Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции - Галина Кузнецова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
12 мая
Вчера за обедом Илья Исидорович рассказывал о том, что, читая два года об Империи, он только в последние дни почувствовал ее, стал представлять ее себе:
– Каждую вещь представляешь себе как-то издали. Империю я представляю себе как какой-то ассирийский храм, величественный и мрачный. Люди сгибались от тяжести этого храма. Они любили царя, поклонялись ему, видели в нем отца, но на устах у них даже в праздники не было улыбки.
И.А. – Это зависит от свойства русского человека. Никто так тяжело не переносит праздник, как русский человек. Я много писал об этом. И все остальное проистекает отсюда. В русском человеке все еще живет Азия, китайщина… Посмотрите на купца, когда он идет в праздник. Щеки ему еще подпирает невидимый охабень. Он еще в негнущихся ризах. И царь над этим народом под стать ему и в конечном счете великомученик. Все в нас мрачно. Говорят о нашей светлой радостной религии… ложь, ничто так не темно, страшно, жестоко, как наша религия. Вспомните эти черные образа, страшные руки, ноги… А стояние по восемь часов, а ночные службы… Нет, не говорите мне о «светлой» милосердной нашей религии. Да мы и теперь недалеко от этого ушли. Тот же наш Карташев[60], будь он иереем, – жесток был бы! Был бы пастырем, но суровым, грозным… А Бердяев? Так бы лют был… Нет, уж какая тут милостивость. Самая лютая Азия…
В автомобиле на дороге к Муан-Сарту видела девочку в белом наряде причастницы. Вуаль была откинута, под белыми розами венка было видно прелестное личико с рассеянно-счастливым, блуждающим взглядом. От сотворения мира одно и то же! Мы всегда ищем чего-то (счастья?) не в том, что нас окружает, а где-то вовне, в каких-то эфемерных странах…
На дороге наткнулись на убитую ласточку. Как она хороша, даже мертвая. Какой сине-зеленый бархатный пушок на головке, на спинке! И.А. говорит, что они часто убиваются о провода. Налетит, толкнется и падает, убитая током.
20 мая
Пишу об Айседоре Дункан. Не нравится.
И.А. второй день лежит, думает об Арсеньеве. Уже готовится. Илюша работает, диктует В.Н. выписки, бодро разговаривает со всеми за столом и «поучает» меня в саду.
27 мая
Гостит К. Мих. Лопатина[61]. Разговаривали с ней сегодня в отсутствие «старших», уехавших в Канны. Говорила о своем романе, о том, как она писала его, и о религии. Об И.А. сестра Гиппиус, между прочим, сказала, по ее рассказам: «Он пишет так, точно Христос и не рождался».
Кат. Мих. огорчена тем, что в писаниях Бунина столько страха смерти и «мало Бога».
Рассказывала мне о том времени, когда жила в тайном иезуитском монастыре. Говорит, что все там были спокойны и счастливы, и монахини были все образованные женщины, и девушки из хороших семейств, причем многие очень состоятельные.
28 мая
Говорили о «Легком дыхании».
Я сказала, что меня в этом очаровательном рассказе всегда поражало то место, где Оля Мещерская весело, ни к чему, объявляет начальнице гимназии, что она уже женщина. Я старалась представить себе любую девочку-гимназистку, включая и себя, – и не могла представить, чтобы какая-нибудь из них могла сказать это. И.А. стал объяснять, что его всегда влекло изображение женщины, доведенной до предела своей «утробной сущности». «Только мы называем это утробностью, а я там назвал это легким дыханием. Такая наивность и легкость во всем – и в дерзости, и в смерти – и есть «легкое дыхание», недуманье. Впрочем, не знаю. Странно, что этот рассказ нравился больше, чем «Грамматика любви», а ведь последний куда лучше…»
30 мая
Читаю и перевожу Рильке. А как хороши некоторые места! Он не боялся говорить о самом малом, о самом незаметном, о том, что все обычно считают не стоящим внимания.
Илюша вчера говорил мне, что я должна в течение этого года добиться того, чтобы мне дали в «Новостях» тысячу франков фикса и чтобы я почувствовала себя самостоятельной.
«Ведь это подумать страшно – такой слабый мотылек в огромном чужом мире! – сказал он обо мне. – Конечно, И.А. не хочет вашей самостоятельности. Он как солнце, а разве солнце переносит еще какой-нибудь свет? Но вы должны думать о себе и помнить, что, когда у вас будет независимость, вся ваша психика изменится и вы найдете в себе смелость, которой в вас пока нет, и найдете тему, которой пока не можете найти. У вас прекрасный талант – вы должны развивать его…»
31 мая
Встретили на площади внизу процессию. Мальчики и девочки-причастницы несли на плечах грубую вызолоченную статую Мадонны и пели. Девочки в длинных белых покрывалах, с большими свечами, убранными ветками лилий, шли, слегка покачиваясь, с чем-то уже женским в походке. На них смотрела толпа. Мы тоже подошли и долго смотрели молча, со стесненным сердцем, пока они прошли, распевая свое Ave Maria.
