СAUSERIES Правда об острове Тристан да Рунья - Владимир Жаботинский

Мысль о юбилейномъ годъ изложена въ третьей части Пятикнижия приблизительно такъ: отсчитай семь семилътий, а всего сорокъ девять лътъ; на седьмой мъсяцъ послъ этого, въ десятый день того мъсяца — Судный день — пройдите съ трубнымъ звукомъ по всей вашей землъ. «Этотъ пятидесятый годъ считайте святымъ; провозгласите Свободу въ странъ; годомъ Юбилея будетъ вамъ тотъ годъ». Если вынужденъ былъ человъкъ продать за долги свою землю, и не хватило у него средствъ выкупить ее, то въ годъ Юбилея земля вернется къ нему безъ выкупа. Такъ же будетъ и съ домомъ, кромъ домовъ городскихъ. Такъ же будетъ и съ братомъ твоимъ, который объдетлъ и продался тебъ на службу: обращайся съ нимъ не какъ съ рабомъ, а какъ съ наемникомъ, и то только до юбилейнаго года, а въ годъ Юбилея онъ опять свободенъ, онъ и вся его семья, и они вернутся въ свое прежнее имъние.

Больше ничего о юбилейномъ годъ въ Ветхомъ Завътъ, кажется, не сказано; темъ не менъе, тутъ предъ нами изумительно смълый размахъ реформаторской мысли. Это, въ сущности, попытка установить начало обязательности периодическихъ социальныхъ революций. Въ России раннее народничество мечтало когда то о «черномъ передълъ», т. е. о насильственномъ перераспредълении всей земли въ интересахъ чернорабочаго люда. Въ наше время такую мысль назвали бы краснымъ передъломъ. Библия имъетъ въ виду, такъ сказать, бълый передълъ: узаконенный. Но главное отличие ветхозавътнаго передъла отъ передъловъ сощалистическихъ въ томъ, что эти — «разъ на всегда», а тотъ — обязательно и периодически повторяемъ. По планамъ, исходящимъ изъ социалистическаго идеала, справедливыя земельныя (или вообще социальныя) отношения устанавливаются однажды, и уже дальше не допускается никакая ихъ перетасовка. По плану Библии хозяйственный бытъ сохраняетъ и послъ Юбилея полную свободу дальнейшей перетасовки. Люди будутъ попрежнему измышлять, изловчаться, бороться, соперничать; одни будутъ богатъть, другие объднъютъ; жизнь сохранить свой обликъ ристалища, гдъ возможны поражение и побъда, починъ и провалъ и награда. Эта свобода будетъ ограничена только двумя поправками. Одна поправка, върнъе цълая система поправокъ, дъйствуетъ постоянно и непрерывно: разъ въ недълю работа запрещена, край поля и виноградника принадлежитъ беднымъ, десятая часть дохода взымается въ пользу «храма»; въ переводъ на современный языкъ, это означало бы нормировку рабочаго времени и вообще всъ законы объ охранъ труда, всъ формы государственнаго страхования рабочихъ, всв виды социальнаго налога. Вторая поправка, или скоръе противоядие противъ режима экономической свободы — «Юбилей». Отъ времени до времени надъ человъческимъ лъсомъ проносится огромный топоръ и срубаетъ всъ верхушки, переросшия средний уровень; аннулируются долги, объднъвшему возвращается потерянное имущество, подневольный становится самостоятельнымъ; снова устанавливается равновъсие; начинайте игру сначала, до новаго передъла.

Лучше ли это, чъмъ социализмъ, или хуже — оставимъ оцънку на минуту въ сторонъ; важно пока установить, что это — полная противоположность сощализму. Идея повторныхъ социальныхъ передъловъ есть попытка пресъчета зла, а не предупреждения. Напротивъ: она, очевидно, зиждется на въръ въ то, что свобода экономическаго соперничества есть незыблемая основа человъческаго быта. Пусть люди борются, теряютъ и выигрываютъ. На арене борьбы нужно только снизу подостлать много мягкой травы, чтобы и упавцпй не слишкомъ больно ушибся: эта «подстилка» есть суббота, край поля, десятина, весь тотъ переплетъ приспособлений, при помощи которыхъ государство пытается помъшать превращению эксплуатации въ кровопийство, бъдности въ нищету. А отъ времени до времени на аренъ раздается свистокъ судьи: побъдители и побъжденные возвращаются къ исходной чертъ и выстраиваются въ одну ровную шеренгу. Именно потому, что борьба должна продолжаться.

Что лучше, предупреждете или пресечете, — это вопросъ старый. Онъ возникаетъ предъ каждой матерью, когда дети еще крошки: что лучше — лечить ихъ, если простудятся, или не выпускать на улицу, чтобы не простудились? Когда подростутъ дочери, вопросъ принимаетъ новую форму: что лучше — не выпускать ихъ на прогулку со студентами безъ надзора, или рискнуть, что иной романъ зайдетъ слишкомъ далеко и придется принимать чрезвычайныя меры? Или, въ масштабе государственномъ: что лучше — предварительная цензура или мъры противъ вырождения безцензурности въ нецензурность? Воспрещение уличныхъ манифестаций или отрядъ полиции за угломъ, на случай, если полетятъ камни? Вообще говоря, что лучше: прививка противъ всъхъ болезней, или хирурги и аптеки? Говорятъ, если бы можно было привить человеку иммунитетъ отъ всъхъ возможныхъ болезней на светъ, человекъ бы сталъ кретиномъ. Я не знаю медицины и судить не могу, но…

