Распутин. Выстрелы из прошлого - Александр Бушков

Однако, что примечательно, почти в то же самое время в России иные единомышленники Лаврова вели себя совершенно иначе. Член «военного крыла» организации «Народная воля» майор Тихоцкий пришел к видному военному Драгомирову, начальнику Николаевской Академии Генерального штаба (и одному из ближайших единомышленников Скобелева) и вел какие-то крайне интересные и откровенные беседы на предмет возможного сотрудничества народовольцев и высших военных кругов… По заверениям одного из друзей и сподвижников Тихоцкого, Драгомиров тогда высказался вполне определенно: «Что же, господа! Если вы будете иметь успех — я ваш!»

В общем, если свести разрозненные данные в одно целое, не подлежит сомнению: начинала формироваться не то что партия хунта. Почти не скрывавшая ни своих намерений, ни направлений ударов… Призрак Гвардейского столетия начинал понемногу обрастать плотью и кровью.

А Скобелев в Париже не унимался. Ему организовали выступление перед сербскими и болгарскими студентами. Пришли и те французские журналисты, что мечтали о войне с Германией и сближении ради этого с Россией. Скобелев, уже не стесняясь в выражениях, на чем свет стоит поносил российскую внешнюю политику добрососедских отношений с Германией. И целей своих не скрывал: война с тевтонами до победного конца! Объединение всех славян с Россией во главе!

И усердно искал «внутренних врагов». Ясно и доступно объяснил восторженным слушателям, почему Россия до сих пор уклонялась от решительной помощи «братьям-славянам»: всему, мол, виной «иностранное влияние».

«У себя мы не у себя! Да! Чужеземец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы жертвы его интриг, рабы его могущества… рано или поздно мы освободимся от него на что я надеюсь - мы сможем сделать это не иначе как с оружием в руках!»

Речь, разумеется, шла опять-таки о немцах, а заодно об одураченных ими врагах народа из истинно русских, преступно уклонявшихся от борьбы за святое дело объединения славянства.

На сей раз бабахнул уже общеевропейский скандал. Газеты Германии и Австрии, главных заинтересованных лиц, целых несколько месяцев поминали это выступление, и их можно понять - в истерике бился не какой-нибудь штатский панславист, а популярнейший в России генерал (не отставной!).

По единодушным отзывам современников, немногие верили и во Франции, и в Германии, что Скобелев говорил исключительно от своего лица. Европа, со своим гвардейским своеволием покончившая давненько, попросту не могла взять в толк, что не уполномоченный своим правительством генерал может так рассуждать о высшей политике…

Правда, германский канцлер Бисмарк, не один год проживший в России, выучивший русский, в отличие от многих других, прекрасно понимал, что такое исконно российский бардак. И высказался желчно: «Если Скобелев говорил только от себя, без разрешения - то этот инцидент очень интересен с симптоматической точки зрения, для характеристики состояния дисциплины в русской армии».

В общем, скандал получился грандиозный. Настолько шумный, что Скобелев начал вилять и писать друзьям в Петербург: «Что сказать вам про приписываемую мне речь сербским студентам. Ее я, собственно, не произносил. Пришла ко мне сербская молодежь на квартиру, говорили по душе, не для печати».

Однако все сказанное генералом опубликовала крупная газета «Франс», и Скобелев претензий к журналистам не выдвигал: «В конце концов, все там сказанное - сущая правда».

Между прочим, И. С. Тургенев, относившийся к Скобелеву без особого восторга, сразу после скобелевской речи написал из Парижа одному из друзей: «Скобелев оказался таким же безмозглым, как Карл XII, на которого он физически очень похож. А между тем его как будто поддерживают в наших высших сферах и тем еще усугубляют царствующий там сумбур. Аминь, аминь, говорю Вам».

