Ампирный пасьянс - Вальдемар Лысяк

К сожалению, истина о Видоке находится как раз в колодце, причем настолько глубоком, что дна достичь невозможно. Он сам начал копать этот колодец, а закончили уже его последователи, "приличные" мещанские шефы Сюрте (Аллар, Канлер, Клод, Масе и другие), которые стыдились того, что их любимая полиция была организована бандитом.

Стыдиться Франсуа Видока – какая глупость! Принимая те же критерии стыда, следовало бы также, если не сильнее, стыдиться другого великого Франсуа – Франсуа В. Неужто Вийон не был всю свою жизнь бандитом, вором, разбойником из разбойников? Но вместе с тем он был еще и гениальным поэтом, так же как Видок гениальным полицейским, кто превратил уголовное расследование в великое детективное искусство. Если же принимать мораль в качестве единственного критерия к оценке искусства, то Вийон был бы самым паршивым поэтом Франции, а Макиавелли – величайшим кретином Апеннинского полуострова.

Оскар Уайльд не ошибался, когда писал: "Искусство и преступление не обязаны исключать друг друга. Домашние добродетели не являются основой для искусства, хотя для второплановых художников способны сделаться достаточной основой. Искусство не выносит моральных оценок".

ТУЗ ПИК

Он был малонцем, как Шатобриан, как Ламенне, как Бруассе

– эти корсары искусства, философии, науки. Сражался он в

то же самое время, что и они, и точно так же красиво. Он

был из породы тех, у которых мысль всегда идет наряду с

действием и которые не удовлетворяются банальностью

будничных побед и усмешками фортуны. Делая из него

последнего из великих рыцарей океана, судьба выгравировала

портрет идеального корсара.

На наиболее выдвинутом в Ла-Манш конце Сен-Мало на высоком пьедестале стоит памятник вооруженному мужчине, который выпрямленной рукой указывает в море. Как бы желая этим сказать: море, моя любовь.

Отсюда можно видеть два скалистых островка, обмываемых приливом. На одном из них находится гробница Шатобриана, на втором – старинный форт, возведенный великим Вобаном.

Ритмичный окрик волны, разбивающейся на укрепленном берегу "cite corsaire", вкус осевшей на камнях соли, старинная корабельная пушка на крошащихся ступенях, ведущих к музею. Скрип прошитых железом дверей. Забегаловка в переулке и терпкое красное вино в стакане сидящего напротив оборванца, который выходил в море еще до того, как начал выпивать. Он рассказывает мне о гордости города, о "короле корсаров" – Суркуфе, про его рейды в Индийский Океан, про сказочное его состояние, и про то, как, строя дом в находящемся рядом Рианкуре, он попросил императора разрешить ему покрыть стены… золотыми наполеондорами. Бонапарте не воспрепятствовал, но выразил, однако, удивление и сомнение относительно возможности реализации подобного каприза. Император считал, что монеты будут укладываться плашмя. Уязвленный Сюркуф покрыл стены монетами, уложенными стоймя на ребре!

Вы говорите, что это сказка? Ну конечно. Вся его жизнь была сказкой.

Робер Сюркуф де Боагри родился 12 декабря 1773 года в старинном корсарском гнезде на берегах пролива Ла-Манш. Родители мечтали сделать из него священника, что в жизнеописаниях французских корсаров было просто правилом (Дюгвай-Труин, Форбен и др.). Когда нашему герою исполнилось 14 лет, он удрал из коллегии в Динане и завербовался на небольшое каботажное судно "Цапля", плывущее в Кадикс. Отец с матерью посчитали мальчишку "позором семьи". Это было первое и самое скромное из прозвищ, которыми одаряли Робера в течение многих лет, и которое повлияло на то, что он перешел в историю как величайший корсар во всей французской истории. Его слава затмила все остальные звезды, ходившие под черным флагом, в том числе и такие знаменитости как Барт, Форбен, Кассар, Дюгвай-Труин, Совилль, Дютертр, Эрмитт, Анженар ил Пелло.

На "Цапле" Сюркуф познакомился с непосильным трудом, отречением и рассказами старых моряков, пробудивших любовь к тропикам и дальним походам. Через год (1787 г.) он перешел на "Аврору" капитана Тардеве, который был поставщиком чернокожих рабов для плантаторов из Иль-де-Франс (Маврикий) и Иль-де-Бурбон (Реюньон). Тардеве, друг семьи, в течение нескольких лет научил юношу всему, что было необходимо, чтобы командовать судном и ходить в Индийском Океане с завязанными глазами. Он же научил его сказочно обогащаться на торговле живым товаром. Когда "Аврора" потерпела крушение у берегов Мозамбика, и когда 400 связанных в трюме негров с воплями шло на дно, у юного Сюркуфа совесть даже не дрогнула. Этому его тоже научил капитан Тардеве.

