Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом? - Александр Валерьевич Храмов

следствие… каждое событие, не только на нашей крошечной планете, но и в неисчислимых миллионах иных миров, было предвидено до появления этих миров, научная мысль… не может ничего возразить против этой гипотезы»[167].

Бог стоит за каждым проявлением реальности. Если бы не Промысл Божий, как пишет Ориген, «столь великое мировое дело бы распалось». Или, как указывал св. Августин, «если бы Бог лишил природу того внутреннего действия, которым Он ее поддерживает и производит, то она, как бы мгновенно угаснув, перестала бы существовать»[168]. Без Бога окружающий мир вместе с нами самими исчез бы в никуда, как информация без носителя. В этой связи уместно процитировать бельгийского геолога и католического священника Анри Дорлодо: «подобно тому, как было бы абсурдно предполагать, что моя мысль может существовать, даже секунду, не рождаясь в настоящее время в моем разуме, точно так же, только еще более абсурдно, было бы предполагать, что есть на свете создание, существование которого в настоящем времени не является результатом деятельности Первоначального Существа»[169]. Так что Бог продолжает являться основанием бытия мира как до, так и после грехопадения. Более того, мир, изъеденный тлением и грехом, еще больше нуждается в промыслительном попечении Бога.

10. Каким Бог сотворил мир?

Достаточно открыть «Беседы на Шестоднев» св. Василия Великого или любое другое святоотеческое сочинение этого жанра, чтобы прийти к выше озвученному выводу – мир, созданный за шесть дней, имеет мало общего со Вселенной, которую изучает современная наука. Не в том дело, что христианские авторы первых веков пользовались сведениями, устаревшими в наши дни. Речь идет о принципиально разной системе координат. Мир шестоднева дружелюбен по отношению к человеку и как бы скроен по его мерке, услужливо вращается вокруг своего хозяина. Он нисколько не напоминает бескрайнюю Вселенную современной науки с ее огромными холодными пространствами, враждебную людям и как бы только терпящую их присутствие до поры до времени, до первого удара крупного астероида.

Что представлял собой мир, сотворенный за шесть дней, до греховной катастрофы? Насколько сильно он отличается от мира, который предстает перед нашими органами чувств? В Книге Бытия практически ничего не сообщается на этот счет. То немногое, что можно там найти, может быть истолковано совершенно по-разному. Что означают упомянутые в Библии райский сад и древо жизни? Как надо понимать эпизод, когда Бог приводит к человеку животных, чтобы тот дал им имена? И надо ли вообще ломать голову над интерпретацией каждого такого образа, учитывая зависимость библейского текста от общего контекста эпохи? Понятно, почему для жителя знойной пустыни фруктовый сад, орошаемый полноводной рекой, – высший символ блаженства, а непереносимая жара – непременный атрибут ада. Возможно, если бы Бог решил сообщить Свое откровение кому-то другому (например, северным оленеводам), история сотворения мира была бы изложена в иных образах, хотя ее общий смысл остался бы тем же. Его-то и надо понять, не отвлекаясь на частности.

Святоотеческая традиция нашла выход из этого затруднения, обратившись к эсхатологии[170]. Ключ к пониманию первых глав Книги Бытия она увидела в учении о «последних вещах». Да, Библия мало что говорит об изначальном состоянии мира и человека – но зато в ней можно найти достаточно недвусмысленные свидетельства, относящиеся к концу времен. Вряд ли взгляды Творца на идеальное устройство мироздания могут поменяться. Так почему бы не предположить, что мир, сотворенный Богом «хорошим весьма», был таким же, каким ему предстоит стать после победы над злом в конце времен? Если это так, то, созерцая обещанное нам будущее, мы приближаемся к пониманию утраченного совершенства.

Когда Бог придет судить мир, мертвые воскреснут в нетленных телах, пишет апостол Павел, живущие также перейдут в иное состояние бытия: «не все мы умрем, но все изменимся» (1 Кор. 15: 51). Иисус Христос «уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его» (Флп. 3: 21). Воскресшие праведники будут больше похожи на ангелов, которым не свойственны физиологические отправления нашей теперешней жизни: «в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как ангелы Божии на небесах» (Мф. 22: 30).

Преображенный мир настолько сильно будет отличаться от нынешнего, что и апостол Петр, и пророк Исаия говорят о нем как о «новом небе и новой земле». Изменения затронут не только человека, но и все творение. Будет странно, если воскресшие в равноангельском состоянии люди обнаружат вокруг себя ставшую бесполезной для них Вселенную с червями, кометами и бензоколонками. «Как возможно, чтобы те, которые сделались духовными, наследовали землю чувственную?»[171] – отмечает св. Симеон Новый Богослов. Поэтому мир ожидает радикальное преображение: «небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (2 Пет. 3: 10). Но это не означает безвозвратного исчезновения всех ныне существующих созданий – скорее, они будут включены в иную систему отношений, где нет места страданию и смерти. Так, согласно пророку Исаие, «волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею» (Ис. 65: 25). Устами пророка Осии Бог возвещает избранному народу: «И заключу в то время для них союз с полевыми зверями и с птицами небесными, и с пресмыкающимися по земле; и лук, и меч, и войну истреблю от земли той, и дам им жить в безопасности» (Ос. 2: 18).

Можно вспомнить о формуле, отчеканенной св. Максимом Исповедником: «начало и конец суть одно»[172]. Блудный сын возвращается к Отцу в тот самый дом, откуда он ушел, и Древо жизни, к которому потеряли доступ изгнанники из рая, стоит посреди Небесного Иерусалима (Откр. 22: 2) в финале земной истории. Поэтому слова Писания о преображенном мире проливают свет и на тайну изначального творения.

Конечно, современная научно-критическая библеистика едва ли одобрит такой подход – как можно руководствоваться новозаветными пророчествами при чтении ветхозаветной Книги Бытия, которая была написана несколькими столетиями ранее в другой культурной среде? Это все равно что интерпретировать Шекспира, взывая к текстам Кафки или Сартра. Но в данном случае Библия интересует нас не как текстуальный памятник, а как откровение Божие. С этой точки зрения у Библии есть только один принципиальный Автор, который просто поручил разным людям написать разные ее части, а затем устроил так, чтобы все они составили единый канон где-то к концу IV века. Если это так (а если нет – Библию просто стоит отложить в сторону), то нет ничего зазорного в том, чтобы