Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Михаил похлопал ладонью по верхнему бортовому баллону «Рекина» и сказал: «Мы оба с тобой старики, но все-таки кое-что еще можем. Жаль, но таких походов, как этот, нам уже не видать».
Глава 28
Михаил уложил «оплеуху» впереди себя поперек кокпита так, чтобы она не мешала выгрести на стрежень, и бросил последний взгляд на берег, прежде чем занять свое место на борту. Сердце невольно защемило. Это был последний бивачный берег в ненаселенке, приютивший его. Как бы ни тянуло домой к Марине, он не умел спокойно, без боли и сожаления, покидать природу – подлинный дом своей души. За душу хватала жалость к покидаемой воле, а если честно – то и к самому себе. Этот прощальный день наступал даже раньше, чем он планировал перед походом в Москве, хотя, видит Бог, он совсем не спешил и даже искусственно притормаживал из-за Галиной компании. «Вот и допритормаживался», – хмуро подумал он. Жизнь без Марины теряла львиную долю своей привлекательности, чем бы он ни занимался и кто бы еще ни старался внести пикантное разнообразие в его временное одиночество.
Дул средней силы встречный ветер, но свои десять, как минимум, километров в час главная струя Реки продолжала исправно давать. Долина потихоньку становилась шире, а хребты по сторонам понижались. Всего полсотни километров отделяло Михаила от поселка, откуда можно было улететь обратно домой. Ниже устья на другой, еще большей реке, временами встречались поселки при рудниках и приисках, из которых еще не вычерпали весь драгметалл. Это здесь золотая лихорадка не только давно отшумела, но и совсем отмерла, и тайга уже почти без следа поглотила и скрыла все, что осталось на Реке после промышлявших золотишко людей – от их балаганов, закопушек, шурфов, от отвалов, вырубок и гарей. Люди решили, что уже опустошили здешние недра. Михаил же в это не верил. Что здесь найдут потом – снова ли золото или даже нечто гораздо более ценное: редкие земли, полиметаллические, медные или урановые руды – он еще не мог сказать. Но в том, что непременно найдут, он был совершенно уверен. В будущем могли устроить и нечто худшее, чем горнодобывающие предприятия, способные сгубить природу на десятки километров вокруг себя, если решат соорудить гидроэлектростанцию и водохранилище на ней длиной в две или три сотни километров, как уже сделали на Енисее в конце Саянского коридора – с затоплением невырубленной тайги – да и во многих других местах тоже.
Если где-то в стране и имело место улучшение экологической обстановки, то только там и тогда, когда человек решал, что уже больше нечего грабить и обращал свой хищнический интерес куда-то еще. Правда, его мог тут же или по истечении какого-то времени сменить новый грабитель, понявший, что его предшественник прошел мимо других богатств, которые были спрятаны поглубже или которые прежнему хищнику были просто не по зубам.
Ареал девственной природы быстро сокращался. Уже на памяти Михаила происходили необратимые изменения во многих краях «необъятной Родины». Пока еще оставались маршруты в стороне от сколько-нибудь значимой цивилизации, но как они были удалены от тех мест, где жило большинство просто изнывающих без общения с дикой природой людей! Однако этих любителей спорта и первозданных мест и раньше было не слишком много – каких-нибудь два-три десятка на тысячу жителей страны, но теперь-то их стало еще много меньше – как из-за смещения социального интереса в сторону завоевания материальных благ, так и из-за транспортных тарифов, вставших непреодолимой стеной перед людьми со средними доходами, но с сохранившимся романтическим жаром в душе.
