ОНО - Стивен Кинг

— Стив, я должен.

— Да. И я сказал, что управлюсь. Так что давай. Давай, мудак.

— Стив, это…

Но Стив уже положил трубку. Ричи поставил телефон. Но едва отошел от него, тот снова зазвонил, и еще не подняв трубку, Рич знал, что это опять Стив, разъяренный, как никогда. Это не сулило ничего хорошего — говорить с ним на такой ноте значило нарываться на скандал. Он отключил телефон, повернув переключатель направо.

Рич вытащил два чемодана из шкафчика и, не глядя, набил их ворохом одежды: джинсами, рубашками, нижним бельем, носками. До последней минуты ему не приходило в голову, что он не взял ничего, кроме детских вещей. Он отнес чемоданы вниз.

На стене в маленькой комнате висела черно-белая фотография Биг Сура работы Ансела Адамса. Он развернул ее на скрытых шарнирах, обнажив цилиндрический сейф. Открыл его, протянув руку к бумагам: здесь дом, двадцать акров леса в штате Айдахо, пакет акций. Он купил эти акции, по-видимому, случайно; его брокер, увидев это схватился за голову, но акции за все эти годы постоянно поднимались. Его иногда удивляла мысль о том, что он почти — не совсем, но почти — богатый человек. Музыка рок-н-ролла… и Голоса, конечно.

Дом, акры, страховой полис, даже копия его завещания. Нити, плотно связывающие тебя с жизнью, подумал он.

Внезапно у него возник дикий импульс схватить весь этот хлам — все это тленное скопище «почему», «как», «носитель данного удостоверения имеет право» — и сжечь его. Теперь он мог это сделать. Бумаги в сейфе внезапно перестали что-либо значить.

И тут его впервые обуял настоящий ужас. Пришло ясное осознание того, как легко промотать жизнь. И это было страшно. Вы просто суетились всю жизнь, сгребая все в кучу. Сжечь это, или смести, и тогда только делать ноги.

За бумагами, которые были просто бумагами, лежала настоящая ценность. Наличные. Четыре тысячи долларов в купюрах по десять, двадцать, пятьдесят.

Он вытащил деньги, стал запихивать их в карманы джинсов. Мог ли он каким-то боком догадаться раньше, что за деньги прячет он сюда — пятьдесят баксов за один месяц, сто двадцать за следующий, а потом, быть может, только десять?. Деньги крысы, бегущей с тонущего корабля. Деньги для того, чтобы унести ноги.

«Дружище, это страшно», — сказал он, едва ли сознавая, что говорит. Он безучастно посмотрел через большое окно на пляж. Сейчас пляж был пустынен: виндсерфингисты ушли, молодожены (если они были таковыми) тоже ушли.

Ах, да, теперь все возвращается ко мне. Помнишь Стэнли Уриса, например? Да… Помнишь, как мы говорили тогда, думаешь, это было шиком? Стэнли Урин — так парни звали его. «Эй, Урин, эй, дерьмовый христоубивец! Куда идешь? Один из твоих гомиков трахнет тебя?»

Он с шумом закрыл дверцу сейфа и повернул картинку на свое место. Когда он последний раз вспоминал Стэна Уриса? Пять лет назад? Десять? Двадцать? Рич и его семья уехали из Дерри весной 1960 года, и как быстро забылись все эти лица, его компашка, эта жалкая кучка бездельников с их маленьким клубом в Барренсе — забавное название для места, сплошь покрытого буйной растительностью. Игра в исследователей джунглей, в моряков, солдат, строителей дамбы, ковбоев, пришельцев с других планет — называйте это как хотите, но не забывайте, что было истинной причиной этих игр: желание спрятаться. Спрятаться от больших парней. Спрятаться от Генри Бауэрса, и Виктора Криса, и Белча Хаггинса, и остальных. Какой кучкой бездельников они были — Стэн Урис с его большим еврейским носом, Билл Денбро, который не мог и слова сказать, не заикаясь, кроме «Привет, Силвер», так что это бесило, Беверли Марш со своими синяками и сигаретами в рукаве блузки, Бен Хэнском, который был такой огромный, что выглядел человеческой разновидностью Моби Дика, и Ричи Тозиер со своими толстыми очками, умным ртом и лицом, черты которого и выражение беспрерывно менялись. Можно одним словом обозначить их тогдашнюю сущность? Можно. Всего одним словом. В данном случае словом — тряпки.

