Меч королевы - Робин Маккинли

На следующее утро за завтраком особого аппетита не было. Харри скормила свою порцию Наркнон. Та удовлетворенно рыгнула и отправилась обратно спать, пока слуги не выставили ее, начав снимать королевский шатер. В тот вечер они остановились вблизи предгорий. На кустах вокруг начали появляться настоящие листья, и некоторые даже зеленые. Возле лагеря бежал ручей, тогда как раньше они пользовались маленькими скрытыми источниками пустыни, и Харри впервые с момента появления в лагере по-настоящему искупалась в большой серебряной чаше. В дороге лишней воды было мало. На сей раз слуги оставили полотенца и чистое желтое одеяние для нее и вышли, как только ванна наполнилась.

Лагерь разбили за хребтом, переходившим уже в настоящую гору. Палатки раскинули вокруг свободного пространства в центре. На краю поставили королевский шатер. На этом свободном пятачке всегда по вечерам горел костер, но сегодня костер достраивали, пока он не заревел и не взметнулся выше человеческого роста. Закончив дела, все пришли и расселись кольцом вокруг огня. Бледные шубы собак в свете костра сделались красными и коричневыми. Призрачная раскраска котов казалась еще таинственнее, чем всегда. Стену королевского шатра, выходившую на костер, подняли, и Харри с Корлатом и его Всадниками сидели на открытом краю и глядели в огонь вместе с остальными.

Спустя некоторое время к кругу перестали присоединяться новые темные фигуры. Отблески пламени извивались и плясали, и Харри не могла понять, сколько здесь народу. Огненная башня начала прогорать, пока не превратилась в уютный костерок, какие они с братом время от времени устраивали в детстве, когда позволяли родители и погода.

Полилась песня. Несколько струнных инструментов наподобие лютни и деревянные трубы создавали гармоничный аккомпанемент. Харри узнавала баллады, даже не понимая слов, и сожалела о своем непонимании, теребила коврик и поглядывала на Корлата. Вот он взглянул на нее, перехватив ее разочарование. Этот взгляд не нес ободрения, но и не обескураживал, как то бывало теперь. И как обычно, в его взгляде присутствовал оттенок тоски или робости. Он либо утратил, либо, и это казалось ей более вероятным, научился сдерживать приправленную досадой озадаченность, замеченную ею в ту ночь, когда она выпила Воду Видения. Харри встала, подошла к королю и села рядом. Она подтянула колени к подбородку и уставилась на огонь, слушая слова, которых не понимала. В лагере присутствовал по меньшей мере еще один человек, способный говорить по-островному. Тот, кто работал переводчиком у Корлата в Резиденции. Хотя Петерсон правильно догадался об отсутствии такой необходимости. Но Харри так и не удалось его вычислить. А ведь он мог бы говорить с ней и научить ее новым горским словам, чтобы она могла разговаривать с окружающими. Мог бы перевести ей слова песен. Но этот человек пожелал остаться ей неизвестным, или мало ценил свое умение, или не чувствовал жалости к ее изоляции. Она, Чужая, не принадлежала пустыне и горам.

Корлат наблюдал за ее лицом, пока эти мысли проносились в ее голове. Возможно, он прочел некоторые из них, поскольку заговорил первым:

– Они поют о том, что случилось сотни лет назад, когда обладание келаром было столь обычным делом, что едва ли считалось Даром, не больше чем длина носа. Сегодня наделенных им гораздо меньше, чем тогда. Я… мы… предчувствуем, что скоро нам придется дорого заплатить за эту утрату.

Глядя на нее и не в силах прочесть выражение ее лица, он подумал устало: «Что она видит? Какими мы представляемся ей? – Ярость полыхнула в нем. – Почему я должен надеяться на понимание Чужой? Почему бесценный Дар оказался у Чужой? А вдруг она откажется от него или решит использовать против нас, кому так отчаянно нужна его сила?»

Харри плотнее обхватила колени и на мгновение снова увидела яркую узкую цепь всадников, рысью поднимающихся по горной дороге. «Значит, у меня Дар, – подумала она, – но что толку смотреть не поддающиеся истолкованию видения?»

Она пришла в себя на словах Корлата:

– Мы поем, потому что вернулись в наши горы. Сегодня первая ночь, когда мы снова спим под их сенью. Слушай. Сейчас будет баллада о леди Аэрин, Драконобойце.

Харри слушала, слушала изо всех сил, мышцами спины и бедер, словно горский язык был капризной лошадью, которую надо приручить. И из огненного марева шагнула фигура, колеблющаяся в неровных языках пламени, и волосы ее пылали живым огнем. Высокая, широкоплечая фигура с бледным лицом держала в правой руке длинный узкий клинок, мерцавший синим. Харри таращилась, пока глаза у нее не сделались сухими, как песок, и тут лицо фигуры проступило отчетливо. Лицо оказалось женское и улыбнулось ей. Нет, не улыбнулось, а ухмыльнулось, суховатой любящей ухмылкой старшей сестры. И у Харри голова закружилась от любви и отчаяния. Тут женщина мягко покачала головой. Облако волос пылало и плескалось вокруг нее, и она протянула чужестранке открытую ладонь, и Харри оказалась на четвереньках, протягивая руку в ответ. Но тут из ниоткуда налетел порыв ветра и хлестнул пламя, словно нашкодившего пса. Фигура пропала. Харри рухнула ничком и прижалась лицом к земле. Настоящий пес сел и завыл.

