А,Б,В,Г,Д и другие - Юрий Томин

Алексей Палыч присел на край плота. Он смотрел на нежно-зеленый отблеск зари на воде, вслушивался в непонятные ему ночные звуки, и в нем зрела мысль, что в предыдущей своей жизни он был обворован. Он никого не винил – только себя. Теперь он понимал неистовых фанатиков-рыбаков: даже вернувшись без рыбы, они привозили что-то в себе. И быть может, стоит пройти целый маршрут ради одного вот такого вечера у воды. Никто не запрещал Алексею Палычу этого раньше, а начинать сейчас было поздно. А если не поздно? Пускай только все кончится хорошо с походом, и тогда он...

Алексей Палыч собирался уже твердо наметить, какую жизнь он начнет потом, но не успел. Сзади послышались легкие шаги.

– Алексей Палыч, – сказала Лжедмитриевна, – мне нужно с вами поговорить.

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

Лжедмитриевна присела рядом с Алексеем Палычем. Он слегка отодвинулся, но тут же подумал, что это можно понять так, будто он боится. Тогда он придвинулся. Но Лжедмитриевна молчала.

– Слушаю вас, – сказал Алексей Палыч нейтральным голосом.

– Я вижу, что вы постоянно волнуетесь... – начала Лжедмитриевна.

– А вы нет.

– Разумеется. Прежде всего, это состояние мне незнакомо. К сожалению. Эмоции – прекрасное человеческое свойство. Но я пока ими не овладела.

– Но есть надежда?

– Возможно. Это будет мой конец как исследователя. Исследователь должен быть бесстрастным. Если на эксперимент влияет личность, эксперимент загрязняется.

– Все ценное на Земле создано личностями, – сказал Алексей Палыч торжественно, но не слишком уверенно. – А эмоции – основа любого творчества. Впрочем, извините, в теории творчества я не силен. Кажется, основой все-таки является труд. Итак, вы проводите чистый эксперимент. В чем он заключается?

– Точно не знаю. Я наблюдаю. Выводы делают другие.

– Те, которые там? – Алексей Палыч указал пальцем в небо.

– Сейчас они там, – Лжедмитриевна указала на землю.

– Мало нам небесных пришельцев, теперь еще и подземные?!

– Над противоположной стороной Земли тоже небо.

– Извините. Я немного запуган и временами плохо соображаю, – с некоторым уже раздражением молвил Алексей Палыч. – Но это не моя вина. Какова же все-таки цель эксперимента?

– Вам он ничего не даст. Он нужен нам. Тут я кое-что могу объяснить, но не полностью: я все-таки не машина.

– Это новость! – удивился Алексей Палыч. – У вас что же, машинная цивилизация? Управляют машины, а вы их только смазываете?

Лжедмитриевна слегка улыбнулась.

– Машины лучше информированы. Наши машины не смазываются. Да и вообще они не машины, в вашем понимании. Это поля, и мы с ними взаимодействуем. Не требуйте у меня других объяснений, я не сумею вам объяснить.

Но Алексея Палыча заинтересовал сейчас не смысл слов Лжедмитриевны, он обратил внимание на ее гримаску, похожую на улыбку.

– Стоп! – сказал он. – Но вы сейчас улыбнулись. А ведь это эмоция!

Лжедмитриевна как будто слегка встревожилась. На лице на этот раз никаких изменений не было, изменилась только манера речи.

– Разве я улыбнулась? – быстро спросила она. – Не может быть. Это просто невозможно. Неужели я так быстро заразилась?

– И сейчас вы встревожились. И это – эмоция.

– Ничего подобного, – сказала Лжедмитриевна таким тоном, каким люди произносят заведомую ложь. – Вы о чем-то спрашивали?

– Я спрашивал: какова цель эксперимента?

– Цель... Цель – выход из тупика, в котором мы оказались... но... Алексей Палыч, пойдемте спать, поговорим завтра. Я хотела успокоить вас, но, кажется, сделала что-то неправильно. Хотела с вами поговорить... Но кажется, сейчас я не готова к такому разговору.

– Какому такому?

– Я... не знаю.

Будь на месте Лжедмитриевны другая девица, Алексей Палыч скорее всего ничего бы не заметил. Но в отношении этой, на фоне общей ее железобетонности, глаз его подметил слабо уловимые изменения.

– Нет, – сказал Алексей Палыч, – спать я не хочу. На разговор вы меня вызвали сами. Если, как вы говорили, я имею кое-какие заслуги, то прошу ответить. Это будет только справедливо.

– Справедливо... – повторила Лжедмитриевна. – У вас, у людей, двойственное мышление: хорошо – нехорошо, справедливо несправедливо... Трудно понять эту двойственность. Хорошо или справедливо то, что разумно. Остального не существует.

– А что разумно?

– То, что рационально.

