Радуга 1 - Александр Бруссуев

— А я вот и подумал, что этот твой «Илья Муромец» не сможет работать. В нем за столько лет все конденсаторы, поди, иссохлись, трансформатор, поди, тоже спекся, — говорил Великанов, свет фонаря все тускнел и тускнел. — Ладно, пойду включу свет, что ли. А то фонарь дают, а батарейки самому покупать. Мне лишние траты ни к чему. Сам-то живой?

— Спасибо, живой, — Шурик сел на полу и помотал головой, отряхивая воду. — Как меня шандарахнуло!

— Странно, вообще-то, — проговорил охранник, двигаясь к открытой двери на лестницу. — Стукнуло тебя так, будто не два с половиной ампера в сети, а все тридцать. Может быть такая особенность организма.

Свет включился, едва только Великанов внизу взвел рубильник. «Илья Муромец» выглядел непрезентабельно: ткань скрывающая динамик разорвалась вместе с черной бумагой, задняя стенка потемнела от копоти, шнур питания, словно в огне побывал, про вилку и говорить было нечего.

Шурик с прискорбием признал, что на сегодня эксперименты закончены, и с радостью готов был ехать домой, потому что, вдруг, очень соскучился по жене. Раны на ладони надувались пузырями, срочно нужна была женская ласка. Ну, и, конечно, какая-нибудь мазь против ожогов.

На следующий день он отчитался перед Аполлинарием в содеянном, стараясь все обратить в шутку, но тот, сделавшись серьезным, веселья не разделил.

— Шурик! — сказал он. — Я вообще-то не был уверен, что тебе удастся как-то настроиться на этот «белый шум». Есть ненормальные, всю жизнь пытающиеся хоть что-то услышать, но ловят только муслимские откровения или танковые учения.

— Так я же не ненормальный! — обрадовался Шурик.

— Два слова, конечно — нецензурные, это — успех с первого же раза, если так можно назвать это непотребство. Рекомендую тебе более этим делом не заниматься, что-то здесь неправильно.

— Аполлинарий, позвольте мне еще поэкспериментировать. Два матюга не отражают тенденции. Это может быть просто стечением обстоятельств. Хочется же получить целостную картину, насколько это вообще возможно. У меня тут есть старый телевизор, справит дело заместо приемника. Буду осторожен, — ответил Шурик.

— Ладно, — очень быстро согласился Аполлинарий. Видимо, он, как руководитель, тоже был не против раздобыть больше информации. Но, как человек, добавил. — Хотя, лучше бы ты занялся опять петроглифами.

Шурик вернулся в студию через два дня. Опять дежурил Великанов, опять на подоконнике валялась кошка. Под испытующим взглядом охранника он извлек из сумки маленький японский телевизор «Контесса», верой и правдой прослуживший всю его послеармейскую студенческую жизнь в Питере.

— И где ты только такой хлам добываешь? — спросил Великанов.

— Хоть этот телевизор и не цветной, зато вполне исправный. Японскую технику не берут никакие годы. Я имею в виду настоящую японскую, а не китайскую.

— Ладно, мне все равно. Вскрытие покажет. Валяйся потом без сознания, хоть, заваляйся. Лишь бы до пожара дело не дошло, — махнул рукой Великанов.

Шурик на этот раз подготовился более основательно: он захватил с собой удлинитель с предохранителем и выключателем и еще пару резиновых перчаток, а также маленький складной стульчик. Телевизор он установил на стульчике посреди комнаты, выдвинул из него телескопическую антенку и включил. Как ни странно, даже на такой примитивный прием передач обнаружились целых пять каналов. По двум шли новости, по одному брызгались слюной неприятные известные молодые богатеи в роли ведущих сомнительного ток-шоу, по остальным транслировались отечественные сериалы.

— Да, такое кружево даже дьявольский «белый шум» перебить не может, — ухмыльнулся Шурик. — А от нового «русского» кино, поди, молоко на кухне сворачивается.

Пытать себя телевидением он не стал, не для того все же приехал сюда на ночь глядя с перебинтованной рукой. Он покрутил японскую настройку в разные стороны, обнаружив пустое от эфирных волн пространство, поднес микрофон и включил запись. Теперь предстояло сантиметр за сантиметром прощупывать электромагнитные колебания, в надежде опять услышать нечеловеческую брань. Вот уж никогда не думал, что будет охотиться за нецензурщиной.