Корлат поднял ее нежно, словно ребенка, упавшего после первых шагов. По лицу ее текли слезы. Он поднялся, не выпуская ноши, а ее волновало лишь одно: леди Аэрин Огневолосая, Драконобойца, пришла к ней – и опять покинула, еще более одинокую, чем раньше. Харри обхватила горного короля руками за шею, зарылась лицом ему в плечо и заплакала. И Корлат, держа ее на руках, с мокрой от ее слез шеей, почувствовал, как его досада колеблется, тускнеет и распадается в прах. А на ее месте проступает жалость к Чужой, как тогда, когда она пригубила Милдтар. Дар был достаточно тяжелым бременем даже для него. А он с ним вырос, всегда знал о его существовании и с детства учился управлять им или хотя бы принимать его. У него был отец, готовый рассказать ему, чего ожидать. И отец не насмехался над ним, когда он плакал, как сейчас плакала Чужая, а баюкал и утешал сына и успокаивал вызванные келаром головные боли. Теперь он сам поможет этой девочке, насколько сумеет, пусть для нее он незнакомец и вор. Он сделает все, что сумеет.

На следующее утро Харри проснулась в своем обычном углу, за привычными уже шторами. Лицо, перепачканное засохшей землей и слезами, заставило ее вспомнить не столько об увиденном, сколько о том, как она вела себя накануне. Девушка вспыхнула от стыда и с трудом сглотнула, гадая, посмеет ли показаться из-за занавесок даже ради умывания. О новой встрече с Корлатом и подумать было невозможно. «Он, видимо, снова навел на меня сонные чары, как тогда, когда забрал меня. Усыпил, словно непослушного ребенка, ведь я и вела себя как непослушный ребенок». Наркнон это все не волновало. Она прошла Харри по ногам и потерлась о ее чумазое лицо. Девушка отчаянно заморгала и принялась яростно наглаживать кошку.

Потом она с усилием отодвинула занавеску, умылась и съела завтрак, словно опилки жевала, молча и с каменным лицом. В ее печальные размышления вклинился голос. Харри удивленно подняла глаза и удивилась еще больше при виде одного из Всадников, квадратного мрачного коротышки, которого запомнила по первой трапезе в королевском шатре. Это он пригубил Воду и виду не подал. Вошедший снова заговорил с ней. Неважно, какие слова он произносил, в них присутствовала интонация «доброе утро», поэтому она тоже сказала: «Доброе утро». По лицу его промелькнуло непонятное выражение, однако он продолжал смотреть на нее, пока она не начала гадать, не звучит ли на их языке «доброе утро» как ужасное оскорбление. Вдруг он сейчас обдумывает, убить нахалку на месте или пощадить за невежество. Возможно, впрочем, он всего лишь прикидывал, как лучше обойтись с непослушным ребенком.

Но коротышка снова заговорил с ней, медленно, терпеливо, и стыд прошлой ночи отступил на задний план. Воин старательно разбивал слова на слоги. Харри глубоко вздохнула и стала повторять за ним. На сей раз промелькнувшее выражение определенно напоминало улыбку, хотя девушка ни за что не заметила бы ее, не наблюдай она за его лицом столь пристально. Он поправил ее акцент, она повторила фразу снова, и на сей раз явно правильно, поскольку он поклонился, приложил руку к груди и произнес:

– Матин.

Она повторила за ним: «Матин». Она уже знала, что так его зовут. Корлат обращался к нему по имени, а воин отвечал. Затем он протянул руку, пока кончики его пальцев едва не коснулись ее ключицы.

– Харри, – сказала она, думая, что краткая версия ее невозможного имени избавит их обоих от затруднений.

Ричарда рядом не оказалось, и некому было выразить неодобрение.

– Хари? – повторил он, слегка опешив.

Она кивнула и отвесила небольшой поклон.

Тот день, должно быть, показался Матину долгим. Харри знала, что он один из восемнадцати Всадников, однако до заката он занимался лишь ею. Водил по лагерю, трогал разные предметы и произносил их названия. Также она выучила несколько полезных универсальных глаголов и имена половины людей, сидевших за Корлатовым столом. По крайней мере, слышала их и старалась запомнить. Фарана и Инната она уже знала, поскольку выловила их имена из речи Корлата, как и Матиново. Будучи представлены, они посмотрели ей в глаза и молча поклонились, словно видели ее впервые. Как будто эта девушка не имела никакого отношения к неуклюжему багажу, прихваченному их королем из города Чужаков несколько недель назад. У Форлоя на подбородке красовался шрам. Дапсим ездил на черной кобыле, которая выигрывала скачки, часто устраиваемые по вечерам, пока остальные всадники не запретили ей участвовать.