Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

что об этом зашла речь, — начал барон. — Граф Сильван, очевидно, намерен свататься за Эвелину; я должен расспросить о нем у вас. Хоть вы и брат его, но я чувствую, что скажете мне искренно, откровенно.

— Я ничего не скажу о нем, — воскликнул Вацлав с живостью, — сделайте милость и не спрашивайте меня об этом! Ни худого, ни хорошего сказать не могу, на моем языке и то и другое было бы подозрительно. Есть лица, которые объяснят вам далеко лучше меня. Увольте меня от такой неприятной обязанности.

Барон, видно, отлично понял, что Вацлаву нечего было сказать хорошего, поклонился и замолчал.

— Поедемте со мной на минуту к Эвелине, на минуту, только на минуту; она меня за этим и прислала.

Вацлав хотел отговариваться, но печальное лицо отца тронуло его; он не устоял, согласился, оделся наскоро и отправился с бароном.

На улице уже встретили они Сильвана и Цесю, возвращавшихся из магазинов; видение это едва мелькнуло перед ними, но Вацлав прочел на лице Сильвана такой гнев и удивление, что ему стало жаль его. Барон старался развеселить Вацлава, развлечь и не переставал рассказывать то, что в другую пору и при других обстоятельствах действительно могло бы занять.

В гостиной их уже ожидала быстро расхаживающая Эвелина; она приветствовала Вацлава признательным взглядом, и видно было, что она боролась с собой, чтобы не кинуться к нему, чтобы не увлечься обольстительным сходством, которое принесло ей невозвратимое прошлое. Вацлав, весь покрасневший, почувствовал необходимость стать сразу в известное положение некоторого преимущества и начал разговор благодарностью за любезность, которой ничем не заслужил и обязан только странному случаю.

Эвелина расплакалась и схватила дрожащими руками его руку.

— Ах, простите, — воскликнула она, — избалованному дитяти, сердце которого за несколько светлых дней выдержало столько ударов: простите, что я протягиваю вам руки! Я так несчастна и не могу освоиться со своим несчастьем!

— Вы позволите мне быть откровенным? — сказал Вацлав. — Зачем же искать счастья в заблуждении, обманывать себя с тем, чтобы назавтра страдать снова и сильнее?

— О, это его слова, это звук его речи, это он! — воскликнула Эвелина, закрывая глаза. — Говорите, говорите, пусть я услышу еще… так ты не умер, ты не покинул меня навсегда… Ты жив… Ты вернулся, и мы не расстанемся больше!

Вацлав молчал; положение его с каждой минутой становилось затруднительнее, сердце сжималось болезненно, он не знал, что сказать.

— Могут же быть на свете двое до того похожих людей! — говорила Эвелина. — Два родных брата! Ах, это ужасно! И это лицо, и этот человек может быть мне чужой: я с ума схожу!

Она открыла глаза, снова посмотрела на него, опустила руки и прибавила слабым голосом:

— Да! Это он.

Вацлав мучился страшно, на лице его написано было страдание. Молодая вдова опомнилась и с большим усилием переменила тон, речь и выражение глаз.

— Извините, — сказала она холоднее, — я не владею собой; страшное испытание послала мне судьба; я уже было освоилась со своим несчастьем, а теперь все ожило снова.

— Надо забыть, — произнес Вацлав, — за минуту ложного счастья вы заплатите новым страданием. Нет болезни без лекарства; время, молитва и терпение заживляют все раны: надо бороться с собой и победить себя.

— Молиться я не умею, терпения не понимаю, борьба с самою собою для меня невозможная вещь, победа убьет меня — я слабее ребенка.

— Надо молиться! — повторил Вацлав.

— Будто Бог занимается нашим дрянным светом, где властвуют только судьба и слепой случай!

Вацлав удивился, встретив в женщине такую нерелигиозность, такие ложные идеи; он хотел оспаривать и показать, как она ошибается; но Эвелина прибавила.

— Вы знаете Вену?

— Я? Я никогда не выезжал из нашей стороны.

— Ни окрестностей Вены, ни Вены, ничего не знаете! А там так прекрасно, так весело! Ах, это одно место на свете, где можно быть счастливым.

— Потому что это ваша родина; а нам так милы деревня, леса и широкие поля, что мы бы их ни на что не променяли.

Эвелина задумалась.

— Вы должны любить музыку! — воскликнула она вдруг. — Вы музыкант?

— Кто вам сказал это?

— Никто; но он любил музыку, он был артист. Ах, — продолжала она, отворяя фортепиано, — позвольте мне мечтать! Позвольте обмануться, сегодня только, один день еще… только завтра… только… сжальтесь над несчастной, не смотрите на то, что с ней делается. Ведь вы играете ноктюрны Шопена, знаете что-нибудь из Бетховена? Ведь вы не пожалеете дать мне милостыню, немного звуков, немножко счастья?..

И она взглянула на него такими умоляющими и полными слез глазами, что у самого Вацлава навернулись слезы; он подошел к фортепиано, сел и, не смотря на нее, ударил по клавишам. Эвелина отбежала немного, упала на диван, закрыла глаза и, рыдая, слушала. Барон в продолжение всей этой сцены стоял незаметно в дверях.

Положение знакомых нам из предыдущего рассказа действующих лиц нашей повести было незавидно. Сильван, которому блеснула было на минуту светлая надежда, особенно бесился, видя, как она разрушается по милости всем им ненавистного Вацлава; зато он и не скрывал своих чувств. Встретив его на улице с бароном, он сжал в злобе кулаки и воротился, не сказав ни слова Цесе, столько же озлобленной и сваливающей свое нерасположение на головную боль. Судя по себе, Сильван был уверен, что Вацлав пожертвует и Франей, и своей любовью к ней для прекрасной Эвелины и ее миллионов, не понимая даже, чтоб возможно было устоять против соблазна денег. Цеся видела в ней соперницу страшнее Франи, и кровь ударяла ей в голову при мысли, что ей не удастся отмстить Вацлаву. Она хотела видеть его у ног своих, чтобы с презрением оттолкнуть его, а тут последняя надежда ускользала из ее рук!! Графиня Евгения, принятая в столице довольно равнодушно, не имея возможности пленить кого-нибудь остатками своих прелестей и сладкими взглядами, затмеваемая дочерью в собственном доме, покинутая мужчинами и приглашаемая уже на тот несчастный диван, где старые барыни привыкли, зевая, забавляться сплетнями, рада была как можно скорее бежать в Дендерово, где хоть изредка мелькал перед ней последний из поклонников, ротмистр Повала, всегда верный, всегда нежный и добросовестно, до упаду, разыгрывающий роль любовника.

Не лучше было положение Вацлава, который, совершенно невинно, по стечению обстоятельств, словно попал в железное колесо машины, угрожавшей раздавить его без всякого сострадания. Цеся, с одной, Эвелина, с другой стороны, мучили его, одна беспрестанным напоминанием первой любви, волнующей сердце; другая своею страшною привязанностью к тени, которую он представлял. Сильван, доведенный до отчаяния, не скрывал своего гнева