Шурик, конечно, лукавил. «Белый шум» — такое непознанное явление, когда на приемник, будь то радио, будь — телевизор, ловятся обрывки слов, предложений, взятых неведомо из какого уголка Вселенной. Они с трудом прослушиваются, но, если верить легендам, именно они могут служить средством контактов с потусторонним миром, миром мертвых. Каждый человек уносит с собой на ту сторону какую-нибудь тайну, ибо любой человек — тайна. Если такой секрет не позволяет душе быть покойной, она ищет возможность достучаться до оставленного суетного царства живых и слить свою информацию. Первая заповедь руководителя, особенно в России, для того, чтобы иметь больше шансов остаться в живых — не замыкать информацию на себе. Но это так, к слову. Расслышать сквозь помехи чуждый этому миру глас — полдела. Попробуй расшифровать послание. Впрочем, сейчас на вооружении у людей стоят отличные «Voice Redactors», способные без особых усилий донести до разума не хрипы и визги, а вполне человеческие слова. Сиди себе, переворачивай их, как душе заблагорассудится, выдавай результаты, кому какие нужны, получай деньги. Все бы ничего, да вот только страшно все это до чертиков. Никакой гарантии нет, что из динамика раздастся взволнованный голос, ведающий о том месте, где лежат, сокрытые сто миллионов тысяч долларов. Зачастую три четверти идентифицируемых слов — ругательства, причем добрую половину из них составляют угрозы. Признаться, нервы должны быть крепкими, разобрав, вдруг, что «кожу сдерут, семью вырежут, а любимую собаку пустят в беспризорники». Можно, конечно, успокоить себя тем, что все это относится к кому-нибудь другому, что и собаки-то нет, что холост, но голоса, глумясь, начинают кричать твое имя. Конечно, потом, когда все мурашки уже отбегают свое и, утомившись, улягутся, можно прослушать запись и убедить себя, что кроме твоего была произнесена чертова уйма других имен и даже фамилий. И действительно, все вроде бы забудется. Всплывет в памяти позднее, в день свадьбы, а потом в день рождения дочери и опять уйдет в тайные глубины забытых переживаний. Чтобы ударить со всей мощи тогда, когда, возвращаясь из командировки, обнаруживаешь нового члена семьи: французского бульдога по имени Ляля. Вот тебе и игрушки с «белым шумом».

Шурик отдавал себе отчет, чем чревато подобное изыскательство, но он также был глубоко убежден, что нельзя верить никаким предсказаниям, вещим снам и тому подобным прорицаниям. Разум сам выбирает наиболее приемлемую ему версию из множества предложенных вариантов, заставляя подсознательно совершать предсказанные поступки. Глупость это все и шарлатанство. Игра на ранимой человеческой психике. Поэтому он совершенно спокойно исследовал эфир в выбранном диапазоне, готовый, как к изречениям брани, так и мерному шуму помех. Любой результат, даже отрицательный был приемлем.

На сей раз первое слово, зафиксированное и переданное тончайшей японской техникой было прозаичное: «Убью!» Тон был бодрый и полностью соответствовал торжественности момента. Очень часто так обмениваются настроениями пьяные соотечественники, трезвые сограждане в момент наивысших переживаний и, конечно же, братья наши меньшие — менты. Других выражений как-то и не подобрать: убью — и баста.

Шурик вздохнул и чуть подкрутил настройку. В результате — как прорвало. Хрип, крик, вой, нецензурщина на всех возможных языках и угрозы. Конечно, все это звучало не в дикторском исполнении, но легко угадывалось сквозь обычные помехи. Потом, убрав лишние фоны, можно попытаться поискать хоть какую-то осмысленность, пока же «белый шум» методично записывался на жесткий диск лаптопа.

Так продолжалось минут пять, потом, вдруг, пошло какое-то затухание сигнала, словно волны улетели куда-то прочь. На экране рябило, Шурик, подождав несколько минут, решил снова подкрутить настройку. Едва он приблизил руку, как в телевизоре что-то мелькнуло. Рябь оставалась прежней, но в одно мгновение как-то сместилась, словно исказившись от перемещения чьего-то тела. Шурик замер, а в следующий момент потерял равновесие и смачно приложился спиной об пол. Свет подозрительно потускнел. Телевизор произнес сдавленным голосом, будто говоривший стиснул зубы от ярости: «Обречен! Смерть уже за тобой!» По мере усложнения фразы интонация нарастала. Последнее слово характеризовалось криком, даже воем. Шурик, помогая себе локтями, пополз спиной вперед подальше от телевизора, не останавливаясь до тех пор, пока не уперся в ребристую поверхность батарей отопления под занавешенным окном. Очки моментально запотели, стало совсем плохо видно. Во рту пересохло, но все тело покрылось потом, хотелось поднять руки перед лицом, защищаясь от того, что сейчас вышло из мрака, заставляя умирать свет единственной лампы. Шурик, немея всем телом от ужаса, вдруг осознал, что он не упал сам, что его сбили с ног. Теперь оставалось только ждать неминуемого могучего удара, способного проломить череп и забрызгать всю студию кровью, перемешанной с мозгом.