Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

Чертыхнувшись, Антон поставил бокал с виски на пол, надел халат прямо на голое тело, и вышел в коридор.

— Мишель?! — Признаться, он ждал его, но не так скоро, не прямо сегодня, а, скажем, через неделю? До чего быстро разносятся слухи, однако!

— Надо поговорить, — хмуро сказал Волконский. Сегодня он показался Антону каким-то особенно мрачным, и, кажется, даже взволнованным? Правда, мрачным он был практически всегда, но ни разу до сих пор Голицын не видел, чтобы Мишель о чём-то тревожился.

Впрочем, ныне причина была куда более чем серьёзная. Антон усмехнулся, скрестил руки на груди и приготовился к тому самому «серьёзному мужскому разговору», который, на трезвый взгляд Голицына, был неизбежен. И, отдадим должное Антону, он ничуть не боялся, ни капельки. Он прекрасно знал, чего хотел от жизни, и готов был заплатить любую цену за своё счастье, за свою Ксюшу. И уж если Волконский так славен тем, что скидывает неугодных ему людей с лестницы — Антон готов был пролететь с четвёртого этажа на первый, хоть сотню раз! Лишь бы только Мишель не совал палки в колёса и не пытался отвоевать Ксению назад. Голицын был уверен, что теперь-то, после того, что произошло этой ночью, он и вовсе не проживёт ни единого мгновения без своей любимой!

И поэтому решил быть откровенным с Мишелем.

— Ты прав, нам, действительно, надо поговорить, — сказал он, не удосужившись, однако, впустить Волконского в квартиру. — Меня, признаться, удивляет, что ты так скоро обо всём узнал, но, что ж, так оно и лучше. Мне не хотелось бы тебя обманывать или плести какие-то интриги за твоей спиной. Вот он я, перед тобой, и без утайки хочу сказать — да, это, действительно, правда!

Мишель понятия не имел, о чём говорил Антон с такой священной уверенностью во взгляде, но отчего-то одно знал точно: они с Голицыном думают совершенно о разных вещах. Волконского это на несколько секунд смутило.

— О чём ты? — спросил он, с непониманием тряхнув головой.

— О чём я? О Ксении, конечно! Я хочу, чтобы ты знал, Мишель, намерения мои чисты. Я, действительно, собираюсь на ней жениться. Я сделал ей предложение, и она приняла его.

— Сделал… что?! — Опешив от такого заявления, переспросил Мишель. И снова тряхнул головой, будто стараясь прогнать прочь это безумие. Предложение?! Нет, серьёзно? Быстро же, чёрт возьми! С Голицына-то, впрочем, спрос невелик, всем известно, что он уже не один год сходит с ума по Ксении и тайно о ней мечтает, но сама-то она! Не успела погоревать об одном, как тотчас же собралась замуж за другого! Хороша невеста, с усмешкой подумал Мишель. Прав, выходит, был Владимирцев, когда говорил, что всё они, в конечном счете, одинаковые?

Всё — да не все. С невыразимой тоской Мишель посмотрел на Антона, но того было невозможно ни напугать, ни смутить.

— Я знаю, Миша, тебе возможно неприятны эти обстоятельства, но я отступать от своего не намерен! Ты сам отказался от неё, и, видит Бог, если бы ты не разорвал эту помолвку, у меня и мысли бы не возникло вставать меж вами, уводить её у тебя, мешать вашему счастью… Разумеется, нет! Но раз уж ты сделал свой выбор, позволь и мне сделать свой. Если хочешь, можем уладить этот вопрос по-мужски, между нами. Но, я клянусь тебе, Миша, я не позволю тебе отнять её у меня!

— Голицын, что ты несёшь? — на выдохе произнёс Мишель, теперь уже с самой настоящей жалостью.

— Я люблю её, чёрт возьми! И я женюсь на ней, нравится тебе это или нет!

— Антон, она твоя родная сестра.

Повисла пауза. Напряжённая, тяжёлая пауза. Волконский тяжело вздохнул, и посмотрел на Антона исподлобья, словно чувствуя себя виноватым за то, что принёс эту дурную весть. Но, увы, тот ему даже не поверил. Сначала нервно хихикнул, затем, спустя ещё пару мгновений, невесело рассмеялся, всплеснув руками.

