Оборотень - Фридрих Незнанский

   Отчего-то смутившись, она занялась стоявшей на хлебнице кофеваркой (опять забрались муравьи, постным маслом, что ли, помазать?), а когда минуту спустя обернулась к своему гостю, то обнаружила, что он мирно спал, уронив голову на грудь. Окажись рядом с Ирой Турецкий или Дроздов, они объяснили бы ей, что человек с его подготовкой отключается подобным образом, только когда чувствует себя в полной безопасности.

Алексей ощутил ее взгляд и мгновенно открыл глаза:

   — Извините... Я прямо с поезда, а ночь, сами понимаете...

   — Такая, что вы на ходу засыпаете,— сказала Ира.— Может, приляжете? У вас со временем как?

Он помолчал, потом на что-то решился:

   — Если честно, Ирина Генриховна, я к вам шел с вымогательской мыслью... попроситься... так сказать... посидеть где-нибудь в уголке. Вечером у меня важная встреча, а податься до тех пор решительно некуда. Я понимаю, что с моей стороны это нагло до невозможности. Если мое присутствие вам не очень... или каким-то образом обременит... я ни в коем случае...

   Тут Ира поняла, что следовало брать власть в свои руки. Мужчины!.. Какой гнусный лжец первым сказал, будто эти создания решительны и беспардонны?.. Советско-лихтенштейнская кофеварка выплюнула последнюю порцию кипятка и разразилась протяжными вздохами, но Ира оставила ее без внимания.

   — Вот что, — сказала она. — Идите-ка в ванную, ополоснитесь. Сейчас полотенце дам. Я пока хоть яичницу приготовлю. Покушаете — и на диван. Поняли?

— Дайте кофейку, — попросил Алексей.

    Ира налила, и он очень осторожно взял у нее высокую узкую кружку. Он почему-то упорно не желал избавиться от перчаток, дурацки выглядевших в сочетании с тенниской.

Ира сказала себе, что это не ее дело, и тут же обратила внимание, что пальцами он старался шевелить как можно меньше, а чуть повыше перчаток под бледной, незагорелой кожей... батюшки! — наливались багровые синяки. Любопытство составляет порок - или скорее достоинство? — всех женщин на свете. Ира присмотрелась и скоро заметила край бинта. Господи, спаси и помилуй! Сплошь пропитанный запекшейся кровью!

— Слушайте! — выпалила она. — Да что у вас с руками?!.. Он ответил равнодушно и безо всякой охоты:

— Немножко попортил.

— Я уж вижу, какое немножко. Снимайте перчатки! Он снял. Глаза у Иры полезли на лоб.

   —  Боже, — сказала она и побежала в комнату за перекисью водорода. Женщины в таких случаях соображают удивительно быстро.

   Когда она во всеоружии вернулась на кухню, то увидела, что ее гость снова уснул, откинувшись к холодильнику. Руки в набухших от крови повязках неподвижно лежали на столе, на бежевой облупленной клеенке. Кушайте меня с маслом...

9.00.МУР

   — Да ты успокойся, Сашок, у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел, — говорила Романова, наливая Турецкому сто граммов коньяка «Белый аист» из своего НЗ.

   — Знаешь, я бы предпочел увидеть привидение, — заметил Турецкий, отпивая из стакана. — Эти руки со снятой кожей... — Турецкий поежился. — Как он...

   — Ну это, Сашок, ты брось, заливаешь, — сказала Романова, выслушав чудовищную по своему неправдоподобию историю, которую рассказал Турецкий. — Любочка, — позвала она секретаршу, — сделай, пожалуйста, два кофе, нет, пожалуй, три, тебе, Сашок, сейчас двойная доза понадобится.

   — Я бы сам не поверил, — буркнул Турецкий, — если бы это случилось не со мной.

   — Если бы не с тобой, ни за что бы не поверила, — кивнула Романова. — Может, ребята наручники слишком слабо надели, так и то... снять их невозможно...

— Иначе как с собственной кожей, — заметил Турецкий.

— Да хоть с кожей, хоть без кожи.

    Вошла Любочка с подносом, на котором дымились три чашки кофе. К счастью, она успела поставить поднос на стол и только потом взглянула на Турецкого.

   — Александр Борисович!— всплеснула руками Любочка. — Да кто же вас так!

   Действительно, под глазом Турецкого всеми цветами радуги расцветал огромный фуфел.

   — А что, очень заметно? — спросил Саша, дотрагиваясь до глаза, и только теперь заметил, что ему вообще-то очень больно.

— Я сейчас зеркальце принесу.

   Любочка на секунду исчезла и вернулась с круглым карманным зеркальцем, которое всегда носила в сумочке.

   Турецкий со вздохом взял зеркальце — оттуда на него смотрел незнакомый лилово-фиолетовый глаз. Остальные части лица оказались более знакомыми — Турецкий узнал его. Только теперь оно было необычно бледным — настолько, что этого не могли скрыть полосы грязи и кровоподтеки.

