Квин в ударе - Эллери Куин

— Тогда они придут к худшему из всех возможных выводов относительно той ночи. Мне этого хочется не больше, чем тебе, Фелисия, хотя и по другой причине. Женщина в таком физическом состоянии, в каком находится Хелена, не может быть полностью уверена в своем муже, как бы он ни был ей предан. И такая история… — Кэрролл выпятил подбородок. — Я люблю Хелену, но у меня может не оказаться выбора. Ведь я не литературный герой, Фелисия. Передо мной маячит электрический стул. Это алиби — мой страховой полис. Мертвым я буду бесполезен и для Хелены, и для детей.

— Меня распнут! — крикнула Фелисия Хант. — Я ни за что этого не сделаю!

— Придется.

— Ты не можешь меня заставить!

— Если понадобится, я это сделаю.

Черные глаза сверкали бешеной яростью, но Кэрролл не отступил. Вскоре пламя погасло, и Фелисия отвернулась.

— Что ты от меня хочешь?

— Я отпечатал на машинке заявление. В данный момент ты должна только подписать его. Я привел человека, который заверит твою подпись, — он ждет внизу. Этот человек понятия не имеет, что это за документ. Я запру бумагу в моем сейфе в офисе. Не смотри на меня так, Фелисия. Ты должна понять, что я вынужден защищать себя.

— Зови своего чертова нотариуса! — прошипела она, спрыгнув с дивана.

— Лучше сначала прочитай заявление.

Кэрролл достал из портфеля продолговатый незапечатанный конверт, стянутый красной резинкой. Он снял резинку, достал из конверта сложенный лист бумаги с машинописным текстом, развернул его и протянул Фелисии.

Она дважды прочитала документ, потом засмеялась и вернула его:

— Свинья!

Кэрролл открыл дверь, держа бумагу в руке:

— Мистер Рудин, пожалуйста, поднимитесь.

Появился нотариус, платком вытирая розовую лысину. В другой руке он держал портфель. Бросив взгляд на вдову, он сразу отвернулся.

— Это миссис Фелисия де лос Сантос Хант, вдова покойного Мередита Ханта, — пояснил Кэрролл. — Вам нужно удостовериться в ее личности?

— Я видел фотографии миссис Хант в газетах. — Рудин открыл портфель и выложил на секретер штемпельную подушечку и несколько печатей, в том числе нотариальную. Из нагрудного кармана он достал авторучку размером с сигару.

— Ну, мы готовы.

Кэрролл положил на секретер заявление, сложенное вдвое — на лицевой стороне оставалось открытым только место для подписи. Он придерживал бумагу рукой. Фелисия выхватила у нотариуса ручку и подписалась злобными каракулями.

Когда нотариус завершил процедуру, Кэрролл спрятал заявление в конверт, надел на него красную резинку, положил в свой портфель и закрыл его.

— Я провожу вас, Рудин.

На лестнице они прошли мимо Серафины, которая вытирала перила влажной тряпкой и даже не взглянула на них.

В прихожей Кэрролл дал нотариусу десятидолларовую купюру, запер за ним дверь на улицу и вернулся наверх. Серафина не сдвинулась ни на дюйм, и ему пришлось обходить вокруг нее.

Вдова лежала на диване лицом к стене. Герцогиня Гойи, вид сзади, подумал Кэрролл.

— Спасибо, Фелисия. — Он усмехнулся, глядя на ее торчащий зад. — Ты спасла мне жизнь.

Она не ответила.

— Обещаю, что воспользуюсь заявлением только в крайнем случае.

Так как Фелисия продолжала его игнорировать, Кэрролл взял оставленный у секретера портфель и удалился.

Кэрролл вернулся в распоряжение суда утром в понедельник 2 октября. Проходя по битком набитому репортерами, фотографами и тележурналистами коридору и по залу суда, он мог думать только о том, куда делось лето. Июль, август и сентябрь, казалось, не существовали вовсе. Во всяком случае, они заняли куда меньше времени, чем тот ночной кошмар, в котором он оказался.

Кошмар представлял собой бессвязную последовательность эпизодов наподобие произвольно смонтированных кинокадров. Лица присяжных, сливающиеся в одно, шорох шагов, таинственные переговоры перед судейским креслом, в котором восседал человек в черной мантии, вступительные речи, вопросы, ответы, протесты, удары молоточка судьи… Внезапно наступил вечер среды, и Кэрролл вернулся в свою камеру.

Он с трудом подавил детское желание рассмеяться вслух.

Должно быть, Кэрролл заснул, ибо следующим кадром, что он увидел, был такой: Талли Уэст, взирающий на него сверху вниз, а позади него маячит знакомая фигура. Кэрролл не мог припомнить, чтобы дверь камеры открывалась или закрывалась.

