Оборотень - Фридрих Незнанский

   Ей удалось дозвониться до него только утром. Сказал, что жив-здоров и все в порядке, вот только голос был расстроенный и усталый. Он не сказал, когда придет, но Ира по опыту знала: задержится.

    Она вздохнула. Свою семейную жизнь она никак не могла назвать рутинной или скучной.

И еще этот неожиданный гость...

   Когда Ира размачивала слипшиеся бинты, он попросил ее: «Супруг ваш если выйдет на связь, вы уж сделайте милость, не говорите ему, что я здесь. Хорошо? У нас с ним сейчас разногласия, зачем беспокоить занятого человека... А к тому времени, когда он появится, я уже уйду».

   Жизнь с Турецким давно отучила ее чему-либо удивляться. В том числе и более чем странным взаимоотношениям мужа с людьми даже менее понятными, чем этот Алексей Снегирев. Ира только поинтересовалась: «Потом-то хоть можно будет ему про вас рассказать?» Алексей улыбнулся: «Потом — сколько угодно...»

   Чтобы он мог вымыться под душем, она дала ему резиновые перчатки.

    ...Ира ощутила спиной его присутствие, обернулась и увидела своего гостя. Он стоял босиком, в майке и спортивных штанах, и смотрел на нее, прислонившись плечом к косяку. Он держал руки перед грудью: наверное, кровь болезненно приливала, если опустить. Похоже, он стоял так уже некоторое время. Ира не слышала, как он подошел, хотя пол в коридорчике обычно немилосердно скрипел.

   Она почему-то смутилась, почувствовала себя забеганной, неприбранной и лохматой и принялась счищать с пальцев налипшие картофельные очистки:

   — Я, конечно, по первому разряду вас принимаю. В бриллиантах и выходном платье. Вы садитесь, Алеша. Что вам приготовить?

   Его одежда, выглаженная и чистая, аккуратной стопочкой лежала на подоконнике. Он устроился на ставшей родной табуретке у холодильника и сказал:

   — Вы не поверите, Ирина Генриховна, я гастрономический извращенец. Я очень люблю вареную картошку. Безо всякого мяса, соли, сметаны и так далее. Просто картошку в водичке.

   — Скромничаете! — с укоризной ответила Ира, но ковшик на плиту все же поставила.

   Наемный убийца молча смотрел, как она режет картошку («Вам половинками или помельче?»), как достает баночку и сыплет в воду сушеные пряности («Ой! Вы же сказали, вам без... Ничего, да?»), и думал про себя, что зрелище женщины, спокойно хлопочущей по хозяйству, есть самое прекрасное, что только дано на этом свете лицезреть мужчине.

   У него ничего этого никогда не было. И вряд ли когда-нибудь будет. Купи он себе хоть три дома, там все равно не будет уютной маленькой кухни, по которой в халате и домашних тапочках сновала бы милая домашняя женщина. Его женщина. Киллер знал, что думать об этом бесполезно, толку не будет, только захочется завыть на луну.

11:00 Бобровское шоссе

   Коля, или, как его называли друзья, Кол Шакутин сидел за рулем своей уже видавшей виды «Таврии» и проклинал все на свете. Бывшую жену Марину, которую когда-то не устраивала его аспирантская стипендия, отца, слишком рано умершего, последнюю жену отца Лену, которая теперь стала Аленой и процветает на телевидении, партнеров, соседей, «Унибанк», дающий ссуды под безумно высокие проценты, и, наконец, самого себя. Сидел бы в своей академии, защищал бы диссертацию, так нет, решил зарабатывать, красивой жизни захотелось, я бы в «новые русские» пошел, пусть меня научат... Блин! Кол едва удержался, чтобы не ударить по рулю. И хорошо, что удержался — кулак у него был тяжелый, а ремонт машины давно уже стал не по карману.

   Ему хотелось завыть, хотелось кричать от отчаяния. Если сегодня он не соберет тридцать пять тысяч долларов, то все — можно прощаться с жизнью или, по крайней мере, с квартирой. Черт с ней, с квартирой, но она не стоит этих денег, вот в чем беда. Надо было расставаться с ней раньше, потому что долг растет, как снежный ком.

   Снова и снова Кол вспоминал, как попал в это чертово колесо, из которого не оказалось выхода. Все началось с шоколада... Да нет, значительно раньше. И за шоколад-то этот он уцепился как за соломинку, надеясь выплыть. Только соломинка оказалась гирей, которую вешают на шею, чтобы скорее утоп.

   А может, все началось в тот день, когда оказалось, что надо иметь лицензию на продажу товара? А за бумажку, разрешавшую официально торговать спиртным, нужно было дать на лапу одному из муниципальных чиновников такую кругленькую сумму, что Кол даже обомлел. Десять тысяч. Баксов, конечно. У Кола тогда и тысячи-то свободной не было.