— Господи, Мишель! Право слово, это нелепо! Я, конечно, догадывался, что ты всеми силами будешь пытаться вернуть её, но… но чтобы так?! Это самая глупая причина из всех, которые ты мог бы придумать! — Со снисходительной улыбкой добавил Антон, склонив голову на плечо.

— Ах, если бы я ещё что-то придумывал! Я тебя уверяю, на такое моей скудной фантазии точно не хватило бы. Я бы в жизни не додумался до чего-то подобного, но, тем не менее, это правда, — вздохнув, сказал Мишель, всё ещё не сводя с Голицына виноватого взгляда. — Я объясню тебе всё, если позволишь.

— Волконский, дружище, ты нездоров! — Провозгласил Антон, и поднял руку вперёд ладонью, не желая ничего слушать. — Ты, определённо, тронулся умом от своей ревности.

— Ревности?! Антон, опомнись! Мне нет дела до твоей Ксении, иначе, наверное, я не стал бы разрывать помолвку и отказываться от неё? — Справедливости ради, напомнил Мишель. — Ревность тут не причём, и никакого желания насолить тебе у меня тем более нет. Более того, я считаю тебя достойным человеком и неплохим парнем, поэтому и пришёл сейчас. Чтобы сказать правду, чтобы предупредить, пока ещё не поздно… — Как-то непроизвольно он бросил взгляд за плечо Голицына, и увидел сквозь открытую дверь спальню — разобранную постель со смятыми простынями, и простонал в отчаянии: — Господи, не-ет…

Антон тоже обернулся, глупо уставившись на эту самую постель, куда они с Ксюшей переместились из отцовского кабинета, и где любили друг друга до самого утра. В сердце кольнуло какое-то острое, неприятное чувство. Сомнение? Подозрение? Он вновь повернулся к Мишелю и нахмурился, словно Волконский был в чём-то виноват.

— Антон, — во второй раз попробовал тот, — давным-давно моя мать совершила преступление: украла двоих детей у одного влиятельного человека, мальчика и девочку. Она хотела спасти их, а в итоге, пару недель назад, их отец нашёл-таки её, и отомстил. Мою мать убили из-за этих похищенных детей, Антон, и у меня есть доказательства. — Поняв, что теперь Голицын слушает его куда более внимательно, Мишель продолжил: — Что касается мальчика, я практически сразу подумал на тебя. Были, конечно, предположения, что возможно это я сам, но возраст не совпадал. Мне двадцать три, а тому мальчику сейчас должно быть двадцать пять. Ты — единственный приёмный ребёнок из всех, кого я знаю, плюс — у тебя рыжие волосы, а твоя настоящая мать была рыжеволосой. Жена Василия Васильевича Голицына, твоего нынешнего отца, была хорошей подругой моей матери, и она не могла иметь детей. Неудивительно, что когда Голицыны захотели усыновить ребёнка, то обратились за помощью к близкому человеку, Юлии Волконской. Что касается Ксении… — Вздохнув, Мишель сокрушённо покачал головой, — об этом я до последнего и не догадывался вовсе. Уж с кем с кем, а со старшей Митрофановой матушка и вовсе не была дружна! Но зато она хорошо дружила с Викентием Воробьёвым, который принимал роды у графини Митрофановой. Та родила мёртвую дочь, и пролежала в горячке две недели, несмотря на все старания врачей. Если бы она узнала, что её ребёнок умер, наверняка она умерла бы вместе с ним, не выдержав такого горя. Об этом Воробьёв и рассказал моей матери, только что вернувшейся из Румынии с двухмесячной малышкой на руках. Поначалу матушка хотела удочерить её сама, но мой отец воспротивился, поставив её перед выбором — или эта девочка, или я. Матушка, конечно, выбрала меня, но младенца ей нужно было куда-то деть, а тут так кстати подвернулась Митрофанова с её выкидышем… Воробьёв подменил детей, и таким образом Ксения стала дочерью Андрея Юрьевича Митрофанова. Сам он об этом прекрасно знал, но ради блага любимой жены готов был на такую подмену, да ещё и благодарил мою мать с Воробьёвым за то, что пришли на помощь. И наша помолвка с Ксенией… теперь я понимаю, почему мама так на этом настаивала. Ксения была дочерью её покойной подруги, и она любила её как родную, и хотела, всегда быть рядом с ней. А как ещё сделать это, если не женить на ней своего собственного сына? Вот каков был её изначальный план. Но в конечном итоге всё пошло не так, и вот…