Закон Единорога - Владимир Свержин

– Скажите, почтеннейший Деметриус, – задал я вопрос, мучивший меня с момента нашего неожиданного знакомства. – Вам никогда не приходила в голову мысль, что ваши изыскания опасны, и причем опасны не только для вас, но и для всего человеческого рода?

– Как вы сказали, юноша? – выходя из состояния самосозерцания, воскликнул алхимик. – Опасны?! Эти слова выдают в вас глупого невежду! Огонь, на котором вам жарят дичь, и вода, в которой вы совершаете омовение, – не менее опасны. Но еще никто не жа ловался на то, что на этом свете существуют огонь или вода!

– Но если вы, высокоученый муж, едва не погибли в результате своего опыта, то что можно говорить о простых смертных, чьи знания несоизмеримо малы в сравнении с вашими? – задал я каверзно-витиеватый вопрос.

– А вы не совсем глупы, – обнадежил меня польщенный ученый. – Все дело в том, что я сейчас нахожусь лишь в начале пути; мои исследования огненного зелья во многом несовершенны… Но верьте мне, – алхимик мечтательно закрыл глаза, – придет тот час, когда мое открытие облагодетельствует человечество!

«Да уж», – горько усмехнулся я, неизвестно почему вспоминая вдруг огненный вал, накрывший наш батальон «коммандос» при высадке на Жарль-Жар.

– В ходе своих исследований, юноша, – Деметриус внезапно посерьезнел, – я сделал величайший вывод. Человек есть существо, наполненное творчес кой энергией, которая во многом предопределяет его жизнь. Он ненадолго замолчал. Я с некоторым удивлением начал прислушиваться.

– Со времен райского сада в человеке заложена жажда познания нового… Жажда сия неутолима. Человеку постоянно нужно менять что-то вокруг себя, творить новые сущности, создавать новые вещи, искать, ошибаться и находить. Но при всем этом, ежечасно мен что-то вокруг, себя, человек, желая того или нет, меняется сам. И это изменение, в свою очередь, ведет его на путь новых деяний. Я назвал это Законом Единорога.

– Почему именно единорога? – несказанно удивился я, припомнив свою встречу с этими сказочными существами в лесах Германии. Алхимик горделиво выпрямился и, воздев палец, изъеденный реактивами, вверх, важно произнес:

– Я много лет посвятил изучению природы этого зверя!

– Да? И что же?

– По моему глубочайшему убеждению, сие животное существовать не может. Ему нет места среди других.

– Как это существовать не может? – возмутился я. – Да я сам наблюдал единорогов!

– И не вы один! – непонятно чему обрадовался естествоиспытатель.

– У меня есть сотни заслуживающих внимания свидетельств об этом удивительном существе.

– Но вы противоречите сами себе, почтенный Де-метриус, – я был окончательно сбит с толку.

Ученый хитро улыбнулся и, наклонив голову набок, произнес:

– Когда вы, скажем, делаете игрушечную лодочку из коры дерева, что у вас получится?

– Лодочка, – хмыкнул я.

– Да! Конечно же! – мой простой ответ почему-то привел алхимика в неописуемый восторг. – Но не наполнит ли это вашу душу радостью?

– Пожалуй, наполнит… – все еще слабо понимая, к чему ведет высокоученый муж, отозвался я.

– Значит, можно сказать, что, каким-то образом изменяя мир вокруг, вы тем самым изменяете и себя самого? – вкрадчиво осведомился он. Я автоматически кивнул. – Но так же верно и обратное! Изменяясь внутренне, в душе, вы изменяете мир! А поскольку душа есть искра Божьего пламени… При этих словах я невольно вздрогнул и стал слушать философа с фермы Трезэссар более внимательно.

– …То души, собранные воедино, способны возжечь огонь новой жизни, преобразующий грубую материю в нечто живое. Единорог есть воплощенная человеческая мысль, воплощенное чаянье – тяга к свету, чистоте и надежда на лучшее. Он одновременно пребывает в мире эфирном и материальном. Теперь вы понимаете меня? – возбужденно дергая меня за несчастную камизу, завопил вошедший в раж ученый. Бельрун обеспокоенно оглянулся.

– Учитель, у вас все в порядке? – с тревогой в голосе спросил он.

Не обращая внимания на этот вопрос, Деметриус продолжал вдохновенно излагать свою теорию. Ему явно надо было выговориться – годы одиночества, проведенные на ферме, давали себя знать.

– Человек в своем творении подобен Богу! И сие есть величайшая тайна алхимической науки. Золото, драгоценности – все это ерунда! – Деметриус сделал широкий пренебрежительный жест, как бы сметая груды золота и драгоценностей со светлого пути всего человечества. – Это незначительные шаги к познанию Величайшего. Ибо только открытие тайны творческой энергии человеческой души есть истинное Великое Деяние. И любая деятельность на сем поприще есть благо.

