Призрак улыбки - Дебора Боэм

Когда они вновь оказались в прихожей, еще раз возникла неловкая пауза. Кадзуэ, опустившись на пятки, сидела у самой двери, Рокуносукэ стоял — по чемодану в каждой руке. "Не знаю, когда вернусь, — сказал он, — не знаю, вернусь ли вообще".

"Я буду ждать вас всегда, — опустив глаза в пол, ответила Кадзуэ. — И что бы ни случилось, навеки останусь вашей женой". Она коснулась лбом пола, стараясь, чтобы он не увидел ее слез, а когда подняла голову, Рокуносукэ уже не было. Он не закрыл раздвижную дверь, и Кадзуэ было отчетливо слышно, как хлопнула дверца маптины, рассыпался долетевший из открытого окна легкомысленный женский смех, уверенно взревел мотор и взвизгнули отпущенные тормоза.

Надев свои гэта, Кадзуэ вышла в идеально ухоженный садик, посмотрела сквозь ветки любимого клена на кофейного цвета небо, усеянное множеством крошечных, слабо светящихся точек, и вспомнила то, что ей говорил Рокуносукэ: "Звезды всегда зажигают во мне надежду".

— Антракт, — объявил Спиро, указывая на пересохшее горло. Отхлебнув из своей чашки ("Инглиш брекфаст", с лимоном, без сахара) и обнаружив, что чай остыл и утратил вкус, он сделал знак официанту: принести свежий. Они сидели на верхнем этаже "Травиаты", знаменитого кофейного заведения на задней улочке Гиндзы. Оно занимало отдельно стоящее каменное здание, увитое виноградом на манер старых домов где-нибудь во Франции. Внутри это был настоящий лабиринт из мебели темного полированного дерева, винтовых лестниц, банкеток, обитых бархатом цвета бургун-ди, и окон с наискось срезанными стеклами — гигантских призм, бросавших рассеянные радужные полосы на столы, лица, серебряную посуду. Долгие годы в "Травиате" звучала только оперная музыка, но теперь заведение перешло в новые руки и объявление в окне при входе гласило: "ВСЯ МУЗЫКА БАРОККО, ТОЛЬКО БАРОККО, БАРОККО — МУЗЫКА НА ВСЕ ВРЕМЕНА!" Когда Спиро приступил к своему рассказу, музыкальный фон составляла Сюита № 2 Генделя, в мажоре, потом стремительными переливами прозвучала написанная в миноре короткая вещица Корелли, а теперь каменные стены резонировали под мощным напором мажорного Концерта для трубы, струнных и клавесина, сочинения Телемана.

Мурасаки Мак-Брайд в упор смотрела на Спиро. Траектория направления света сместилась вниз, и лицо ее было наполовину в тени, но Спиро видел, что она улыбается. Лицо было мягкое, как созревший плод, и по губам блуждала безотчетная улыбка, заставившая его вдруг задохнуться при мысли, что… может быть… и она…

Нет, сурово одернул он сам себя. Скорее всего, ей просто понравился мой рассказ. И Мурасаки тут же заговорила.

— Я с большим удовольствием слушаю вашу историю, — мечтательно произнесла она, и Спиро вздохнул.

На улице, под окном, гнулись, касаясь земли под порывами раннеосеннего ветра (но не ломаясь), ветви плакучих ив. Прохожие, с развевающимися на ветру волосами, с трудом проталкивались по узким, забитым спешащей толпой тротуарам: служащие в строгих синих костюмах, школьницы в полосатых матросках, мальчишки-разносчики в белых фуражках и высоких башмаках на деревянной подошве, одной рукой с жонглерской ловкостью удерживающие стопку мисок с горячей лапшой или суши, другой — ведущие за руль велосипед. Шоферы блестящих "инфинитис" и "ниссанов" с руками, обтянутыми белыми перчатками, слушали по ярко-желтым транзисторам транслирующиеся в это удобное время репортажи с матчей по борьбе сумо, поджидая, пока появятся (выйдя с важного совещания или от пышнотелой подружки) их шефы. Где-то вдали оптимистически настроенный торговец жареным бататом протяжно выкрикивал "Яакииимо!" (хотя зима — сезон для его товара — была еще далеко и он мог надеяться разве что на случайного покупателя, страдающего замедленным метаболизмом или остро развитым чувством ностальгии) и толкал вдоль по улице свой лоток, над которым клубился горячий пар. Какой-то мужчина в смокинге, выйдя из двухместного "ауди-5000", поспешил к дверям маленького и, безусловно, ему принадлежащего ресторана, зажав под мышками по кувшину "скрипа" — не содержащей молока кремообразной добавки к кофе, чье название вызывало у иностранцев немало приступов смеха.

— Скрип в обеих руках, — пробормотала Мурасаки Мак-Брайд, глядя на эту картинку. Играя словами, она переиначила знаменитую японскую метафору "цветы в обеих руках", и, разгадав это, Спиро сообщнически кивнул, а потом снова погрузился в себя, и его мысли скакнули к моменту, когда он в первый раз осознал, что влюблен в свою легендарную патронессу.

Как-то раз он пришел к ней, как и обычно, в десять часов утра, ожидая застать Мурасаки Мак-Брайд за компьютером, в удобном простом костюме в стиле ретро, точнее, в стиле матушки-гусыни, который она носила, работая дома: длинная сборчатая юбка, блузка с высоким горлом, застегнутая брошью из слоновой кости, домашней вязки шаль. Но оказалось, что ее нет на месте, и он прошел по ряду устроенных на японский манер высоких просторных комнат, мягко, как кошка или ниндзя, ступая по татами и спрашивая себя, а не случилось ли чего.

"Кх-кхм, Урсула?" — позвал он наконец неуверенно. Она настояла, чтобы он называл ее именем, данным ей при крещении, и он подчинился, хотя и признался Гуннару Наганума, что это давалось не легче, чем если бы королева Елизавета попросила его называть себя Бетти Лу.

"Я здесь", — откликнулась Мурасаки Мак-Брайд странно сдавленным голосом. Открыв еще одну дверь, Спиро увидел по-европейски обставленную спальню: все бело-голубое, балийские коврики и ручной работы шитье, антикварная мебель из полированного красного дерева. "Писательница, соединяющая в себе эротику и эксцентричность", как настойчиво именовал ее один выходивший на японском бульварный журнальчик, лежала в постели. Волосы (золотистые, с тонкими прядями седины на висках) обрамляли лицо пышным облаком и спускались на плечи. Шелковая, цвета слоновой кости пижамная распашонка надета была поверх такой же ночной рубашки, оправленные в бронзу очки для чтения съехали на нос, и сама она явственно всхлипывала.

"Что случилось? Вы простудились?" — застенчиво просовывая голову в дверь, спросил Спиро.

"Входите, садитесь", — ответила Мурасаки Мак-Брайд и, приглашая, мягко взмахнула правой рукой. Спиро робко вошел и сел в обитую чем-то пушистым качалку.

"Может быть, приготовить чаю?" — спросил он, нервничая, оттого что впервые переступил порог этой спальни. Хозяйством ведала домоправительница — хмурая угловатая француженка по имени Франсуаз, неизменно уныло одетая в черное и похожая на угнетаемую аббатиссу какого-то странноватого монастыря, но иногда и Спиро выполнял мелкие домашние обязанности. Его это не тяготило: жалованье и разного рода подарки, которые он получал, были столь щедры, что он с радостью взялся бы и за чистку камина, и за ловлю блох на двух обитающих в доме рыжевато-коричневых кошках — Доже и Фрэнсисе.