Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Если мы забываем книги, то мы забываем и месяцы, и их приметы. Особенно когда они проходят. Сейчас мне кажется, что май я помню, как таблицу умножения, и мог бы сдать экзамен по его цветам, времени их появления и их признакам. Я твердо помню, что в венчике у лютика пять лепестков. (Или шесть? На прошлой неделе я не колебался.) Но через год я позабуду всю эту премудрость и буду заново учить, где лютик, а где — чистотел. Мир вновь покажется мне садом за изгородью, от многоцветия полей займется дух. И я опять засомневаюсь, верно ли, что стриж, эта огромная черная ласточка, которая, оказывается, сродни колибри, ночью не опускается в гнездо, а носится в небесных высях, — считать ли это научным фактом или предрассудком, — и удивляюсь, услышав, что у кукушек поют только самцы и что смолевку не следует путать с луговой геранью; и вспомню, в каком месяце выходит ясень на весенний смотр деревьев. Одного современного английского писателя спросили, какая в Англии главная зерновая культура, и он ответил не колеблясь: «Рожь». В невежестве такого масштаба, по-моему, есть величие. Но даже у людей, далеких от культуры, оно огромно. Обычный человек звонит по телефону, но принципа действия его не знает. И телефон, и паровоз, и самолет, и линотип он принимает не задумываясь, как наши дедушки и бабушки принимали евангельские чудеса — не сомневаясь и не вопрошая. Похоже, будто каждый человек обдумывает и обживает лишь крошечный кружочек знаний, и то, что не входит в повседневную рабочую рутину, считает безделицей. Правда, мы все же не сдаемся и противостоим невежеству. Порою мы его пугаемся и принимаемся размышлять о чем придется: о жизни после смерти и даже о том, чем хорошо чихать с полудня до полуночи, а в остальное время плохо, — загадка, которая, как говорят, смущала Аристотеля.

Одна из величайших радостей — полет в неведение за знанием. Ведь лучшее в неведении — счастливая способность спрашивать. Тот, кто ее утратил или сменил на радость догм, то есть на удовольствие давать ответы, понемногу превращается в ископаемое. Большинство из нас гораздо раньше теряет ощущение своего невежества. И даже гордится своими беличьими горстками знаний. Сами прибывающие годы начинают казаться нам школой всеведения. Мы забываем, что Сократ слыл мудрецом не потому, что знал все, а потому, что и семидесятилетним старцем знал, что ничего не знает.

Вновь за рабочим столом

Какое тихое блаженство вернуться после отдыха к работе! Как хорошо сесть за свой стол, в свое кресло после тягот месячного безделия! Порой мне кажется, что для настоящего лентяя лучший отдых — это работа.

Дома я первым делом распоряжаюсь, чтобы завтрак подавали мне в постель, и наслаждаюсь тем, что муки ранних утренних подъемов, этого неизбежного отпускного зла, мне больше не грозят. Да, да, я знаю, что в любой гостинице английского побережья мне охотно принесут завтрак в номер. Но то-то и беда, что там мне этого не позволяет совесть. Я не могу залеживаться допоздна в постели, когда живу у моря, — боюсь упустить лучшие утренние часы. В Лондоне их, слава Богу, не бывает, а если и бывают, то гораздо позже. К тому же, гостиничный завтрак — дело нешуточное. Меню, которое вам по утрам вручает официант, — откровенное приглашение к обжорству на сонную голову. Будь она у вас пояснее, вы отодвинули бы его в сторону и попросили яйцо или копченую селедку. Но ваша воля, размагниченная недосыпом, не может противостоять соблазну, вы уступаете, и съедаете столько, что можно было бы утолить недельный голод.

С этой минуты хлопот вам только прибавляется. Как всякий разумный человек, после еды вы бы хотели посидеть, подумать, немного отдохнуть, поделать что-нибудь приятное, но не тут-то было — вы в отпуске! Бес искуситель гонит вас на улицу — дышать свежим воздухом. А на самом деле, ходить, причем подолгу, до изнеможения, как делают все новички, которые ни в чем не знают меры. Быть может, самый прекрасный вид на бухту открывается из окна вашего номера, и вы могли бы им любоваться сидя, но вы не можете отделаться от мысли, что за горным поворотом он красивее, куда вы и спешите, не убоявшись крутизны окрестных скал — ведь вы в отпуске! И как бы ни была прекрасна гавань и парусники, скользящие на солнце по легкой ряби вод, я не могу не пожелать, плетясь пешком вдоль берега, чтоб человечество для пользы дела придумаю чего-нибудь легче, чем ходьба. Я позже подсчитал, что в первую неделю отпуска мой пешеходно-трудовой день длился от десяти утра до десяти вечера — за вычетом приемов пищи и одного круга на карусели.