Как это вернулось… как все это вернулось… и сейчас он стоял здесь в комнате, дрожа, как беспомощная бездомная собачонка, застигнутая грозой, дрожа, потому что парни, с которыми он бежал — это не все, что он припомнил. Было еще другое, то, о чем он не думал годами, трепеща под землей.

Кровавое.

Темнота. Какая-то темнота.

«Дом на Нейболт Стрит — и кричащий Билл: Ты уубил моего брата, поддддонок!»

Помнил ли он? Достаточно, чтобы больше не хотеть вспоминать.

Запах отбросов, запах дерьма и запах чего-то еще. Еще хуже. Это была вонь зверя, ЕГО дерьмо, там внизу, в темноте под Дерри, где машины громыхали и громыхали. Он вспомнил Джорджа…

Но это было уже слишком, и он побежал к ванной, наткнувшись по дороге на стул и чуть не упав. Он сделал это… с трудом. На коленях прополз по скользкому кафелю, словно какой-то дикий исполнитель брейка, ухватился за края унитаза и его вывернуло наизнанку до кишок. Но даже после этого он не остановился; вдруг увидел Джорджа Денбро, как будто в последний раз видел его вчера, Джорджа, который был началом всего этого, Джорджа, который был убит осенью 1957 года. Джорджи погиб сразу после наводнения, одна руки у него была с мясом вырвана из сустава, и Рич заблокировал все это в своей памяти. Но иногда такие вещи возвращаются, да, да, иногда они возвращаются.

Спазм прошел, и Ричи стал приходить в себя. Вода шумела. Его ранний ужин, отрыгнутый огромными кусками, исчез в канализации.

В сточных трубах.

В вонь и темень сточных труб.

Он закрыл крышку, положил на нее голову и начал плакать. С момента смерти матери в 1975 году он кричал впервые. Потом бездумно нажал подглазья, и контактные линзы, которые он носил, выскользнули и замерцали на ладонях.

Через сорок минут, очистив желудок, он закинул чемоданы в багажник своей MG и вывел ее из гаража. Темнело. Он посмотрел на дом с новыми посадками, он посмотрел на пляж, на воду. И в него вселилась уверенность, что он никогда этого больше не увидит, что он странствующий мертвец.

— Теперь едем домой, — прошептал про себя Ричи Тозиер. — Едем домой, да поможет нам Бог, домой.

Он включил коробку передач и поехал, снова чувствуя, как легко было преодолеть неожиданную трещину в том, что он считал прочной жизнью — как легко добраться до темени, выплыть из голубизны в черноту.

Из голубизны в черноту, да, так. Где ожидает все, что угодно.

Если в ту ночь 28 мая 1985 года вам бы захотелось найти человека, которого журнал «Тайм» назвал «возможно, самым многообещающим архитектором Америки», то пришлось бы ехать на запад от Омахи к границе штатов, в этом случае вам надо было бы воспользоваться дорогой на Сведхольм и по шоссе 81 достичь центра Сведхольма. Там, у кафетерия Бакки («Цыплята-гриль — наша специализация!») вы бы свернули на шоссе 92, а оказавшись за пределами города, держались бы шоссе 63, которое тянется прямо, через пустынный городишко Гатлин и в конце концов ведет в Хемингфорд Хоум. Центр Хемингфорд Хоум вынудил центр Сведхольма походить на Нью-Йорк Сити; деловой центр состоял там из восьми зданий — пять на одной стороне и три на другой. Там была парикмахерская Клина Ката (в витрине торчала желтеющая, сделанная от руки вывеска пятнадцатилетней давности со словами: «Если ты хиппи, стригись в других местах»). Там было отделение банка домовладельцев Небраски, автозаправочная станция 76 и Государственная фермерская служба. Единственным бизнесом в городе была поставка скобяных изделий, а выглядел он так, словно был на полпути к процветанию.