Беглец из рая - Владимир Владимирович Личутин

состояние героя-«беглеца» в романе, как и пристальное авторское внимание к концепту «рая», – показатель не только возникшей в его социальном мире аномалии, но шире: утраченной мировой гармонии, равновесия в природе вещей. Ведь «ад и рай в благополучные времена находятся в человеке в равновесии, им незачем ратиться, они ведут себя так неслышно, как бы вовсе отсутствуют, даже ничем не напоминают о себе…». Культивация же нового «рая» как образа цивилизационного благополучия, находящегося где-то вверху иерархической социальной лестницы, сближает личутинских героев с драйзеровским Грифитсом и другими искателями счастья в мировой литературе. Типологическое сходство очевидно – особенно в «закадровом» сюжетном плане, который составляет движение героя вверх по социальной лестнице и падение с нее (изгнание из «рая»).

Казалось бы, герой добровольно сделал шаг к самоизоляции и, погрузившись в относительное одиночество, выбрал свою участь. Ведь идея «рая» скомпрометирована. Ведь «устроители нового порядка… обещали-то рай для всех, чем и обманули. Благодати обещали для всего народа, а оказалось, как в семнадцатом: рай и благодать лишь для своих людей, своей стаи, кагала, секты, ордена, союза заговорщиков… И я, дурень, обманулся лозунгами революционеров о земном рае… Состоялся очередной великий обман». Хотя произошло бегство из рая вовсе не добровольно, наш мизантроп вроде бы доволен таким исходом из «земного рая», только теперь понимая вкус и прелесть неспешной жизни «взаперти, нетревожно, отгородившись от безумной гонки за славою и чинами».

С другой стороны, бегство героя есть лишь внешнее перемещение в социоисторическом пространстве, смена публичного одиночества – на одиночество среди книг. А падение с иерархической лестницы, ведущей в небытие кастового «рая», замыкает добровольного отшельника в небытии домашнего «райка». Однако в минуты просветления неудачливый советник, не совладавший с открывшимися перед ним возможностями, признается себе, что «все-таки между Кремлем и квартирою в панельном доме – глубокая пропасть, и загнанное внутрь честолюбие все время давало эту разницу понять».

В «Миледи» и «Беглеце» альтернатива усматривается в счастье как преодолении одиночества. В сюжетных коллизиях раскрывается сущность Слова: быть счастливым значит соединиться со своей половиной, сделать другого человека частью себя, а себя – частью его. И здесь именно Любовь, как и, скажем, в романе другой современной писательницы, В. Галактионовой «5/4 накануне тишины», выдвигается в центр мироздания. В ней всё – проснувшаяся совесть, робко возрождающаяся вера, надежда на духовное возрождение. Здесь – сбывшиеся мечты о любви и покое вместе с родной душой. У Хромушина поначалу – с Марфинькой, после смерти матери ставшей ему бесконечно дорогим и близким человеком. Некоторое время герой действительно пребывает в «раю», на все лады повторяя это сокровенное именование счастья. «С неделю жил, как в раю. Бога молил каждый день: Господи, всемогущий, продли мне такое счастье на долгие годы. Значит, был рай-то на земле, был, пока люди не научились убивать друг друга из прихоти». Но любовная идиллия раскалывается – за ней новая гибель. «Рай» иллюзорен, сон или мечта о нем наполнена смертоносными призраками?

Благополучный финал романа, где «беглец» наконец находит свою подлинную половину, вроде бы успокаивает и обнадеживает. Избранница Хромушина (или наоборот – он избранник судьбы?) – представительница провинциальной элиты, женщина красивая и властная, решающая родить от него ребенка. Ее столь же красивое имя – Шура Крылова – повторяет герой как молитву в надежде на спасение. Наметившаяся идиллия на миг раскалывается смертью Зулуса – деревенского соседа Хромушина и бывшего возлюбленного Шурочки. Дают о себе знать и сомнения самого героя: «…Вдруг всё окажется обманкой, пустым призраком, скроенным из блестящей фольги…». Но тут же спохватывается: «Нет-нет, только не это… Плоть устала, но сердце-то располовинило, и кровоточащая половинка его осталась на квартире у Крыловой».

Неслучайно женщина с крылатой фамилией занимает доминантную позицию не только в сердце героя, но и в социальной сфере. Возможность их союза с бывшим советником открывает в романе новые горизонты – в противовес глобальной антисистеме, поглощающей все доброе, человечное. Однако что это? неужели новый мираж, заманивающий отчаявшегося «беглеца», или – перспектива новой реальности? Вопрос, остающийся открытым для читателя.

Ведь «рай», куда и откуда бегут герои в создаваемом писателем пространстве, – не только мирное родное гнездо, неизбывно притягивающее человека, или райские кущи на верху иерархической вертикали, куда долетит редкая птица, но и продукт массового менталитета: некий социоисторический мираж, пришедший в ХХ в. на смену мифическим землям обетованным. Одной из распространенных иллюзий рая выступает в романе о конце ХХ в. советское прошлое – к примеру, в трагической истории городского соседа героя: «Поликушки с его плачем по райским временам».

Вся страна тогда оказывается «беглецом из рая»? Но было ли то недавнее прошлое «раем» или же опять перед нами – вечный мираж человеческой памяти: культурной, исторической?..

Действительно, в такого рода частных историях отражается общая тенденция ХХ столетия, столь много определяющая в национальном менталитете русских и в их исторической судьбе. Как это свойственно Личутину, принципы понимания и оценки противоречивой современности коренятся в нашем прошлом – начиная с запечатленного в «Расколе» Средневековья и далее, в ХIХ век «Скитальцев». Отсюда – столь же противоречивая диалектика рая и ада в русской душе. Средневековая устремленность к раю на небесах, раз на земле царит ад, сменяется в «Скитальцах» поисками «земного бога», который бы даровал царствие небесное при жизни человеческой. Мечты о земном рае «сбываются» в коммунистическом учении, определяющем развитие страны в ХХ в.

И что мы видим в постсоветской России, скинувшей, как обветшалые исторические одежды, это учение на рубеже ХХ – ХХI вв.? Извечное колебание между небом и землею. О рае на небе и рае земном немало говорят и спорят герои личутинского романа о «беглеце». И религия не спасает – идея земного рая как заслуженного, обещанного властями счастья, ради которого жертвовали собой поколения советских людей, прочно вошла в народное сознание. «Мы все хотим рая на земле, а нам предлагают его на небесах», – говорит дочь Зулуса, богомольная Татьяна своему благодетелю Хромушину, пытавшемуся сберечь ее семью и покой. И в лучшие моменты тот солидарен с нею. Бывший устроитель всеобщего счастья, он тем не менее уверен в необходимости – несмотря на все преграды, трудами праведными! – именно на земле создавать рай, при жизни человека. Потому что презрение к земной жизни и идее рая на земле обернется неготовностью к жизни будущей…

* * *

Таковы некоторые уроки лучшей современной прозы – не открытой еще читателям, потаенно хранящей свои мучительные раздумья и высокие прозрения для будущего. Светлого или сумрачного? – зависит и от нас также. Так или иначе, роман Личутина о гибельных последствиях антисистемы и попытке построения «рая на земле» пpобуждает к действию нашу мысль и чувство: побуждает задуматься о времени и о себе. О судьбе России и каждого из нас,