Он быстро сел.

— Ты помнишь Эллери Квина, Джон? — спросил Уэст.

— Еще бы, — кивнул Кэрролл. — Эти ребята хорошо надо мной потрудились.

— Только не я, — возразил Эллери. — Я всего лишь наблюдатель.

— Одно из немногих преимуществ моего положения — возможность быть грубым, — сказал Кэрролл. — Какого черта вам нужно?

— Удовлетворения, — ответил Эллери. — Я его не получил.

Кэрролл посмотрел на своего партнера:

— Что это значит, Талли?

— Квин пришел ко мне после вчерашнего заседания и проявил интерес к твоему делу. — Уэст изобразил улыбку. — Мне показалось, Джон, что было бы неплохо поощрить его.

Кэрролл прислонился затылком к стене камеры. Голова его раскалывалась, он чувствовал, что разрывается надвое. В течение последних дней часть его ума напоминала ему о камере смертников в Синг-Синге,[23] а другая часть контратаковала мыслями о Хелене, Бреки и Луанне.

— И чем же вы не удовлетворены?

— Тем, что вы застрелили Ханта.

— Спасибо. — Кэрролл засмеялся. — Жаль, что вы не входите в жюри присяжных.

— Да, но я и не должен выносить вердикт. Я не утверждаю, что вы не убивали Ханта — просто я не убежден. Что-то в этом деле беспокоило меня с самого начала, и это касалось вас. Я хочу, чтобы вы это объяснили если не ради меня, то ради вас. Времени остается меньше, чем вы, очевидно, думаете.

— Значит, дела настолько плохи?

— Хуже некуда.

— Я все рассказал Квину. — Изысканные манеры Уэста испарились напрочь — он жестикулировал длинными руками, как ветряная мельница. — Должен признаться, что у Рейфилда мало надежды. По его словам, сегодняшние показания ночного сторожа офисного здания принесли много вреда.

— Каким образом?! — воскликнул Кэрролл. — Он заявил, что не может твердо опознать меня в человеке, который входил в здание той ночью. Это был не я, Талли. Тот человек намеренно старался походить на меня — надел такие же пальто и шляпу, прихрамывал, зная, что меня ранили в ногу на Лейте. Он пробрался в наш офис и украл мой пистолет. Мне казалось, это должно быть понятно даже ребенку!

— А каким образом у постороннего оказался ключ от вашего офиса?

— Откуда я знаю? Откуда мне знать, что это вообще был посторонний?

Последовало молчание. Кэрролл сердито вскинул голову:

— Вы не верите мне. Никто из вас мне не верит.

— Дело не в этом, Джон. — Уэст начал мерить камеру шагами.

— Слушайте, — заговорил Эллери. — Уэст сказал мне, что вы намекали на важную информацию, которую вы утаиваете по какой-то невообразимой причине. Если она поможет оправдать вас, Кэрролл, советую вам немедленно выложить все начистоту.

Где-то закричал в обширных коридорах заключенный. Уэст перестал ходить взад-вперед. Кэрролл стиснул ладонями голову.

— Да, я сделал кое-что в ту ночь, что может меня оправдать.

— Что?! — воскликнул Уэст.

— Но это может быть понято неправильно и притом весьма скверно.

— Более скверно, чем камера смертников в Синг-Синге? — пробормотал Эллери.

— Женщина! — с отвращением произнес Уэст.

— Правильно, Талли. — Кэрролл не смотрел на Эллери, оскорбленный его нетактичностью. — И я обещал ей воспользоваться этим только в крайнем случае. Видит бог, я молчал не ради нее, а ради Хелены. Хелена любит меня, но она женщина и к тому же больная. Если она мне не поверит…

— Будем говорить прямо, — прервал Эллери. — Вы были с другой женщиной во время убийства и можете доказать свое алиби?

— Да.

— И он молчал об этом! — Уэст опустился на стальную койку рядом с другом. — Какой же ты идиот, Джон! Неужели ты не доверяешь Хелене? Что произошло? Кто эта женщина?

— Фелисия.

— О!

— Миссис Хант? — резко осведомился Эллери.

— Да. Той ночью я бродил под дождем, пытаясь сообразить, как удержать Мередита от разоблачения моей растраты. Потом я подумал о Фелисии. Она всегда могла добиться от Мередита того, что хотела. Я позвонил ей из телефонной будки и спросил, могу ли я зайти к ней. Конечно, я был в панике… — Кэрролл умолк.

— Ну? — поторопил его Уэст.

— Когда я позвонил, Фелисия еще не спала — читала в постели — и сказала, чтобы я приходил. Она сама меня впустила. Горничная, вероятно, спала — во всяком случае, я не видел Серафину.

— В котором часу это было? — спросил Эллери.