Современный румынский детектив [Антология] - Штефан Мариан

Очень скоро после отбытия наказания псевдофальшивомонетчик решил покончить с симуляцией и всерьез заняться своим ремеслом. Вследствие этого страницы досье, которое я перелистываю, теряют оригинальный характер и становятся, можно сказать, вполне заурядными. Вот, вкратце, факты.

Осенью пятьдесят пятого года инкассатор Госбанка случайно заметил, что один банкнот в сто леев, полученный в тот день из центрального ювелирного магазина столицы, на ощупь чуть-чуть, совсем чуть-чуть тоньше, чем надо. К печати придраться было нельзя, но химический анализ краски, сделанный тут же, привел к заключению, что речь идет о фальшивом банкноте. Более тщательное исследование выявило тот скандальный факт, что за неделю эти банкноты наводнили практически все ювелирные магазины. Их общая сумма достигла полумиллиона.

Допросы продавцов ничего не дали. В каждом магазине проданного товара пришлось примерно на сотню тысяч леев или и того меньше, что в картине недельного товарооборота не представляло такой уж необычайной суммы и не привлекло внимания к личности покупателя, хотя бы и самых дорогих украшений. Он — или она — работали с головой. Дальнейшее наблюдение за магазинами тоже не принесло результатов. Расточительный клиент больше не появлялся.

Единственным путем для следствия осталась тайная сеть скупщиков и перекупщиков краденого. Вооруженные детальным списком драгоценностей, проданных за соответствующую неделю всеми магазинами, где были обнаружены фальшивые деньги, тогдашние специалисты четвертого отдела стали методически и терпеливо выслеживать всех подозреваемых в подобного рода торговле. А терпение и труд — о, мне бы эти качества! — как известно, все перетрут. Иоргу Мэлэеру, завсегдатая черного рынка, поймали с поличным как раз в ту минуту, когда он собирался сбыть с рук рубиновое колье и бриллиантовую диадему. Он немедленно раскололся, указав на происхождение драгоценностей и со всей твердостью заверив, что они у него единственные. Таким образом следствие снова вышло на Марина Тебейку…

Стенограммы двадцати с лишним допросов Тебейки представляют собой поучительный документ: рекорды по упорству и изворотливости были поставлены обеими сторонами. Тебейка начал с наглого отрицания своей вины, не жалея при этом пафоса и негодования. Потом уступил в том пункте, что действительно дал Мэлэеру драгоценности на продажу, но что в свою очередь купил их у другого персонажа черного рынка. На очной ставке с последним он признался во лжи и указал, поочередно, на шесть других ложных следов, протянув время и потрепав нервы многим людям. Следующей ступенью было признание, что он купил эти драгоценности в магазине — впрочем, его узнала одна из продавщиц, — но что купил он их на настоящие деньги, так или иначе им заработанные. После основательного обыска у него на квартире в тайнике под полом нашли еще около пятидесяти фальшивых банкнотов той же серии. Тогда Тебейка стал развивать версию, что он получил всю сумму от одного знакомого, на сохранение, и решил перевести ее в драгоценности. Однако назвать имя этого знакомого не мог и, прижатый к стенке, сказал наконец правду: он сам фабриковал деньги и покупал на них драгоценности.

Но вот что интересно: следователи так и не смогли обнаружить ни печатного станка, ни остальных драгоценностей. Тебейка утверждал, что матрицы и пресс он разломал и сбросил и Дымбовицу, а драгоценности (за исключением тех, которые ему удалось продать и которые были разысканы) у него — ни много ни мало — украли! Дурачков поверить ему не нашлось, особенно в отношении драгоценностей, но все поиски — как товара, так и возможных сообщников — оказались безрезультатны, и разоблачить гражданина до конца не удалось. Последовали суд и приговор. Все же следственные органы не торопились закрыть дело в надежде, что всплывут если не другие банкноты из тебейковской серии, то какие-нибудь из драгоценностей, на них купленные, и таким образом раскроются его сообщники и он будет уличен во лжи. Но шли годы, ничего не происходило, дело в конце концов закрыли и сдали в архив. Итак, если Тебейка не солгал, подпольный печатный станок вкупе с драгоценностями потеряны навсегда.

Таковы факты. А вот, совсем уже вкратце, моя версия.

Трудно поверить, чтобы мелкий жулик Марин Тебейка, чье единственное изобретение составляла штуковина, производящая дым и пшик, был в состоянии один, за довольно короткое время смастерить оборудование и — главное — матрицы, необходимые для производства сколько-нибудь правдоподобных банкнотов.