Профессор Джулиан Хаксли писал {666}, что отдых должен быть организован правильно, со временем мы этому научимся, и курортные власти прибрежных городов возьмут неспортивных отпускников под свою опеку и научат их отдыхать, не утомляясь. Я, например, этого не умею совершенно. За что бы я ни взялся, к вечеру я валюсь с ног от усталости. Гольф вроде бы невинная игра, но если бы к концу дня в конторе я чувствовал себя как после дня игры в Корнуолле, я бы, пожалуй, счел своих работодателей кровопийцами. Судите сами, что такое гольф, если в первое утро у нас с партнером на девять лунок ушло два с половиной часа. То была жаркая работа, досталось и мячу, и воздуху, и многому другому. По-моему, самое трудное в гольфе — склоняться к лунке за мячом. И если то и дело принимать эту противоестественную позу, неведомые прежде мышцы мстят за себя к вечеру всеми возможными симптомами радикулита и ишиаса. Главный же ужас в том, что, раз начав, нельзя остановиться! Единственное спасение — вернуться на работу.

Надо сказать, что досужему человеку нетрудно найти по себе дело, если только ему хватает духу оставаться праздным. На отмелях к его услугам кроншнепы, кулики и ржанки. Но только очень волевая личность способна думать о кроншнепах, когда рядом есть поле для игры в гольф. В Девоншире над моей головой кричали сарычи и каркали вороны, но что до них тому, кто спит и видит, как с одного удара попасть на первую площадку!

В молодости я умел отдыхать спокойно, но теперь, перевалив за средний возраст и уверовав в целительность движения и воздуха, я с тем же успехом могу перелететь Атлантику без крыльев.

Недавно я вернулся после отдыха к работе и понемногу оживаю. Каждая жилочка напивается целительным спокойствием. Я больше не мечусь, как угорелый, за неприметным белым шариком. Куда нужно, я переношусь по воздуху — на крыше империала. В стайке закатных нежных облачков, когда я вижу их из своего служебного окна, мне больше не чудится призыв спешить на никому не нужную прогулку. Работаю я сидя, а порой даже положив ноги на стол. Чтобы водить карандашом по бумаге, довольно напрягать лишь мышцы пальцев и запястья, и пусть меня презирают завзятые гребцы и мастера гольфа. К моим услугам лифт, я не карабкаюсь по кручам — постылая повинность отпуска. Вернувшись вечером домой, я с чистой совестью могу не трогаться с места, чтобы потом мирно лечь спать.

Кто станет отрицать, что во славу трудовой жизни можно сказать многое? Разве мало вырваться из-под ярма физической нагрузки и свежего воздуха? Я снова сам себе хозяин, ну, не совсем, конечно, но все же больше, чем когда я отдыхаю.

Пэлем Гренвилл Вудхаус {667}

Радиопередачи из Берлина {668}

Говорит Немецкая радиостанция на коротких волнах. В нашей Берлинской студии сейчас находится мистер П.Г. Вудхаус, знаменитый писатель, создавший образы неподражаемого Дживса, Берти Вустера, лорда Эмсворта, мистера Маллинера и других замечательных героев. Мистер Вудхаус почти целый год провел в Германии, после того как немецкие войска заняли его виллу в Северной Франции. За это время он закончил новый роман, который, как я понимаю, находится сейчас на пути в США, где будет напечатан, и приступил к работе над следующим. Мы подумали, что американским читателям будет интересно послушать самого мистера Вудхауса, поэтому мы пригласили его к нашему микрофону, чтобы он лично рассказал о том, как и что с ним произошло. У микрофона — мистер Вудхаус:

Очень может быть, что мой сегодняшний рассказ покажется слушателям немного бестолковым, а мои рассуждения несколько бессвязными. Но это, как сказал бы Берти Вустер, легко поддается элементарному объяснению. Видите ли, я только что вышел на свободу после сорока девяти недель, проведенных в немецком лагере для интернированных гражданских лиц иностранного подданства, и последствия пребывания в нем еще не совсем прошли. Ко мне до сих пор не вернулось полностью мое непобедимое душевное равновесие, за которое мною в прошлом все так восхищались.

Оно понемножку возвращается, не беспокойтесь. Загляните ко мне через недельку-другую, и вы будете очень удивлены. Но пока что я чувствую себя слегка не в своей тарелке, меня так и подмывает время от времени делать паузу, чтобы заняться вырезыванием бумажных человечков или втыканием соломы в волосы, сколько их там у меня осталось.