняла, какой она будет через несколько месяцев, и решила, что именно ее и возьму.

Мы ехали в метро, и будущая Настя спала у меня за пазухой, а просыпаясь, поднимала на меня грустные желтые глаза: мол, куда ж ты меня от мамы-то везешь?.. И никогда я этого не забуду.

Приехали домой. И тут моя мама отличилась. Увидев котенка, она прямо с порога заорала:

– Что это? Это же какой-то урод!!! Разве мы такую кошку хотели?!! Надо было выбирать пушистую!!!

– Мам, да она и будет пушистая, обязательно, – пыталась я защитить котенка, но тщетно: мама обладала взрывным истерическим характером и в тот раз кричала еще долго. Вынутая из-за пазухи Настя, опустив хвост и прижав уши, ретировалась под широкую тахту и не выходила оттуда три дня. Не ела все это время, не пила и в туалет не ходила от расстройства. Напрасно сменившая гнев на милость мама, стоя на четвереньках, шипела: «Кис-кис-кис!», напрасно клали мы колбасу и рыбу на блюдечко возле тахты… Настя сидела в самом дальнем углу и с ужасом смотрела на новых хозяев.

На третий день она вышла. И сразу же завоевала все сердца в нашем доме. Поселилась на маме, мурлыкала не переставая, терлась мордочкой, мокрым носиком о щеку, встречала в прихожей приходящих с улицы, – в общем, одарила нас всех такой любовью, что мы были совершенно счастливы. Муж, возвращаясь из очередной командировки, с порога вопрошал: «А где кошка?» Тут же выбегала Настя, карабкалась по его одежде и, усевшись на руках, начинала неистово тереться о бороду. Сын носился за ней по всей квартире, и это были единственные руки, которых Настя побаивалась. Такой же ласковой она осталась на всю свою долгую жизнь. Больше всех любила маму, потом мужа, меня признавала, только когда дома больше никого не было: я тоже, как и сын, ее тискала. Но когда мама умерла, Настя стала моей кошкой: что ей еще оставалось?