Страшные сказки Бретани (СИ) - Елисеева Елена

— Нет, нет, нельзя… Не дайте ей его убить!

Гадать, что значит эта фраза, Леон не стал. Он обогнул задыхающуюся девушку и ринулся вперёд, догнал Агнессу, когда она уже почти настигла священника, схватил её за плечо и оттолкнул. Ундина оказалась неожиданно лёгкой и отлетела, как пушинка. Думать, может ли мёртвая женщина удариться и покалечиться, было тоже некогда. Леон развернулся к священнику — как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот достаёт из какого-то тайника пистолет.

— Если она его убьёт, она останется здесь! — простонала позади Эжени. — Ей нельзя убивать… только не ей…

Отец Клод вскинул пистолет, но Леон оказался быстрее — он пригнулся и сделал выпад шпагой. Выстрел прогремел над его головой, священник охнул, когда ему под рёбра вошёл клинок, и медленно осел на пол. Тут же Леон ощутил, как что-то взлетело на его спину, а потом левое плечо обожгло чудовищной болью.

Не сдержав крика, он рухнул на колени рядом с заколотым священником. Ундина слетела с его плеч и остановилась прямо перед ним, обнажив окровавленные зубы — острые, как иглы, и уже совершенно нечеловеческие. Леон успел подумать, что её невыносимое шипение будет последним звуком, который он услышит в этой жизни, но тут к Агнессе кинулась Эжени и окатила её из огромной чаши с водой.

Ундина, наверное, закричала бы, если бы могла, но она не могла, поэтому её развоплощение произошло совершенно беззвучно. Кожа сморщилась и почернела в тех местах, на которые попала святая вода, тело вмиг словно лишилось костей и бесформенным мешком упало на пол. Сквозь выступившие от боли слёзы Леон различил, как над изуродованными останками Агнессы Сенье поднимается её тень — сотканная не из тумана, как призрак Филиппа Тома, а из тонких серебристых струек и капель воды.

— Зачем, зачем? — заговорила Агнесса. Голос у неё оказался неожиданно низким и мелодичным, совсем не похожим на то ужасное шипение, которое она издавала, будучи ундиной. — Я ведь хотела сама…

— Убив человека, ты могла бы остаться в облике ундины и стать настоящим чудовищем, — Эжени всё ещё не до конца отдышалась. — А теперь твой насильник и убийца мёртв и никому больше не причинит вреда. Ты свободна, твоя душа свободна и может воссоединиться с душой твоего мужа.

— Мой муж, мой Жильбер… — по призрачному лицу Агнессы покатились слёзы. Она опустила голову и с состраданием посмотрела на Леона. — Простите, что укусила вас. Я была сама не своя, я была не я, а точно какой-то дикий зверь…

Леон смог только кивнуть — все его усилия уходили на то, чтобы не кричать в голос от боли.

— Теперь ты свободна, — повторила Эжени, протягивая руки к призраку. — Иди в свет, к своему мужу. Покойся с миром!

Агнесса Сенье не растаяла, как Филипп Тома, — она расплылась на множество струек и ручейков, которые рассыпались на капли, упали на пол и почти сразу же высохли на плитах пола. Тело ундины осталось лежать тут же — мокрое до нитки, обожжённое святой водой и уже совершенно безопасное.

Леон по-прежнему стоял на коленях, зажимая раненое плечо правой рукой и стискивая зубы, сквозь которые прорывались глухие стоны. Через пелену в глазах он увидел, что Эжени осторожно обходит тело священника и приближается к нему.

— Позвольте, — она присела рядом и опустила руку ему на плечо. Бывший капитан весь покрылся холодным потом в ожидании нового прилива боли, но его не последовало, и боль как будто бы даже отступила. Леон осмелился взглянуть на плечо и поморщился — рукав плаща и рубаха были разорваны и насквозь промокли от крови.

— Надо уходить, — Эжени растирала горло, на котором виднелся глубокий красный след от впившегося в кожу пояса. — Только… Сначала надо сжечь тело Агнессы. Местные не должны видеть её такой, особенно брат. Он с ума сойдёт.

От Леона толку было мало, поэтому Эжени всё сделала сама — дотащила тело ундины до двери, удерживая его за плечи, скрылась вместе с ним в ночной темноте, через пару минут вернулась, чтобы попросить у Леона огниво, и вновь исчезла. Сын Портоса не понимал, как ей удалось так быстро поджечь труп, но когда он, забрав шпагу, нетвёрдой походкой добрался до двери и вышел наружу, то, что осталось от Агнессы Сенье, уже ярко пылало на площади перед церковью.

