Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» - Герман Романов

Армфельт на этом сам попался – высматривал в зале любое одеяние, кроме «домино». А король – вот он, прямо на глазах спокойно расхаживает по веселящемуся залу, охотно целуется с дамами. И никто из гостей не узнал его до сих пор.

И только выразительный поклон перед прекрасной незнакомкой выдал монарха с головой – не очень любил кланяться женщинам бывший герцог Зюдерманландский, как все воспитанные и блестящие кавалеры, ему нужен был свой, особый поклон, несколько небрежный.

– Да где же вы ходите? – еле слышно прошептал Армфельт, сделав пару шагов чуть в сторону от черного «домино», лихорадочно обшаривал взглядом зал, отыскивая конфидиентов.

И тут он увидел одного – скользящей походкой голубой плащ приближался к нему, засунув руку под одеяние и устремив горящий взор на короля. Граф понял, что Карл опознан по поданному им знаку, и сейчас участь тирана будет предрешена, и сделал шаг назад, чтобы самому не быть обнаруженным стражей, что, несомненно, сразу ворвется в зал.

– Поцелуй меня страстно, незнакомая маска!

Чуть хрипловатый голос, с какими-то знакомыми нотками, с едва сдерживаемым возбуждением, обратился к нему со спины, и Армфельт живо повернулся. Молодая женщина, в восточном костюме переливающейся парчи, с блестящими в прорезях маски глазами, потянулась к его лицу.

Граф радостно вздохнул, но совсем по иному поводу, мужская гордость тут ни при чем – теперь никто из присутствующих не станет его подозревать в покушении на собственного короля.

Константинополь

– О, Аллах милосердный! За что ты так караешь правоверных?!

Султан Селим III, владыка Блистательной Порты, как последний беглец, в запыленном одеянии, пробирался по горящим улицам Стамбула под охраной всего лишь сотни янычар.

Кошмар обрушился настолько внезапно, что разум этого отнюдь не старого человека чуть не помутился. Он хорошо помнил то солнечное утро, когда посол северных гяуров с неподобающей улыбкой вручил ему грамоту своего императора с объявлением войны.

Это известие ошарашило не только самого султана и великого визиря, но и весь Высокий Диван. Оттоманская Порта начинала войну с Россией первой, так было всегда, уж больно нагло московиты начали притеснять верных крымских татар.

И за что, спрашивается?!

Испокон века ханы Гиреи водили свои орды на север, добывая для Крыма пропитание, ибо без рабов татары померли бы с голода, да и на рынках Стамбула стало бы тихо.

И не толпились бы богатые покупатели вдоль верениц крепких мужчин и прелестных девушек, выбирая, кому какой устроить путь – или гребцом на галеру, чтоб сдохнуть от побоев через год, или евнухом в гарем, что иногда приводило к высшим должностям в Порте.

Девушкам тоже новая судьба уготовлена – самых прекрасных брали наложницами в султанский гарем, чуть поплоше разбирали состоятельные османы, ну а порченый товар ждала только тяжелая работа и безысходная жизнь. И так было всегда! Зачем портить предначертанный Аллахом путь?!

Однако русский император, пришедший на трон после долгого бабьего царствования, повел себя совсем не так. Как бешеная собака, все эти долгие годы он осмелился кусать Турцию, и иной раз очень больно. Благородные крымчане истерзаны этим злобным коронованным гяуром, турок, убитых на Кагуле и Пруте, нельзя и сосчитать.

Вторая война должна была покончить с наглыми русскими, но получилось совершенно не то, что ожидалось.

Армия доблестных османов рассеялась, как дым, после двух сражений – лишь немногим счастливцам удалось сбежать с поля боя.

Но это полбеды – все христианские подданные султана, эти лживые собаки, позабыв благодеяния, им оказанные, массово возмутились и стали истреблять турок везде, где только можно.

Спасение совершенно неожиданно пришло от рыжеволосых гяуров – завидев английские эскадры, русский царь, как трусливый шакал, поджал хвост. Правда, вырвать из его пасти кровавые куски мяса, оторванные раньше от Блистательной Порты, не удалось. Даже высокомерные британцы здесь помочь не смогли.

Став повелителем правоверных, султан Селим решил хорошо подготовиться к новой войне с русскими. В Англии закупались штуцера, пусть заряжаемые с дула, но такие же дальнобойные, как и русские ружья, строились мощные корабли – уже в сто и более пушек.

Новая война должна была окончиться блистательной победой. И тогда время его правления запомнили все мусульмане, возможно, даже присвоив к его имени победную приставку…

Селим хорошо запомнил, уже на всю жизнь, то солнечное утро, совсем недалекое, всего три недели назад, когда свершился самый страшный, самый кошмарный день и кровавая волна обрушилась на благородных османов, не ожидавших такого коварства от русских.

Гонцы на взмыленных лошадях мчались по стамбульским улицам каждый вечер – «черные вестники», приносящие одни несчастья.

Война началась совсем не так, как думал Селим, ему не дали шести месяцев, как прежде. Да какие месяцы, даже дня не дали, часа лишнего.

И повод к войне нашли смехотворный – год назад янычары удавили главного стамбульского попа. Так ведь он – подданный султана, какие тут могут быть обиды за старого безумца, что вздумал противиться воле самого султана?!

Русские корабли заняли порты на побережье Болгарии и Румелии, высадив десант. И не просто заняли важнейшие крепости Варну и Бургас – их Топал-паша тут же ринулся на беззащитный Стамбул, сминая все на своем пути. И Дарданелльские форты захватили гяуры подлым ночным нападением, и их флот вошел в пролив, топя все попадающие навстречу турецкие корабли. И вел его тот паша, что спалил Стамбул 27 лет тому назад.

Против благодетелей чуть ли не в этот же день поголовно восстало греческое и болгарское население. Они быстро собирались в большие, несколько тысяч, шайки, вооруженные новыми ружьями и с русскими же офицерами, и вырезали все турецкие гарнизоны, которые просто проспали коварное нападение, не зная о начале войны.

– О, Аллах милосердный! За что ты меня так караешь?!

Ново-Архангельск

Граф Орлов-Калифорнийский отдыхал в кресле – прожитые годы начали брать свое. Но старость не наступила, хотя Алехан уже перевалил за шестидесятилетний рубеж. Еще сильный, очень сильный и крепкий мужчина, отнюдь не старик, с широченными плечами, большими ладонями, пронзительным взглядом и белыми, словно кипенными, зубами. Первая седина только поползла по его волосам. Старый сизый шрам, распоровший ему всю щеку и кончик носа, нанесенный в свое время, в полузабытом уже Петербурге, шпагой неугомонного Шванвича, с годами становился не меньше, а больше, но величественное лицо отнюдь не уродовал…