Адам и Эвелин - Инго Шульце

— Рождественский базар в снегу — это так красиво.

— Куда захочешь.

— Мне достаточно лишь представить себе это. Мне хочется просто иметь возможность представлять себе это.

— Все гораздо красивее, чем ты можешь себе представить.

— Но ты даже не знаешь, что я себе представляю.

— А ты не знаешь, как там красиво, как красиво! У нас просто лучше и дольше живут.

— Может быть. Расскажи мне лучше еще про круглого короля и про машины, которые придумывают истории.

— Тебе нужно просто немного решимости. Ты же слышишь, каждый день у кого-нибудь получается.

— Но я не хочу рисковать, не хочу, чтобы меня поймали.

— Вот видишь, теперь он проснулся. Я же говорил. Тебе просто нужно быть ласковой.

— Хвастунишка, — сказала Эвелин, взяла свое полотенце и встала.

— Эй! Что такое?

Эвелин подошла к окну и осторожно закрыла его. Затем она разложила полотенце на половике, легла на спину, снова сложила руки за головой и улыбнулась. Михаэль подвинулся к краю кровати, потом соскользнул вниз и прижался к ней. Эвелин извивалась в его объятиях, не отрывая взгляда от теней, которые играли на стене и при закрытом окне.

29

БАБЫ

— Пойдешь с нами, Пепи? — спросила Эвелин. — Мы купаться.

Пепи сидела рядом с Адамом и листала журналы, напротив них сидела госпожа Ангьяль.

— Пепи, Эвелин задала тебе вопрос!

— Пойдешь с нами?

— Нет, я здесь посижу, — сказала Пепи и перевернула страницу.

Эвелин помахала рукой, а Михаэль, с пляжной сумкой через плечо и пледом под мышкой, воскликнул:

— Увидимся!

— Увидимся, — ответила госпожа Ангьяль, но и она больше не подняла глаз.

Эвелин пошла вперед, Михаэль — за ней. Они в молчании обогнули дом и спустились вниз, к дороге.

Вдруг Эвелин остановилась и обернулась.

— Мне так жаль, у меня просто иначе не получилось, у меня это как-то вырвалось.

— Что?

— Ты сердишься на меня?

— Я даже не понимаю?..

— За то, что я играю в эту дурацкую игру, что я… ну, ты понимаешь.

— Давай чуть подальше отойдем, не здесь.

— Я не готова ко всей этой ситуации.

— Это неудивительно, пойдем, Ив.

— Эта телка, эта глупая телка даже не отвечает.

— Зачем ты вообще ее спросила?

— Так я это и имею в виду, как-то так получилось.

Михаэль кивнул.

— Я к этому не готова, к этой ненависти!

— Я тебе сразу говорил, что мы…

— Для нее я теперь просто шлюха, вертихвостка…

— Ив, не мучай себя.

— Валютная проститутка, вот что они думают, можешь мне поверить. Мало того что я ушла от их обожаемого Адама, да еще к западному немцу!

— Я их постоялец, я им плачу.

— Тем хуже. Они тебя даже за это ненавидят.

— Успокойся, Ив! Никто нас не ненавидит. Я только не понимаю, почему ты хочешь оставаться тут, у Ангьялей, вот чего я никак не пойму.

— Моя дурацкая привязчивость. Я правда радовалась, что снова увижу их: Пепи, ее родителей, их дом.

— В другом месте он бы нас даже не нашел.

— Ты плохо знаешь Адама. Он бы так искал… Эти бабы! Когда они объединяются против кого-нибудь, такие напыщенные вдруг становятся, такие сверху вниз.

— Мы снимем что-нибудь красивенькое, что-нибудь, что еще лучше, гораздо лучше!

— Знаешь, что самое ужасное? Самое ужасное, что я действительно чувствую себя виноватой, потому что я думаю так же, как они.

— Ив! Он годами тебя обманывал, а теперь, когда начинается новая жизнь…

— Но как? Ты думаешь, они еще раз границу откроют? Не могут себе венгры этого позволить! А в какой-то момент они вышлют всех назад, всех!

— Точно не вышлют, можешь мне поверить.

— Ты что, не слышал? Они двоих застрелили, двух человек…

— Одного, да и тот сам на них напал.

— Глупости, сам напал, это они так говорят. Они их просто подстрелили, эти твои распрекрасные венгры. Это — Восток, даже если здесь все совершенно по-другому выглядит. Ты их не знаешь!

— Как бы то ни было, Ив, до Рождества мы будем вместе.

— Прекрати эти сказки! Мы здесь почти две недели уже, и ничего.

— Будь уверена.

— В чем я должна быть уверена?

— Во мне.

— Ты тут вообще ничего не можешь сделать, вообще ничего!

— Самое важное — не бояться. Это важно.

— Но я не такая сильная, как ты думаешь, я не езжу в багажниках, не бегаю от пограничников, и я быстро пригибаюсь к земле, когда начинают стрелять.

— Оставайся такой, какая ты есть.