– Только у нас этого нет! – сказал И.А. – Ничего у нас нет! Несчастная страна!
4 июня
Сегодня с утра читала роман Кат. Мих. (Лопатиной), прочла весь. Даже в сокращенном виде он очень велик, но я много передумала, читая его. Вот разность поколений! Триста восемьдесят страниц только о том, как женатый соблазнил девушку! А сколько мы вмешаем в такие триста восемьдесят страниц? Да и нельзя же все писать только об этом, о любви, всегда о любви!
Илюша опять дал мне книгу – мемуары Тютчевой, и я вчера до половины первого ночи глотала ее. Вот тоже надо учиться, и у нее учиться, как собирать записи, как хранить дневники, как делать выписки из писем! Ведь все это может потом пригодиться…
Читаю целые дни. Кат. Мих. Лопатина живет рядом со мной. Сокращает с помощью В.Н. свой роман для предполагаемого второго издания. За столом ежедневно подымается какой-нибудь спор, чаще всего на религиозные темы. Кат. Мих. как тайная монахиня на многое смотрит с монастырской строгостью, но при этом в ней столько привередливой и прихотливой русской барыни, что часто все смеются от ее неожиданных и вовсе не монашеских замечаний.
Прочла мемуары Тютчевой. Как написана смерть Николая I! Страшно делается.
8 июня
Читаю Шестова. Много говорю о нем с И.А. Рассказала ему между прочим легенду об ангеле, сплошь покрытом глазами, посылаемом к людям перед смертью, который, однако, иногда вместо того, чтобы взять у них душу, оставляет их жить, но награждает при этом парой своих глаз. И тогда человек обладает как бы двойным зрением, причем первое, земное, видит все в обычном свете, а второе – ангельское – в обратном, часто спутывающем все земные понятия о добре и зле, и в таких людях всю жизнь борются два зрения. Это сказание меня необычно взволновало, а И.А. даже думает его ввести в роман. Как много освещается, если допустить существование этого второго зрения!
Забыла записать, что Кат. Мих. уже два дня как уехала. Перед отъездом она прочла тетрадь моих рассказов, и так хвалила меня, и так всем в доме говорила обо мне, что я даже немного смутилась. Она дважды очень серьезно разговаривала со мной, назвав меня «настоящей писательницей», и долго внушала, что я должна помнить о своем священном долге – работать над своим талантом. «Я знаю, что бы я с вами сделала! Я бы вас на год поселила в монастырь! Вот бы вы писали!»
В.Н. подарила мне Евангелие.
12 июня
Письмо от Бориса Лазаревского. Пишет о вечере Рощина, который прошел «с большим успехом». «Зал не мог вместить всех желающих послушать прекрасную артистическую программу», как пишут в «Возрождении».
Лазаревский дальше пишет:
«Рощин читал рассказ о глупом солдате (из романа), читал хорошо, произнося слова немного под Бунина, но рассказ мне не понравился, ибо чувствовалось, что этот самый глупый солдат после окажется самым честным и самым храбрым, – впрочем, автор закончил только описанием сцены, как герой романа Сергей отдал последние 25 руб., чтобы глупый солдат купил своей жене корову. Я был так потрясен, что ушел».
Когда говорили об этом за чаем, Илья Исидорович сказал, что вот тут он глубоко жалеет, что нет «духовного ордена», который дал бы понять Рощину всю неуместность и неприличность его поведения.
– Ну, я понимаю, когда в сов. России устраивает свой вечер какой-нибудь Малашкин и пригласит читать к себе Горького. На то ведь это и рабоче-крестьянская страна, поставившая девизом «последние да будут первыми». Но чтобы это делалось у нас в Париже, в зале Плейель, каким-то Рощиным!
Замечательно, что среди прочих артистов выступала с чтением рассказов и Тэффи. В.Н. говорила, что она считает Рощина безнадежно бездарным.
Продолжаю свое чтение. Сегодня читала Овс. – Куликовского, делала кое-какие выписки. И.Ис. зашел ко мне и долго говорил со мной. Я вижу, как у него блестят глаза радостью, и верю ему вполне, когда он говорит, что для него огромная радость «наполнять чашу души человеческой». Он следит за мной с большим вниманием и в этом году особенно много и часто разговаривает со мной.