Алхимик застыл на секунду в античной позе и, неожиданно подавшись вперед, внушительно изрек:

– Как говорит на эту тему великомудрый Аристотель – Спина Бельруна конвульсивно вздрогнула, он попытался что-то сказать, но было уже поздно…

– Если блаженство есть деятельность, сообразная с добродетелью, то, конечно, сообразная с важнейшей добродетелью, а это присуще лучшей части души. Будь то разум или иное что, естественно правщее по природе нами и ведущее нас и разумеющее прекрасное и божественное – потому ли, что оно само божественной природы или же самое богоподобное, что у нас есть; во всяком случае, деятельность этой части, сообразная с ее добродетелью, и будет составлять совершеннейшее блаженство!..

Последствия этой тирады бьыи воистину неожиданными и лишний раз подтверждали теорию Мэттью Мишо о творческом воздействии человеческой мысли на окружающую действительность. Лошадь, запря женная в нашу повозку, дернулась вперед, и Бельрун, находящийся на грани нервного срыва, изо всех сил натянул вожжи. Несчастное животное, видимо, бывшее сторонницей Гераклита, выразило полнейшее несогласие с такой постановкой вопроса, отчего наш возок тут же устремился в придорожную канаву, на ходу теряя колесо.

– Ну я же просил, никаких разговоров об Аристотеле! – раздраженно воскликнул Винсент Шадри, показываясь из кювета и чем-то неуловимо напоминая в этот момент мельника.

Тучи белой пыли, поднятые повозкой, медленно осели, обнажая все то плачевное положение, в котором оказался наш экипаж.

– Эй, Жано, Люка! – позвал Бельрун, отряхиваясь и укоризненно глядя на меня. Циркачи, видевшие наше крушение, уже спешили на выручку.

– М-да, – удрученно сказал Винсент после нескольких попыток поднять из канавы громадный возок. – Без рычагов не обойтись. Жано, возьми-ка топор да сходи выруби в лесу четыре крепких шеста. А мы пока разгрузим возок.

Мы уже закончили заново складывать рассыпавшийся во время аварии гербарий алхимика, а силача Ролло все еще не было.

– Где его носит? – сердился Бельрун. – Такого за смертью посылать, а не за шестами. Спустя несколько мгновений до наших ушей донесся громкий треск, и на дорогу впереди нас, хватая воздух ртом, выскочил Жано.

– Там!.. – задыхаясь, завопил он. – Там он! Он там висит!

– Кто висит? Говори толком! – крикнул Бельрун, что есть силы встряхнув бледного как полотно гиганта. Жано, казалось, был напуган не на шутку. Трясущимися губами он пролепетал что-то вроде:

– Он… там, в глубине леса… висит мертвец. Не ходите туда!

– закричал он, увидев, что мы с Сэнди устремились в указанном им направлении. – Это нечистое место!

Винсент с размаху отпустил звонкую оплеуху силачу.

– Приди в чувство, неженка! Люка, оставайся здесь, если что – зови. Мы сейчас. Эй, господин рыцарь, куда это вы без меня? – крикнул он и бросился за нами вдогонку.

…Мертвец висел, растянутый веревкой между двух деревьев. Действительно, зрелище было жуткое. Неожиданно выскочив на небольшую полянку, мы застыли, не смея сказать ни слова. Венчик седых волос вокруг тонзуры выдавал в убитом монаха. Убит он был зверски… Голова несчастного свешивалась на грудь, в которой страшной ямой чернела огромная дыра на месте сердца… Бурая запекшаяся кровь покрывала все его обнаженное тело.

– Это брат Доминик! – потрясенно прошептал Бельрун, подходя к мученику и приподымая его голову. – Господи, кто же его так! Святой жизни ведь был человек.

Он вытащил кинжал и начал перерезать веревки под негодующее карканье воронов, переполошенных нашим появлением.

– Похоронить его надо, как подобает. Да кто же осмелился – то?

– по щекам Бельруна текли слезы.

Шаконтон, все еще не совсем придя в себя, перекрестился и трясущимися руками начал помогать Винсенту снимать тело священника.

…Перед моими глазами отчетливо всплыла картина четырехлетней давности. Убийство агента-отшельника разительно напоминало теперешнюю расправу над беззащитным монахом. Ярость и неотмщенная кровь взывали к действию. Я начал обходить полянку, внимательно осматривая каждый дюйм. Не пройдя и десяти шагов, я наткнулся еще на один труп. Труп собаки, лежащий под кустом орешника… На шее у нее красовалась веревка, но, судя по позе, убита она была иначе – кто-то сломал ей позвоночник ударом тяжелой палки.