   — Хорош, нечего сказать, — заметил Турецкий. — Шура, а ты что же молчишь? Я-то себя не вижу!

— Я же и говорю — на привидение похож.

   — Да какое привидение! Как я в прокуратуре покажусь? Вот идет важняк Турецкий, видать, по пьянке подрался с кем-то. У тебя хоть пудра-то есть? — спросил он у Романовой.

   — Да уж я лет двадцать как не мажусь, — ответила Александра Ивановна. — Сейчас спрошу у Любы.

   — Александр Борисович, у меня есть крем-пудра и маск-карандаш, — радостно щебетала секретарша Романовой Любочка, которой вообще нравились симпатичные мужчины. — Вы сейчас умойтесь, я вам так все замажу, никто не заметит. Ну разве что самую малость.

   Дверь кабинета открылась, и на пороге возник Константин Дмитриевич Меркулов, который, заметив на столе три чашки кофе, в изумлении уставился на Романову.

   — Слушай, Шура, ты у нас прямо экстрасенс! Или тебе в прокуратуре сообщили, что я еду?

   — Никто мне не сообщал,— с достоинством ответила Романова. — Просто я сказала Любочке, чтобы она принесла три чашки. Спроси у Любы, она не даст соврать. Да тут гадалкой быть не надо, — добавила она уже куда более мрачно. — Знала, что ты примчишься, когда такие дела закрутились.

   Меркулов уже был в курсе того, что посланный в Кандалакшу Золотарев в Питере отстал от поезда, что в Твери на Турецкого напали, но детали были ему еще неизвестны. А это-то и было самое сверхъестественное.

   — Короче, Константин Дмитриевич, — сказал Турецкий, — вот то, что удалось спасти. — И он вывалил на стол груду промокших, заляпанных грязью и кровью бумажек. Документы из Кандалакши. Тот самый компромат. Хотя, вы знаете, — добавил он, усмехнувшись, — по-моему, здесь практически все.

   — Что у тебя с лицом, Саша? — внезапно спросил Меркулов. — А с руками?

   — А, это... — Турецкий поспешил спрятать свежие синяки на запястье. — Да тут так вышло...

   — Ты что, кого-то к себе наручниками приковывал? — удивился Меркулов.— Ну-ка выкладывай, что у вас там произошло.

   Когда Турецкий закончил, Романова, которая слышала эту историю уже во второй раз, не смогла удержаться:

   — Нет, ты подумай, Костя, что происходит! Я скоро до ручки дойду, честное слово!

   — Да... — задумчиво отозвался Меркулов, отхлебывая кофе. — Все это выглядит не вдохновляюще. Значит, засекли они в Кандалакше Золотарева. Но, возможно, слишком поздно. И не успели взять прямо там, на месте.

   — Действительно, — кивнула Романова, — организовали бы хулиганское нападение — это же азы.

   — Да, азы... — мрачно усмехнулся Меркулов. — Они там люди, видно, более продвинутые. Сумели организовать так, чтобы Золотарев отстал от поезда. Рассчитали, что в Бологое мы не успеваем, разве что в Тверь. Времени предостаточно. В Питере в купе Золотарева садится Снегирев. Вот только почему он не вышел в Бологом? Этого я не понимаю.

— А ночное ограбление? — вставила Романова.

   — С этим тоже не вполне ясно. Конкуренты? Но на черта им компромат из Кандалакши? Как-то тут все закрутилось...

   Все замолчали. Тот факт, что во всей этой истории замешан был вражий сын Снегирев, представлял эпопею с приватизацией в Кандалакше в совершенно ином свете.

   И как знать, не переступил ли явно полусумасшедший Снегирев последнюю грань порядочности и здравого смысла, за которой...

   — А вдруг он случайно там оказался, — сказал Турецкий, сам не очень веря в свои слова.

   — Случайно, говоришь? — Шура вынула пачку «Явы» и вытащила сигарету, но закуривать не стала. — Случайно сел в тот же поезд, в тот же вагон, в то же купе. И Золотарев отстал случайно? Просто совпадение. Просто он решил в Москву смотаться, мавзолей посмотреть.

   — Ну, Шура, это в данном случае не так важно, — пробормотал Меркулов, который продолжал думать о трагических событиях, развернувшихся вокруг небольшого рыбоконсервного завода за Полярным кругом. — Если он к этому делу не причастен, так сказать...

   — Конечно, если он к этому делу не причастен, вам в прокуратуре, может быть, и все равно, а мы тут в МУРе не соскучимся! — воскликнула Романова, которая слишком хорошо помнила события, происходившие в Москве, когда Снегирев посещал первопрестольную в прошлый раз, — чего стоит одна сброшенная в реку машина с четырьмя трупами внутри. А уж питерские коллеги могли бы повествовать о подвигах неуловимого киллера не один час. Однако их догадки в любом случае так и оставались догадками — Алексей Снегирев не имел обыкновения оставлять за собой улик.