Бешенство подонка - Ефим Гальперин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кабинет Керенского.
Ранний вечер.
В кабинет заглядывает чиновник. В глубине Керенский торопливо укладывает какие-то бумаги в стоящий на столе саквояж. Его адъютант подносит ещё какие-то листы. Керенский перебирает их, часть бросает на пол, часть кладёт в саквояж. – Александр Фёдорович, – проходит к нему чиновник, протягивает папку, – Вы уж извините, но очень надо. Пятый день добиваюсь. Без Вашей подписи никак.
– Конечно, конечно, Уважаемый Антон Павлович! Подпишу обязательно! Но давайте завтра утром. В одиннадцать приходите. Да что там! Приходите в десять! А пока извините, бегу.
Керенский закрывает саквояж на ключик и быстро выходит из кабинета. Адъютант подхватывает саквояж и исчезает следом за ним.
Огромный кабинет. Сдвинутая мебель, распахнутый пустой сейф. В открытое окно врывается ветер. Он полощет тяжёлую бархатную портьеру, ворошит валяющиеся на полу бумаги. Чиновник подходит к окну, закрывает его. Смотрит во двор.
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Мариинский дворец. Двор.
Вечер.
Возле второго подъезда стоит авто. На радиаторе развевается флажок США. Машина посла Соединённых штатов Френсиса. Как тот и обещал. Из подъезда торопливо выходит Керенский, садится в машину. Следом за ним его адъютант с саквояжем. Машина трогается.
КОММЕНТАРИЙ:
Термин «восстание» подсунул большевикам, как не странно Керенский. Утром 24 октября на заседании Совета Российской республики он заявил:… в столице в настоящее время существует состояние, которое на языке судейской власти и закона именуется состоянием восстания. В действительности – это есть попытка поднять чернь против существующего порядка и сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплочёнными полками железного кулака Вильгельма!»
Петроград. Губернская управа.
Вечер.
Рутенберг идет по пустым гулким коридорам. Дергает двери кабинетов. Всё закрыто. Доходит до своего кабинета. Входит.
Со стула поднимается ротмистр Маслов-Лисичкин из сыскного отдела. Тот самый, что с напомаженным пробором и аккуратно подстриженными усиками:
– Слава Богу, дождался вас, господин Рутенберг.
– В чем дело? Почему никого в здании?
– Оперативная информация… Сегодня ночью в город под видом матросов эскадры прибывают ударные группы боевиков – шюцкоровцев из Финляндии. Они заменят рабочих и солдат во всех патрулях и оцеплениях казарм, расставленных Петросоветом. А завтра примут участие в этом многотысячном шествии к Мариинскому дворцу. Апофеозом манифестации будет арест правительства. А потом съезд депутатов, который начинается сегодня, возьмет власть в свои руки.
– Неужели нельзя организовать оборону?!
– С кем?! Сами знаете, в гарнизоне ни одной боеспособной единицы. Казаки держат нейтралитет. Юнкерские училища годятся только для затыкания дыр. Увы, удержать информацию в нашем управлении не удалось. Так что все ушли. И в полицейские участки сообщено. Тоже расходятся. Я остался вас предупредить. Уходите. Сейчас лучше всего никуда и ни во что не вмешиваться.
– А что с охраной чиновников?
– Оставлена только у соответствующих форме «номер один».
– А сотрудники, которых мы выделили от нашего управления для охраны министра Терещенко?!
– Они доложили, что Терещенко с супругой уехали в Зимний дворец. Обедать. Доложили и тоже ушли-с.
– Как?! Но ведь Терещенко нужна охрана!
25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.[78]
Вечер.
Толпы слоняющихся без дела моряков. В город их из Кронштадта привезли, а «Разойдись!» команда не поступала. Держаться, мол, вместе. Экипажами кораблей. До завтрашней демонстрации.
От безделья, холода и сырости они жгут костры, пристают к редким прохожим.
Мимо них проезжает кортеж секретаря Петроградского военно-революционного комитета Антонова-Овсеенко. Броневик впереди, броневик позади. В середине два грузовика моряков и автомобиль с «самим». С ним иностранные журналисты. Среди них, конечно, Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант.
Матросы криками и свистом знаменуют проезд начальничка.
На набережной стоит автомобиль гауптмана, а сам он в солдатской шинели и папахе невдалеке, рядом с грузовиком своих боевиков. Одеты они по-разному. Кто в солдатской одежде, кто под рабочего замаскирован, кто под матроса.
Лёха смотрит вслед. На этот раз он в форме военного моряка. Бушлат, бескозырка. Маузер в деревянной кобуре.
– Почесали большевички, бля, – говорит он, – А что за девка там у них? И ребята странные?