   Вспоминая те времена, Шакутин почесал в затылке. А может, вот тогда-то и стоило занять, зато потом бы не оказался в этой луже.

   Нет, подумал он с досадой, все так и было бы. Не пошел бизнес. А почему не пошел, черт его знает.

   Все началось с того, что Кол бросил аспирантуру, хотя до защиты оставался один шаг. Казалось, что в современном мире это уже никому не нужно. Подумаешь, механизатор сельского хозяйства, разработавший принципиально новую систему обслуживания коровников. Впереди вставали радужные перспективы мелкого и среднего бизнеса. Работать не на кого-то, а на себя! Расширять дело и в конце концов... Сейчас Кол уже и не вспоминал о прежних мечтаниях. Чушь, бред. А ведь все казалось таким простым. Стоит только начать... Был бы жив отец, возможно, он и удержал бы его, но отец умер еще до перестройки. Скончался скоропостижно, когда Кол был в армии — после окончания Тимирязевской академии его забрали на два года лейтенантом на Балхаш, тогда как раз всех заметали.

   Отца Кол слушался, хотя так и не смирился с тем, что после смерти матери тот так скоро привел в дом новую жену, тогда еще совсем молоденькую журналисточку. Да и стоило ли — Ленка все на радио пропадала, несколько раз ее во Францию посылали, ее и дома-то не было. Но после смерти отца огромную профессорскую квартиру его они разменяли — Лена получила двухкомнатную на Ленинском проспекте, а Кол большую трехкомнатную на Малой Бронной.

   — Черт, — сквозь зубы процедил Кол, вспоминая об утраченной жилплощади — и об отцовской, и о своей.

   Как-то так получилось, что в результате он, родившийся в просторной квартире на Чистопрудном бульваре, остался с двухкомнатной хрущевкой на первом этаже, да еще в Матвеевском, далеко не самом престижном районе Москвы.

— Это все бабы, сволочи, — снова процедил Кол.

   Да, сначала свой кусок урвала Ленка Ветлугина, вторая жена отца. Тогда-то Колу, который приехал в краткосрочный отпуск на похороны, все было до лампочки. Тем более Ленка нашла ему тоже нормальное жилье. Но потом появилась Марина, жившая вместе с родителями в маленькой квартирке в подмосковном Красногорске.

   Кол и сам теперь не понимал, чего он так тогда в нее влюбился.

   — Окрутила, сука! — шептал он сейчас сквозь зубы. — Ей не я был нужен, а прописка.

   Это было не совсем верно. Марина Якушева не то чтобы выходила замуж по расчету. Если бы Кол ей не нравился, она бы никогда не пошла за него. С другой стороны, если бы у него не было роскошной трехкомнатной квартиры в центре Москвы, она бы, наверно, тоже не так спешила, и неизвестно, состоялась бы свадьба вообще или нет.

   И все-таки в Маринином выборе квартира сыграла решающую роль. Недаром она потом так настаивала на разделе площади при разводе. И получила, кстати, квартиру куда лучше, чем Кол.

   Как бы там ни было, но через месяц после знакомства они подали заявление в загс, а еще через два месяца поженились, и Кол прописал жену на Малой Бронной. Он, со своей стороны, настаивал на одном — чтобы жена сменила фамилию. Он был убежден, что женщина, оставляющая после брака свою фамилию, выходит замуж не всерьез, что семья для нее никогда не будет главным. Оставляя свою девичью фамилию, она объявляет мужу, себе и всему свету, что она осталась самой собой независимо от того, замужем она или нет. Слишком ярко стоял у него перед глазами пример Ленки Ветлугиной, которая вела себя всегда совершенно независимо, даже не упоминала нигде о своем замужестве, что не помешало ей потом получить площадь да еще кое-какие ценные вещи в наследство.

   Марина не возражала и после свадьбы превратилась из Якушевой в Шакутину.

   Потом родился Федька, тут-то и начались неприятности. Кол учился в аспирантуре, Марина сидела дома, денег катастрофически не хватало. Жена все время жаловалась, что не может купить ребенку то того, то другого. Деньги обесценивались. Кол работал у себя на кафедре, но все это были такие гроши...

   Набирало силу кооперативное движение, и эти ребята в вареных джинсах (которые сейчас носят только последние пропойцы) казались невероятными богачами. Марина завидовала им и их женам, а Кол перестал понимать, зачем столько лет учился, когда полуграмотный неуч, сидящий в коммерческой палатке, зарабатывает в пять раз больше.

Думал-думал, да и ушел из аспирантуры и с кафедры.