Клинок Тишалла - Мэтью Стовер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Довольно, – промолвил он.
Она застыла в недоумении, и там, где у живого человека располагается сердце, заискрила горькая обида.
– Хэри …
– Хэри мертв. – Острие ножа уставилось ей в глаз. – Как и ты. Так что давай без слюнявых счастливых встреч.
– Хэри, я не понимаю… почему ты не дашь мне коснуться тебя.
Он указал ножом на парящую в небесах птицу:
– Потому что имею представление, что может случиться при этом.
– Я хочу лишь поделиться с тобой. Слиться с тобой.
– Нет.
– Здесь мы можем быть едины. Одна плоть. Любить друг друга…
– Нет.
– Я хотела, чтобы мы были вместе…
– Не повезло.
– Ты обращаешься со мной как с врагом.
Глаза его сверкали, словно осколки обсидиана: черные, острые.
– Да.
– Хэри… Кейн… – Мысленный голос ее становился глубже, грубей; она попыталась прокашляться, но голос Ма’элКота рвался из ее груди вулканическим рокотом: – Кейн, я люблю тебя. Мы тебя любим.
– Протяни руку.
Она заколебалась.
– Давай, – подбодрил он. – Мы уже переросли детские игры. Руку!
– Хорошо.
Она вытянула руку – подобную ее собственной, но величиной с длань Ма’элКота, – а кожа, словно намасленный пергамент, и ревматичные суставы принадлежали Коллбергу. Он покачал головой, указывая на левую руку – раненую, обожженную, совсем человеческую руку:
– Эту.
Она шарахнулась.
– Не доверяешь мне? – Он ухмыльнулся по-волчьи, будто ответ вовсе его не заботил.
Изумившись себе самой, она поняла, что действительно не доверяет этому человеку – и не могла поначалу даже осознать, почему.
Не верила, не могла поверить. Он и прежде обманывал ее, мучил, губил. Он лгал ей, и лгал, и лгал, и ложь его разрушила ее жизнь. Он был источником ее нестерпимых страданий на протяжении семи долгих лет. Он угрожал ей, насмехался над законными кастовыми отношениями. Он бил ее, сломал нос и пнул в пах…
«Какой пах? – мелькнуло у нее в голове. – Что такое?»
Прежде чем остальные двое могли удержать ее, она протянула руку. Быстрей взгляда сверкнул на солнце клинок и вонзился между костями, пробив ладонь насквозь: призрак стали, сочащийся у основания черной кровью.
Обжигающая холодом сталь обернулась раскаленным тавром, когда он повернул нож, заклинивая лезвие между костями, а потом, дернув, вывернул им троим руку, сбивая с ног. Задыхаясь от шока, еще не осознаваемого как боль, они смотрели изумленно, как льется по клинку черная нафта, стекая с острия.
И там, куда падала густая жидкость, трава под ногами чернела, скручиваясь, и начинала дымиться.
– Что ты ДЕЛАЕШЬ?!
В черной дали небес солнце натянуло тетиву до самого сердца и выпустило фотонную стрелу.
Пламенным метеором пробила она раненое крыло феникса и пронзила ладонь богини там, куда вошел нож Кейна. Стрела прошла сквозь ее тело, и тело бога за ее спиной, и того, кто стоял за ним, соединяя их троих вместе с фениксом полыхающей струей бело-голубого излучения черена.
Сила хлынула ввысь, наполняя феникса, и тот вскричал, раздирая душу, и брызнула из раненого крыла черная кровь, дождем заливая весь мир.
– Это, как понимаешь, метафора, – пояснил Кейн. – Думаю, если ты сосредоточишься, то поймешь, что происходит на самом деле.
И она ощущала…
Из родника на Кхриловом Седле сочилось черное масло, вливаясь в поток нечистот из лагеря железнодорожников. В древних северных чащах сохли и чернели иглы елей и пихт, и сочилась из лопнувших стволов черная, как оникс, живица. В пустоши Бодекен нафта поднималась из тухлых болотных глубин, и по живой зелени распространялись омертвелые пятна.
Ужас богини передался тем, кто разделял ее сознание.
– Прекрати! Ты должен остановить это!
– Нет, – ответил Кейн, – не должен.
– Хэри… Кейн, пожалуйста! Остановись!
– Нет.
Она уже чувствовала, как жизнь вытекает из нее, как смерть карабкается вверх по нервам, будто проказа.
– Кейн… ты меня убиваешь…
Волчья ухмылка стала шире, потеряв остатки веселья.
– Ты уже мертва. Мы убиваем реку .
– Нет! Ты не можешь!..
– Да ну? – Он жестоко хохотнул. – Ты с кем разговариваешь?
– Погибнет все и вся! До последнего… всякая тварь…
– Верно. И много ли проку будет от твоей драгоценной связи ? Ты останешься с пустыми руками. Черт, ты потеряешь даже то, с чего начал. Подумай, Ма’элКот: много ли возлюбленных детей твоих переживет это? Что станется с твоей драгоценной божественностью, когда все твои поклонники будут мертвы?
И вот тогда Пэллес Рил поняла. Воображаемые слезы хлынули из мнимых глаз. Взгляд ее говорил «спасибо», но только лишь взгляд.
Волчий оскал чуть смягчился.
– Я же говорил – доверься мне.
Губы ее сковало иное слово:
– Блеф.
– А как же.
– Ты убьешь себя вместе с рекой. Отрава погубит тебя так же верно, как форель или скопу.
Улыбка Кейна стала еще веселей.
– Тебя никогда на «слабо» не брали?
Гнев нарастал в ее сердце, но то был чужой гнев.
– Это не игра! – гремел голос с ее губ. – Невозможно ставить на кон все живое в бассейне Великого Шамбайгена!
Улыбка исполнилась страсти.
– Волков бояться – в лес не ходить.
Прошло, казалось, долгое-долгое время. Тишину прерывали лишь отдаленные всхлипы маленькой девочки.
– Вера остается у нас.
– Да? – Голос Кейна был мягок и ровен, но от глаз по лицу расползалась оледенелая корка. – И что вы такого с ней в силах сотворить, что будет страшней уже сделанного?
– Ты хуже, чем мерзавец.. Ты хуже, чем преступник. Ты чудовище…
За ледяной маской сгустилась, неоспоримо явная, тень Кейна: сверкающая тьма, оживший диорит.
– Об этом вам следовало подумать прежде, чем мучить мою дочь.
– Остановись! Ты должен прекратить это!
– А ты меня заставь, – бросил он и пропал.
Вместе с ним пропали феникс, и солнце, и луг, и мир, и все звезды.
Но богиня не рухнула в небытие. Стекающих в реку ядовитых струй было довольно, чтобы связь с реальностью поддерживала ее в сознании. Она была сама себе вселенной: одновременно огромной и мизерной, наполненной целиком ползучей погибелью и мукой.
И еще надеждой.
9
Социальный полицейский у дверей операционного зала стоял неподвижно по стойке «смирно» так долго, что, когда он пошевелился наконец, Эвери Шенкс вздрогнула: волна трепета ударила из поясницы, болезненно раскатываясь по рукам и ногам. Она судорожно стиснула хрупкие бессильные кулачки и сгорбилась, пытаясь скрыть, как бьется сердце. И все только от того, что соцполицейский сделал шаг в сторону, чтобы отворить дверь.