– Журналисты. Иностранные, – говорит гауптман, – Так! Начинаем, Лёха! Вот схема. Третий этаж. Это комната, где он обычно останавливается, когда наезжает во дворец. Окна сюда. И чтобы всё тихо! Главное, папка с бумагами. Да и сам он. Живой!
Двое боевиков из группы гауптмана отжимают замок на подвальном люке, используемом для доставки угля и дров во дворец. Ныряют в проем на разведку. Остальные группируются для входа. Ждут.
Никого. Тогда в проем ныряет Лёха.
Петроград. Зимний дворец.
Подвал. Вечер.
Лёха осторожно движется по коридору. За углом шум.
– Не положено тут шляться! По каким таким делам?! Сейчас вызываю начальника караула! – разоряется толстый фельдфебель.
Перед ним, в окружении вооружённых юнкеров, стоят два боевика гауптмана, посланные, было, на разведку.
Лёха бегом возвращается назад. Выбирается из подвала.
Петроград. Набережная у Зимнего дворца.
Вечер.
Лёха подбегает к гауптману:
– Полундра, Франц Иванович. Напоролись на патруль. Ну, что, будем заваливать юнкеров?
– Ты что?! Повторяю, шум нам не нужен!
– О! – Лёха смотрит на матросов у костра, – сейчас их кликну.
– С ума сошел?!
– Франц Иванович, команда какая?! Чтоб без шухера! Правильно? Но если вокруг большой шухер? Тогда ж мы незаметны. Так что дайте-ка, вот эту вашу бутылку вина, – Лёха достает из ящичка в авто гауптмана красивую бутылку.
– Э-э! «Абрау-Дюрсо» 1900 года! – кричит гауптман.
Лёха подмигивает ему. Размахивая бутылкой, он несется к группе матросов:
– Братва! Юнкера-суки кореша обижают! Мы туда за вином наладились, а они, падлы…
– Вино?! А, ну-ка дай! – оживляется бойкий матрос и его приятели.
– Да, там его в подвалах залейся! Царские запасы! А моего кореша… Мол, не имеешь права. А у нас ведь, братцы, все права!
– Как вы туда забрались?
– Так покажу! Только вызволите, братцы!
Волна матросов врывается в люк.
Петроград. Зимний дворец.
Подвал. Вечер.
Матросы несутся по коридору. Патруль юнкеров сметен. Лёха сверяется с планом, выводит матросов на нужные двери. Взламывает засов. В огромном подвале бочки, ящики с вином…
Толпа рвется внутрь. Весело!
Лёха с грустью вздыхает, но дело прежде всего.
Он убегает по лестнице наверх. А за ним его боевики.
Петроград. Улицы. Вечер.
По вечерним улицам несется автомобиль. За рулем ротмистр Маслов-Лисичкин. На пустой Дворцовой площади у ворот Зимнего дворца автомобиль резко тормозит.
Выскакивает Рутенберг. Он показывает пропуск юнкерам и проносится по лестнице Дворца.
Петроград. Зимний дворец.
Малая столовая. Вечер.
Горят люстры. Фраки, белые скатерти, официанты. Фарфор, хрусталь. Это обедают министры: контр-адмирал Вердеревский, министры Кишкин, Коновалов, Маслов, Ливеровский, Гвоздев, Малянтович, Салазкин, Бернацкий, Никитин, Карташев, Верховский.
И среди них министр иностранных дел Терещенко. С Марго.
В дверь влетает Рутенберг. Машет рукой Терещенко.
Тот неторопливо подходит.
– Почему вы здесь?! – задыхаясь от бега, шепчет Рутенберг.
– Ну, знаете, у беременных женщин свои причуды, – спокойно говорит Терещенко. – Мари очень любит именно эти котлеты «де-воляй» Упросила.
– Немедленно! Хватайте Марго! Уносите ноги!
Тут до Терещенко наконец-то доходит.
Они все выскакивают из столовой. С ними поручик Чистяков.
Петроград. Зимний дворец.
Коридор. Вечер.
– Туда, к машине! – кричит Рутенберг.
– Но мое манто и сумочка! – возмущается Марго.
– Минуту! Здесь, рядом комната, в которой мы останавливаемся, – поясняет Терещенко.
Они бегут по коридору.
Петроград. Зимний дворец.
Комната. Вечер.
Терещенко, Марго, Рутенберг и поручик Чистяков влетают в комнату.
– Надеюсь, что документы в надежном месте?! – спрашивает Рутенберг.
– Да! Вот они при мне в этой папке!
– Остолоп! – кричит в досаде Рутенберг.
Стук в дверь. Рутенберг и поручик Чистяков хватаются за револьверы.
