Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом? - Александр Валерьевич Храмов

«Проклята земля за тебя» (Быт. 3: 17), – говорит Библия. «Мир – это товарищ по заключению человека. Как его мир он невольно причастен к искаженности человека, его нарушенной связи с Богом»[149], – на свой манер Карл Барт передает святоотеческую мысль о поврежденности творения. До грехопадения мир «для нас» не отличался от мира истинного, сотворенного Богом. Но затем возникает разделение на посюстороннее и потустороннее. По ту сторону видимого космоса осталась более полная, настоящая реальность, иное состояние бытия, находясь в котором все знакомые нам феномены пребывают в иных взаимоотношениях. «Древний рай покрыла схима», – писал поэт Вячеслав Иванов.

Прибегая к языку философии, можно сказать, что мир в его изначальном состоянии, начиная с первого дня творения и заканчивая грехопадением, лежит за пределами возможного опыта. Он представляет для нас непознаваемую вещь в себе. Вещи в себе могут определять характер известного нам мира явлений, но сами из него никак не познаются. Изучая явления, мы можем переходить лишь к явлениям же: возникновение человека объяснять эволюцией, эволюцию – особенностями строения вещества и так далее. Прослеживаемые нами цепочки причин и следствий не ведут за пределы эмпирически доступного мира, он кажется абсолютно самозамкнутым. Но это не значит, что сама эта совокупность взаимосвязанных друг с другом явлений не зависит в своем существовании от происходящего в недоступной для нас ноуменальной сфере.

Как пишет Кант, «в ряду условий [в чувственно воспринимаемом мире] нет ни одного члена, для которого не следовало бы ожидать и по возможности дальше искать эмпирических условий в возможном опыте; ничто не дает нам права выводить существование какого бы то ни было условия вне эмпирического ряда, хотя этим не отрицается, что весь ряд зависит от какой-нибудь умопостигаемой сущности (которая поэтому свободна от всякого эмпирического условия и скорее содержит в себе основание возможности всех этих явлений)»[150]. Но если эмпирически данный человек представляет собой лишь явление в ряду причин и следствий, восходящем к Большому взрыву, ничто не мешает думать, что сам этот причинно-следственный ряд был вызван проступком человека же, но человека как трансцендентального субъекта, относящегося к сфере вещей в себе. «Простирание рук к дереву посреди сада – это перемена, предшествующая психологическо-исторической действительности этого человека в этом мире и поэтому необратимая в рамках этой действительности»[151], – пишет Барт.

Если теистический эволюционизм, базирующийся на западной схоластике, как мы видели, отрицает традиционное учение о грехопадении и искуплении, то в свете святоотеческого богословия Востока это учение обретает дополнительную глубину. Допустив, что грехопадение исказило весь облик мироздания, понимаешь, почему для преодоления его последствий потребовалось, ни больше ни меньше, чтобы Создатель всего этого мироздания умер на кресте. Если видимые вещи настолько не соответствуют первоначальному Божьему замыслу, то уже не вызывает вопросов, почему в конце времен «земля и все дела на ней сгорят» (2 Пет. 3: 10). Чем тяжелее болезнь, тем более радикальные методы требуются для ее излечения. Катастрофа, затронувшая весь мир, кажется более резонной причиной для вмешательства Бога-Искупителя, чем сорванное где-то во фруктовом саду яблоко. Эволюция, изучаемая наукой, если взглянуть на нее глазами восточных отцов Церкви, лишний раз напоминает нам о бездне, которая пролегла между Богом и человеком, и тем самым и о нашей потребности в спасении.

Не следует ли из всего этого, что видимую Вселенную нельзя считать творением Бога? Нет ли здесь опасности впасть в манихейство и гностицизм, чьи последователи утверждали, что наш прекрасный мир, с его лилиями полевыми, дикими ослами и рыкающими львами, чей Создатель столь поэтично восхваляется в Библии, возник из-за злой воли какого-то существа? Ответ на этот вопрос довольно прост: Бог является Творцом всех окружающих нас вещей, которые были, есть и которым еще только предстоит возникнуть. Но вот то, какими мы их воспринимаем, то, как нам дана Богом сотворенная полнота реальности, – это следствие нашего падшего и прискорбного состояния, на которое указывали все без исключения отцы Церкви. Эту первозданную реальность можно сравнить со звучащей вдали прекрасной симфонией, из которой до нашего поврежденного слуха долетают лишь отдельные ноты, в своей отрывочности кажущиеся подчас резкими и дисгармоничными.

В житии святого Мартина Турского можно прочесть, как он встретил на улице жалкого оборванного попрошайку, трясущегося от холода. Мартин сжалился над нищим и поделился с ним половиной своего плаща. А на следующую ночь Мартину во сне явился Христос в сиянии славы и сказал: «Под видом того оборванца тебе предстал Я». Кто знает, может быть, в обличье самых жалких и презренных вещей перед нами предстают прекрасные создания Божьи – в которых мы, в силу своей греховной ограниченности, не способны разглядеть изначальный замысел Творца? Бог создал все сущее, вплоть до самого последнего глиста, но мы видим его не в том состоянии, в котором оно было сотворено. Традиционное христианское восхищение перед величием дел Бога-Творца в полной мере оправдано. Ведь даже если сейчас, изъеденный тлением, мир кажется нам столь прекрасным, то насколько же прекраснее он был изначально, по ту сторону видимых вещей?

Святые отцы нередко сравнивают человека с царем. Например, св. Григорий Нисский пишет: «Творец всего приготовил заранее как бы царский чертог будущему царю: им стала земля, и острова, и море, и небо… Поэтому последним из творений был введен человек: не потому, что как нестоящий был отринут в последние, а потому, что был призван сразу стать царем подвластного ему»[152]. Согрешив, человек утратил царственное достоинство. Подходя к зеркалу, царь видит в своем отражении нищего – и ему представляется, что он родился от нищенки и всегда пребывал в этом жалком состоянии, полном страданий. Из учения о Евхаристии видно, насколько сильно с христианской точки зрения наше восприятие реальности расходится с истинным положением дел. В Причастии Кровь и Тело Спасителя подаются нам под видом хлеба и вина – может быть, и под оболочкой других видимых вещей скрывается нечто такое, что наш падший разум не в силах вместить?

«Такими ли сотворены видимые твари, как они выглядят сейчас? Видимые твари сотворены не такими, какими видим их ныне. При сотворении все было добро зело, то есть чисто, прекрасно и безвредно»[153], – можно прочесть в «Катехизисе» св. Филарета Московского. Единая реальность, сотворенная Богом, разворачивается перед нашими глазами в форме пространства и времени. «Проходит образ мира сего» (1 Кор. 7: 31). Одни вещи сменяют друг друга – но в сфере изначального,