— Ваша кобыла здесь? — спросила Эжени. Он помотал головой, и она нахмурилась. — Я тоже прибежала сюда, отпустив Бомани с каретой в замок… Что ж, придётся идти пешком. Если будет очень трудно, обопритесь на меня.

Леон не помнил, как он добрался до замка, приходилось ли ему опираться на хрупкое плечо Эжени де Сен-Мартен и не терял ли он по дороге сознание. Единственное, что он помнил — это жуткую слабость, пляшущие перед глазами круги и обжигающую боль в левом плече. К тому времени, как они добрались до замка, весь левый рукав плаща промок от крови. Подъём по лестнице стал настоящей пыткой, но каким-то чудом Леон доковылял до своей кровати и рухнул на неё.

Эжени тут же захлопотала вокруг него — она куда-то выходила, прибегала обратно, носила тазы с водой, баночки с мазями, бинты, куски ткани, чашки с различными жидкостями, пахнущими травами. В какой-то момент Леону пришлось преодолеть сонливость и сесть, чтобы девушка могла обработать его рану. Скинуть плащ было достаточно легко, с жилеткой и рубашкой пришлось повозиться, но вскоре вся мокрая от пота и крови одежда оказалась на полу, а полураздетый Леон сгорбился на краю постели.

Надо отдать должное Эжени — она действовала очень аккуратно и ловко, сначала промыв рану, затем смазав её какой-то пахучей мазью, от которой сильно защипало кожу, а после всего наложив повязку. От её мягких прикосновений боль немного поутихла, и даже в глазах немного прояснилось. Леон попытался выпрямиться, только сейчас осознав, что он сидит полуголый перед малознакомой девушкой, которой он вообще-то служит. Ситуация, конечно, была не такая, чтобы сгорать от стыда, но всё же он почувствовал себя неуютно — главным образом потому, что Эжени касалась его очень ласково, гораздо ласковее, чем касаются раненого при лечении, и Леону были приятны эти нежные касания, это разливающееся по коже тепло. Несмотря на то, что у её подручного было прокушено плечо, Эжени прикасалась не только к нему — то к спине, то к другому плечу, то осторожно опускала руку на грудь — и Леон каждый раз вздрагивал, но вовсе не от боли.

— Вот, выпейте, — перед его лицом возникла чашка с каким-то зеленоватым напитком, от которого веяло смесью трав.

— Что это? — нашёл в себе силы спросить Леон.

— Травяной чай. Он укрепит ваши силы.

Бывший капитан в несколько глотков осушил чашку и уронил голову на грудь, чувствуя, как тепло от горячей жидкости разливается по всему телу. Боль притихла, затаилась где-то внутри, и его неудержимо заклонило в сон.

— Вы всё-таки не послушались меня и подвергли свою жизнь опасности, — ровно журчал где-то над ухом голос Эжени. — Впрочем, не могу вас упрекать: ведь я сама поступила опрометчиво. Догадавшись, что во всём замешан отец Клод, я не предупредила ни вас, ни Бомани, а сразу отправилась к нему. Мне хотелось, чтобы он думал, что я в западне, что он может заставить меня замолчать, задушить меня.

— И он задушил бы, если бы не мы с Агнессой! — вскинулся Леон, морщась от вновь нахлынувшей боли.

— У меня был план, даже несколько планов! — возразила девушка. — Мне важно было, чтобы отец Клод потерял самообладание и набросился на меня, и он это сделал. А там либо вы или Бомани ворвались бы и спасли меня, либо я ранила бы его и сбежала, либо я заколола бы его, — она продемонстрировала острую тонкую заколку с навершием в форме совы.

— Вы не сумели бы убить его одной заколкой, — покачал головой Леон. — Он намного сильнее вас. Кроме того, у него был пистолет.

— Поверьте, вы меня недооцениваете, — Эжени принялась протирать заколку влажной тряпицей. — Оказывается, Агнесса — не первая его жертва. В местах, где он служил прежде, было два случая изнасилования девушек — их обеих душили сзади верёвкой. Обе остались живы: одна стала монахиней, другая… совсем наоборот. Но Агнесса видела его лицо, поэтому он убил её.