В 1792 году Сюркуф сделался самостоятельным мореходом. Нуждающиеся в постоянных поставках плантаторы предоставили ему "Креола" – бриг, специально приспособленный для перевозок рабов. Правда, власти революционной Франции ликвидировали рабство и запретили торговать людьми, но Париж был далеко, а помещики с островов хорошо платили за каждую пару рабочих рук.

В заливе Иль-де-Бурбон на борт "Креола" ворвался комиссар Комитета Общественного Спасения, и хотя Сюркуф успел выгрузить ночью компрометирующий его "товар", количество отягощающих доказательств (трюмы, кандалы) было более чем достаточное. Арестованный Робер попросил небольшую отсрочку, чтобы позавтракать, и пригласил к столу пораженного сговорчивостью капитана представителя властей. Когда после вкусной еды комиссар вышел на палубу, то увидал, что корабль находится в открытом море. У берегов Черного континента Сюркуф совершенно спокойно затарился новой партией чернокожих рабов, вместе с которыми закрыл в вонючем трюме и невезучего комиссара.

– Пребывание с вашими приятелями, неграми, сделает ваше путешествие более приятным, – нагло издевался он.

И очень скоро, к всеобщей утехе экипажа, комиссар молил его выпустить, заверяя, что у него нет ни малейших претензий к поведению капитана.

Описанное событие произошло на самом деле, хотя событие это и относится к разряду "кака". Но всем известно, что к пропагандистским изображениям национальных героев гораздо сильнее подходит разряд "ляля". Поэтому, в весьма популярной во Франции беллетризированной биографии Сюркуф – король корсаров, написанной Жаном Олливье, Сюркуф, рассказывая о собственной карьере, докладывает следующее: "После этого мне доверили руководство "Креолом"… только давайте сменим тему". Смена темы – это любимый ход апологетов, наряду с подделкой исторических фактов.

Свою жизнь Робер изменил через несколько лет, когда грязная торговля ему надоела. Но не потому что торговля была грязной, но только лишь потому, что была нудной. Наш малонец ненавидел скуку точно так же, как ненавидел штиль – он мечтал сделаться корсаром и попросил власти Иль-де-Франс дать ему каперский патент. Сюркуфу отказали. У губернатора Малартика имелось достаточное количество корсаров, зато остров страдал от недостатка продовольствия, и Сюркуф, хочешь – не хочешь, вынужден был поплыть за ним в сторону Сейшел на 180-тонной, вооруженной четырьмя пушками "Эмилии". Плыл он с приказом избегать каких-либо авантюр, вступая исключительно в оборонительные бои. Оборонительные сражения Сюркуф понял настолько по-своему, что уже 19 января 1796 года исключительно "обороняясь", разгромил конвой из четырех английских судов, перевозивших рис в направлении устья Ганга, после чего перенес пушки на захваченный бриг, которому дал имя "Картье". Еще через несколько дней, он "защищался" от "Дианы", захватив при этом 6 новых ящиков риса, после чего отправился на поиски следующих приключений.

29 января 1796 года впередсмотрящий "Картье" заметил на горизонте крупное судно. Это был принадлежавший английской Восточно-Индийской компании "Тритон". Сюркуф тут же решил атаковать и предупредил экипаж, что они вступают на самую верную дорогу на английскую каторгу, но если случится чудо, и они победят – то сделаются богачами. У него было 18 человек против 150 и 4 пушки против 32! Все предприятие походило на самоубийство, но отчаянное "vaincre ou perir" было в стиле тогдашней эпохи, стиль же творили такие как Сюркуф.

Чтобы обмануть противника, французы подняли на мачте британский лоцманский вымпел и без особых проблем приблизились к "Тритону". Ничего не подозревающие англичане забросили концы на палубу "Картье", и в тот же самый момент на мачте французов появился трехцветный флаг, и шестеро смельчаков Сюркуфа запрыгнуло на корму "Тритона". Шестеро! Прежде чем корсары крепко сцепили оба судна, этим шестерым великолепным пришлось выдержать весь напор англичан. Через мгновение весь остальной экипаж "Картье" вместе с капитаном ринулся на вражеский борт, и прежде чем британцы пришли в себя от изумления, Сюркуф застрелил капитана "Тритона". Пушечные выстрелы англичан проносились над низкой палубой брига (часть бойниц корсары "ослепили" деревянными щитами), а с борта "Картье" оставшиеся там кок и корабельный хирург меткими выстрелами поражали неприятельских канониров.