Еще труднее поверить, что с таким трудом добытые драгоценности могли у него украсть, как носовой платок или бумажник.

В конце концов совершенно невероятно, чтобы человек, который не выдал сообщников и взял на себя пятнадцать лет строгого режима, не позаботился о том, чтобы по крайней мере по выходе из тюрьмы обеспечить себе безбедную старость.

Какова же мораль этой истории, происшедшей — внимание! — ровно пятнадцать лет назад!

Что Марин Тебейка имел по крайней мере одного сообщника.

Что этим сообщником был, более чем вероятно, профессиональный художник — скорее, график.

Что драгоценности все эти пятнадцать лет хранились у сообщника.

Что, выйдя из тюрьмы, Тебейка явился к нему — очевидно, получить плату за свое молчание.

Что, возможно, сообщник, достигший теперь совсем другого общественного положения, отказался идти на риск и выдавать драгоценности, обнаружение которых могло привести его прямиком в освободившуюся камеру Тебейки.

И что в результате у последнего были веские основания выплеснуть ярость на предателя…

Должен сознаться, все это логическое построение родилось совершенно ненаучным путем: в тот момент, когда я понял, что манера Дана Сократе напоминает рисунок на денежном знаке. Но мое построение держится и объясняет все: и нервный срыв Дана Сократе, происшедший пятнадцать лет назад; и сопровождавшую его поправку финансовых дел под достаточно убедительной вывеской «базарной живописи»; и внезапное возобновление приступов страха после телефонного звонка накануне его отъезда на море; и визит, тогда же, в бывшее ателье — возможно, с тем, чтобы уничтожить матрицы и пресс, все еще там припрятанные; и панику, охватившую его в Мангалии, когда он увидел кого-то на улице; и его бегство в Мамаю; и собственно преступление; и покушение на Адриану по подозрению, что она что-то знает; и, наконец, тот факт, что уже некоторое время вокруг главных действующих лиц и главных мест действия этой истории мелькает трагическое мышиное личико человека, который хочет заполучить, в сапфирах и топазах, эквивалент пятнадцати годам тюрьмы…

Да, все решительно увязывается друг с другом. Остается только найти тайник с драгоценностями, что, в общем-то, задача чисто техническая. И все же у меня ощущение, будто что-то не в порядке, будто в одном месте сложенной мною так тщательно мозаики зияет пустота, будто где-то в моем блистательном умозаключении осечка… Никак не могу ухватить, чего же я недодумал, и делаю единственный доступный мне пока вывод: еще не настал час отсечь все и, как под гипнозом, пойти по единственной дорожке. Поживем — увидим…

А пока суд да дело, я вполне доволен тем, как провел утро, и моя улыбка заражает старого архивариуса. Мы еще разок, сидя бок о бок, нарушаем правила внутреннего распорядка, затем я беру досье под мышку, расписываюсь в получении и поднимаюсь, на этот раз на лифте, несколькими этажами выше, чтобы кое-что уточнить, хотя заранее знаю результат.

Действительно, в своих ожиданиях я не обманываюсь. Коллеги из дактилоскопической лаборатории с первого взгляда устанавливают идентичность отпечатков пальцев из досье Марина Тебейки и тех, что были на веслах лодки в Мамае. Затем капитан Марчел Константин, надувшись от гордости, подает мне отчет своих ребятишек: сегодня утром на чердаке такого-то дома по Трансильванской улице найдены похороненные в кучах пыльного барахла обломки небольшого печатного пресса и матрицы — по всей вероятности, с рисунком сотенного банкнота. Лабораторный анализ показал, что предметы были разломаны примерно шесть недель назад. Во время обыска было установлено и место, где они хранились до того дня: в недрах чердака, за тремя вынимающимися кирпичами неоштукатуренной стены.

— Другого ничего, Марчел?

— Ничего, шеф.

— Горсточка брильянтов, кубышка с золотом, а?

— Вот именно! — хохочет капитан Марчел Константин.

Нет, конечно, если бы драгоценности все еще были там, они не ускользнули бы от наметанного глаза его ребятишек. Впрочем, и сам Марин Тебейка до встречи со мной прочесал чердак по крайней мере один раз. Где-то в другом месте, в другом уголке света надо искать этот клад… И я его найду, будьте спокойны!

А пока: констатирую, что уже три часа, что я проголодался и что перед следующим таймом не помешает вздремнуть часок-другой. Воздадим кесарю кесарево.