— Все равно я для тебя просто миленькая официанточка, ты скажешь «гоп», и я прыгну. Я не такая!

— То, что ты говоришь, — это ты, ты, какой я тебя вижу.

— Да откуда ты можешь знать, какая я!

— Давай переедем. Хотя бы последние деньки побудем без Ангьялей и портного!

— Нет.

— Мы можем и в «Хилтоне» пожить, в Будапеште! Я попробую взять еще неделю отпуска, если получится, останусь подольше.

— Пару дней в «Хилтоне», а потом я перееду в лагерь, тридцать человек в одной палатке, как палестинцы! В лагерях полно людей из Штази, в какой-то момент они попросятся назад, на социалистическую родину.

— Мы вместе пойдем в посольство, я похлопочу. Ты поживешь где-нибудь, я за это заплачу, а если получится…

— Попрошу политического убежища в посольстве, а сама буду жить где-то на частной квартире? Как ты себе это представляешь? Даже страшно становится!

— Ив, прекрати, это невыносимо!

— Я же говорю, ты меня не знаешь! Если ты даже этого вынести не можешь.

— Давай делать все постепенно, шаг за шагом. Мы ведь можем и пожениться, эта возможность есть всегда. А сейчас мы пока подыщем новое жилье, согласна?

— И какое?

— Такое, в котором нам не придется лежать на полу и никому дела не будет до того, что мы вместе!

— А Эльфрида? Не могу же я повсюду таскать ее с собой!

— Так подари ее Ангьялям или Адаму, — в конце концов, это он ее сюда притащил.

— Подожди еще немного, пожалуйста. Я их этим на всю жизнь оскорблю.

— Оскорбишь? Ангьялей? Ты прямо ангел какой-то!

— Мы же все-таки дружим или хотя бы дружили когда-то. Тут еще и законы гостеприимства. Я так не могу.

— Гостеприимства?

— Тебе этого не понять.

— Они к тебе относятся, как, ну, ты знаешь, ты сама говорила, а ты про гостеприимство!

— Давай пойдем.

Михаэль попытался взять пляжную сумку и плед одной рукой, а свободной рукой обнять Эвелин, но сумка съехала у него с плеча. Они перешли через дорогу и ступили на тропинку в тени деревьев.

— Мне только кажется, — спросила Эвелин, — или здесь с каждым днем правда все больше народа?

— Им придется открыть границу, иначе просто нельзя. Здесь уже пол-ГДР в палатках живет!

— Я, может быть, расскажу Пепи, что он трахает своих клиенток, что я это сама видела, когда однажды пришла домой.

— Эх, Ив! Не нужно тебе этого делать! Она подумает, что ты хочешь оправдаться, это ничего не даст, поверь, вообще ничего.

— Жалко, что я их не сфотографировала: Адама и его жирную Лили в ванной.

— Ты так себя ведешь, будто хочешь им что-то доказать. Зачем? Дались они тебе! Еще пару месяцев, и мы им пошлем красивую открытку из Рио или Парати!

— Мне кажется, меня словно за борт выкинули. Пепи — моя подруга, а не его. Без меня они бы никогда не познакомились!

На полянке, рядом с камышами, еще было место. Михаэль разложил плед и положил скатанные полотенца рядом друг с другом, словно подушки. Эвелин сняла юбку, а футболку оставила на себе. Михаэль принялся намазывать ей ноги кремом.

— Рассказать, что было дальше в той истории?

Эвелин кивнула, положила голову на руки и закрыла глаза.

— Белая лакированная машина закончила рассказывать первую историю, и тогда Трурль призвал к себе вторую машину, которая поклонилась королю и…

— Но ведь король хотел рассказать, — тихо сказала Эвелин, — почему он круглый.

— Ну хорошо, — сказал Михаэль. Вытер руки о траву и закурил. — Король Гениус начал так: «Я расскажу тебе, как так получилось, если ты действительно хочешь это знать. Раньше, в стародавние времена, мы, конечно, выглядели по-другому. В начале наш народ был сконструирован так называемыми мягкими белильщиками, это были пористые, мокрые существа, которые сотворили наших предков по своему образу и подобию. Поэтому у наших предков еще были голова, туловище, руки и ноги. Но после того как род наш освободился от своих создателей, наши предки захотели по возможности забыть свое происхождение. Поэтому каждое поколение слегка изменяло свой облик, пока мы не обрели совершенно круглую форму. На это Трурль, гениальный конструктор века кибернетики, сказал, что с его точки зрения у каждой круглой формы есть хорошие и менее хорошие качества. Но в любом случае лучше, когда думающее существо не может менять свою форму, потому что иначе его свобода станет для него бременем — бременем выбора. Ибо тот, кто обречен оставаться таким, каков он есть, может проклинать свою судьбу. Но тот, кто обладает властью менять свой облик, ни на кого в мире не может возложить ответственность за свои физические недостатки. Ибо если он недоволен собой, то лишь он один виноват в этом. Я же, король мой, пришел не для того, чтобы научить вас высокому искусству самосозидания, но для того, чтобы мои машины, рассказывающие истории…»