– Игра словами, – сказал Алексей Палыч. – То, что разумно с одной точки зрения, не разумно с другой. Я помог вам выбраться из воды. Не сделай я этого, поход бы прекратился. Но прекратить поход было главной моей целью. Следовательно, я поступил нерационально и неразумно. Это с вашей точки зрения. Но иначе поступить я не мог, потому что не могу спокойно смотреть, как тонут. Извините, я не в расчете на благодарность. Просто этот пример известен нам обоим.

– А вот я вам благодарна, – заявила Лжедмитриевна. – То есть я хочу сказать, что это чувство нам не известно... Если бы мы могли испытывать подобные чувства, то не посылали бы к вам исследователей.

– Но вы сказали, что благодарны...

– Я сказала... Но это ничего не значит... То есть значит, но только для меня. Простите, я говорю нелогично. Мне кажется... я... волнуюсь.

– Опять эмоция!

– Не знаю. Я работаю по заданию. Я ищу... И мне все время что-то мешает, – сказала Лжедмитриевна, и голос ее звучал замедленно, как у поврежденного магнитофона.

– Что вы ищете? – жестко спросил Алексей Палыч, ибо подумал, что именно так и надо разговаривать с магнитофоном.

"Магнитофон", как ни странно, от этого оживился.

– Это я примерно знаю: страх, смелость, доброта, зависть, сочувствие, любовь, неприязнь – это ваши чувства. Для нас они не существуют: они нелогичны. Нам нужно понять нелогичность ваших чувств. Как ни странно, мы в них нуждаемся.

– Они нелогичны для машины. Правда, машины несовершенной. Можно создать машину, наделенную чувствами. Надеюсь, у человечества хватит ума не докатиться до этого, – заметил Алексей Палыч.

– Мы не машины, – сказала Лжедмитриевна. – Мы с ними только взаимодействуем. Мы мыслим самостоятельно. Но уже давно появилась категория мыслителей, которые мыслят над тем, зачем они вообще мыслят. Тупик. Мышление теряет смысл, так как нет цели. У нас нет болезней, наводнений, войн...

– Уж не за войнами ли вы сюда прибыли? – осведомился Алексей Палыч. – Можем поделиться. Забирайте хоть все.

– У нас не хватает эмоций, – ответила Лжедмитриевна. – У нас не умеют ни сердиться, ни радоваться, ни плакать, ни смеяться. Мы живем слишком спокойно. Даже не слишком – абсолютно спокойно.

– За этим вы сюда и пожаловали?

– В принципе – да. Отдельные наши наблюдатели, правда, у вас заражаются, но нужно разработать метод общего заражения.

– Что-то вроде прививки? – сыронизировал Алексей Палыч, но юмором, видно, планета Лжедмитриевны еще не была заражена.

– Нет, – серьезно ответила она, – одновременное воздействие на всех жителей. Чувства должны проявиться у всех сразу, иначе возникнет неравноценность.

– А вы не боитесь последствий? Если все одновременно, так сказать, прозреют... Взрыв эмоций населения целой планеты... Это, пожалуй, опасно.

– Надо попробовать. От порядка мы уже устали. Установление абсолютного порядка и абсолютной равноценности приведет нас к гибели – это доказано. Отсутствие трудностей вовсе не поддерживает жизнь, оно убивает ее.

– Значит, вам нужны беспорядки... – задумчиво сказал Алексей Палыч. – Ну что ж, тут мы бы могли вам помочь. Кое-что у нас есть: бездельники, жулики, пьяницы, просто хулиганы... Почему вам не пригласить к себе сотню-другую? Из добровольцев, конечно.

– Они будут уничтожены порядком. Нужна одновременность. И потом, нам нужны эмоции, а не хулиганы.

– Я пошутил.

– Я поняла. Вы не обижаетесь, что мне не смешно?

– Мне тоже не смешно, – сказал Алексей Палыч. – Но что же мне остается делать? Вы представляете целую планету, я – сам себя. Вы заботитесь о спасении цивилизации, я – о судьбе нескольких детей. Кстати, при чем тут дети? Почему вы выбрали их для наблюдений?

– Выбирала не я. Считается, что детей легче исследовать.

– Почему?

– Они более открыты, чем взрослые.

– Есть взрослые прозрачнее стекла...

– Да, – согласилась Лжедмитриевна, – такие, например, как вы. Но таких мало.

– Гм... – сказал Алексей Палыч, не зная, считать это комплиментом или оскорблением. Решив пропустить мимо ушей космическую оценку своей личности, он продолжал: – И есть дети скрытные, осторожные. Но откуда вы набрались этой премудрости?

– Я здесь не первая.

Наступило молчание. Лягушки угомонились, только одна продолжала ворковать приглушенным голосом. Возможно, ее головастики никак не могли заснуть и она их убаюкивала.