Будь я царемъ, я бы перестроилъ царство по мысли Юбилея, а не по мысли сощализма. Конечно, прежде всего пришлось бы найти подходящихъ мудрецовъ и поручить имъ разработку библейскаго намека. Въ той неуклюжей, первобытной ребяческой форме онъ непримънимъ къ нашему сложному быту; некоторые историки сомневаются даже въ томъ, соблюдался ли действительно юбилейный годъ и въ древния времена Израиля, не остался ли мертвой буквой съ самаго начала. Но мало ли что въ библияхъ «...» сего осталось поныне мертвой буквой? Мечей на сошники мы еще тоже не перековали; но когда нибудь перекуемъ. Мертвая буква не есть смертный приговоръ. Мертвая буква иногда есть признакъ истиннаго идеала. Я посадилъ бы мудрецовъ за разработку ветхозаветнаго намека въ переводе на языкъ современности. Въ наказе моемъ этой коммиссии было бы написано такъ: благоволите приспособить мысль о повторныхъ, и притомъ узаконенныхъ, социальныхъ революцияхъ къ условиямъ нынъшняго хозяйственнаго быта. Имейте при этомъ въ виду, что предложенный въ Ветхомъ Завете пяти-десятилетний срокъ — деталь несущественная. Вы можете предпочесть другие промежутки. Болъе того: можете вообще устранить хронологический признакъ, можете заменить его признакомъ цълесообразности. Можете, напримъръ, установить, что «Юбилей» наступаетъ тогда, когда за это выскажется некое специально поименованное учреждение, парламентъ, сенатъ, верховный совътъ хозяйственныхъ корпораций, или, наконецъ, плебисцитъ, большинствомъ простымъ или квалифицированнымъ, какъ найдете полезнъе. Тогда «переделы» совпадутъ приблизительно съ эпохами глубокихъ и затяжныхъ кризисовъ — что, въ сущности, и нужно. Главное — утвердите въ вашемъ проектъ, разъ навсегда законность того явления, которое теперь называется сощальной революцией; отнимите у этого понятия страшный привкусъ насилия и крови, нормализируйте его, сделайте его такой же частью конституции, какъ, скажемъ, созывъ чрезвычайнаго национальнаго собрания для пересмотра этой конституции — мърой исключительной, мърой особо торжественной, но вполне предусмотренной. Затъмъ благоволите предусмотреть, какъ отразится введение этого начала на обыденномъ хозяйственномъ обороте, особенно же на той его основе, которая называется кредитомъ. Въ той же главе Левита вы найдете оговорку, что въ промежуткахъ между двумя Юбилеями ценность поля, напримъръ, исчисляется по количеству годовыхъ урожаевъ, оставшихся до ближайшего «передъла»: этого, конечно, недостаточно, это даже не подойдетъ при отмънъ хронологическаго признака, но, идя по этой линии, ваша мудрость и ученость поможетъ вамъ найти необходимыя поправки для сохранения жизнеспособности кредитнаго начала. Словомъ, подумайте и устройте; только дайте каждому человъку въ нашеемъ царствъ возможность жить, производить, торговать, изобрътать, стремиться, добиваться безъ предварительной цензуры — и въ то же время знать, что отъ времени до времени будетъ Юбилей, и трубный гласъ по всей странъ, и «провозглашение Свободы».

Я, однако, не царь, а напротивъ — членъ того сословия, самое имя котораго стало бранью: буржуазия. Еще хуже: я не принадлежу и къ распространенному въ этомъ сословии крылу кающихся буржуа. Я ничуть не каюсь. По моему, почти вся культура, которой мы дышимъ, есть порождеше буржуазнаго строя и его древнихъ прототиповъ римскихъ, эллинскихъ, израильскихъ, египетскихъ; и я върю, что этотъ строй одаренъ безпредъльной гибкостью и растяжимостью — что онъ способенъ вмъстить огромныя дозы социальныхъ поправокъ и все же остаться въ основъ самимъ собою. Я върю, что общественный распорядокъ, получивший кличку буржуазнаго или капиталистическаго, постепенно выработаетъ систему мъръ, при которой исчезнете явление бъдности, т.е. падение заработка ниже уровня сытости, гипены и самоуважения; если бы не военные бюджеты, во многихъ странахъ это было бы осуществимо и теперь. Болъе того: если правда, что буржуазный строй — какъ все живое — вырабатываетъ попутно яды и потому самъ для себя создаетъ неизбъжность периодическихъ потрясений, — то я върю, что онъ способенъ не только вынести, не пошатнувшись, эти потрясения, но способенъ и ихъ включить въ свою систему: узаконить и упорядочить свои самопересмотры, обезпечить предъ собою безконечныя возможности усовершенствования чрезъ этапы повторныхъ социальныхъ переворотовъ, предусмотрънныхъ, обдуманныхъ, планомърныхъ — и, между прочимъ, безкровныхъ. Словомъ — върю не только въ прочность буржуазной системы, но и въ то, что система эта объективно содержитъ въ себъ отмена нъкотораго социальнаго идеала: идеала въ обычномъ смыслъ, т. е. видъния, о которомъ стоитъ мечтать и за которое стоитъ бороться. То, что въ наше время никто еще субъективно не проникся этимъ видъниемъ, ничего не доказывает: было время, когда и пролетариатъ субъективно не ощущалъ никакого социалистическаго идеализма. Римское общество эпохи принципата несомненно томилось по новымъ идеаламъ; но, если бы не Павелъ, Европа еще пятьсотъ лътъ не знала бы хриспанства. Слово буржуа стало бранью, буржуазия сама себя стыдится, извиняется за свое существование; а я все таки думаю, что придетъ еще новый Марксъ и напишетъ три тома о ея идеалъ, и, быть можетъ, озаглавить ихъ не «Капиталь», а «Юбилей». И родится онъ, въроятно, въ Москвъ.