Вот так здесь почти не осталось ни пришельцев, ни проходимцев. Сюда и раньше-то забирались только те, кто плохо чувствовал себя в толпе среди других хищников, поскольку главный фарт обнаружился дальше к северо-востоку – туда и слетелось большинство искателей удачи. Те же, кто промышлял на Реке, старались действовать скрытно. Им хотелось найти свое золото и сохранить месторождение в тайне, чтобы оно оставалось вечным источником их богатства. Но пришлым было невдомек, что все их конспираторские ухищрения были напрасны, и за ними все равно бдительно следили скрытые следопыты и наблюдатели – в основном из аборигенов, в меньшей степени – из русских старопоселенцев. Такие все замечали, водить их за нос никому не удавалось. Они всегда знали, кто, где и чем занимался, кто с кем пришел, кто с кем жил и кого убил и даже кого съел. Людоедов они, наверно, тоже отслеживали – либо до той поры, пока те сами не подохнут от голода над своим златом, либо до той поры, пока их из брезгливости или при самозащите не убьет кто-то еще. Михаил много раз вспоминал о давнем соседстве в этих глухих местах двух видов хищничества вокруг собственно золота – таких как, грабежи, разбои, убийства ради наживы, и людоедства как средства поддержания жизненных сил в условиях отсутствия какого-либо снабжения, но только сейчас осознал, о чем таком полуявном, и все же ускользающем от полного понимания то и дело напоминает ему местный пейзаж. Несмотря на деятельность природы по очищению и исцелению тайги от ран, нанесенных хищниками-золотишниками, на местности продолжала лежать печать проклятия тем, кто принес сюда каторжный труд, даже добровольный, кто свихнулся в погоне за призраком большого фарта и в конце концов дошел до поедания себе подобных, чтобы остаться в живых.
Если не этим проклятием, то чем еще можно было объяснить такую скудость животного мира в необъятной тайге, где уже десятилетиями не было регулярного промысла, и в Реке, которая давно очистилась от мути, сопровождающей промывку золотосодержащих песков и шлихов? Случайные и редкие посетители вроде геологов и геодезистов такого истощения ресурсов биосферы вызвать никак не могли. Все это доказывало справедливость утверждений оккультных наук, что проклятие способно подавлять и уродовать жизнь потомков, проклятых в течение многих поколений. Оно всегда требовало искупления, а кто тут мог и должен был расплатиться за все совершенное одержимыми золотым миражем? Как вообще можно измерить всю сумму негативных нервно-психических воздействий, обрушившихся на окрестные горы, долины, реки, тайгу, невольно оказавшихся в роли театра, в котором разыгрывались гнуснейшие спектакли, вызываемые к жизни алчущим золота и будущих земных удовольствий распоясавшимся до предела, с ничем и никем не сдерживаемым эгоизмом? С таким изобилием мерзостей не под силу было справиться даже самой Земле. Подобное поругание планетарного естества обязательно должно было вести к очистительной катастрофе, в которой уничтожаются и губители, и все поруганное ими, ради того, чтобы последующее развитие могло начаться с «чистого листа». Возможно, нигде так определенно нельзя было представить себе размеры и неотвратимость гибельных последствий больной психики человечества, движимого ложными идеалами и идущего греховным путем, как в этих недавно затронутых алчностью местах.
Ход мысли был неотвязен и суров. Проплывая мимо вроде как уже приговоренного к ужасающему катаклизму мира, Михаил проникся осознанием еще одного заблуждения, прежде дававшего хоть какую-то надежду уцелеть кому-то из людей во время катастрофы в подобных глухих, как будто удаленных от центров порочной цивилизации краях. Теперь он понял – никому не укрыться и не спастись ни здесь, ни там. Да и то верно – конец света должен быть концом ВСЕГО света, а не только концом каких-либо особо непереносимых для планеты язв. Гималайские пещеры с телами людей, погруженных в состояние сомати – не в счет, потому что они, а не мы произведут потомство в виде новой расы, которое унаследует Землю после нас.
– «А все-таки странно, – сказал себе Михаил, поймав в себя на том, что начал было размышлять о вроде бы возрождающейся после золотишного разбоя тайге, а кончил уверенностью в том, что клеймо проклятия все равно не будет смыто с нее, пока не погибнет нынешнее цивилизованное человечество, а возможно, и весь белый свет. Никогда прежде ни в одном из своих походов Михаил не приходил к столь неутешительным выводам после того, как, образно выражаясь, припадал всем телом и душой к груди Матери-Земли. А ведь симптомы глобальной болезни попадались ему на глаза много раз и раньше. Просто он не давал себе труда осмыслить то, о чем они призывали думать. Например, почему он не догадался о том самом, что пришло на ум сегодня, почти четверть века назад, проходя