Дело в том, что Тургенев, как мы увидим позже, относился к французам опять-таки без всякой восторженности и никак не принадлежал к тем в России, кто стремился к союзу с Францией…

Скандал, одним словом, разгорелся. Мемуарных свидетельств вроде бы нет, но можно без малейшей натяжки догадаться, что меж собой в узком кругу российские дипломаты костерили Скобелева последними словами. Ясно понимали, как им теперь придется из кожи вон лезть, чтобы сгладить ситуацию. Ведь легко себе представить, какая буря поднялась бы в России, выступи перед рижскими студентами какой-нибудь германский генерал действительной службы фон дер Швайне и заяви он во всеуслышание, что Германия должна незамедлительно разгромить Россию, отобрать у нее населенную немцами Прибалтику, а также другие русские территории, где обитают немцы, вроде Поволжья…

Александр III велел Скобелеву немедленно вернуться в Россию причем, во избежание дальнейших скандалов, объехать Берлин стороной. Плохо он знал Скобелева! Получив телеграмму монарха, генерал демонстративно заехал именно в Берлин, пообщаться с другом и единомышленником художником Верещагиным. Немцы - народ законопослушный, и пребывание Скобелева в их столице прошло без эксцессов…

В Петербурге военный министр для начала объявил Скобелеву выговор, но, что характерно, устно, без занесения в официальные бумаги. Вслед за тем последовала аудиенция у императора.

Скобелев в кабинет царя зашел не без тревоги, но дело и тут обошлось - генерал вышел «веселый и довольный», хотя и говорил потом, что государь «задал ему порядочную головомойку». Беседа с глазу на глаз длилась два часа, и все историки сходятся на том, что не мог император распекать строптивого генерала столько времени…

Скобелев остался в армии, на прежней должности командира корпуса. Правда, Александр III отклонил просьбу болгар отпустить генерала к ним на пост военного министра. Вероятнее всего, царь опасался, что Скобелев может на таком посту и в таком месте наломать столько дров, что вся российская дипломатия уже не поправит дела…

Генерал уехал в Белоруссию на маневры своего корпуса и там вновь убедился в своей негаснущей популярности: толпы на улицах, торжественные встречи и молебны…

Вновь вернувшись в Москву, он неожиданно начинает хандрить, вслух бросая фразы вроде: «Я знаю, мне не позволят жить».

И вот тут-то начинается нечто загадочное, явственно отдающее мистикой. Генерал начинает вести себя как человек, заранее знающий дату своей смерти - или, по крайней мере, то, что она совсем рядом, «при дверях»…

Сорокадевятилетний Скобелев составляет завещание, по которому его родовое имение Спасское в случае его смерти отдается в распоряжение инвалидов последних войн. Распродает практически все имущество: недвижимость, золото, ценные бумаги. Набирается круглая сумма в миллион рублей, которую генерал передает своему управляющему (что Скобелев собирался с этими нешуточными деньгами делать, так и осталось неизвестным). А в обширной почте генерала появляются анонимные письма с угрозами - так и останется загадкой, кто именно их отправлял и по каким причинам сердился на Скобелева.

24 июня Скобелев принес Аксакову связку своих бумаг и отдал на сохранение, заявив: «В последнее время я стал подозрительным… Я всюду вижу грозу».

На другой день, к вечеру, генерал отправился в ресторан «Англия» в Столешниковом переулке. За столом сидел один, был мрачен. В соседнем кабинете веселилась компания, звучали и тосты в честь Скобелева; в конце концов оттуда вышел оставшийся неизвестным мужчина и поднес генералу бокал шампанского. Тот принял и выпил. После чего отправился «в номера» с некой Вандой, так называемой кокоткой, или, по сегодняшней терминологии, элитной проституткой.

Там он и умер посреди ночи. Вскрытие определило паралич сердца и легких.

Разумеется, тут же поползли слухи, что надежду-генерала злодейски отравили немецкие агенты — и, мало того, вдобавок выкрали из Спасского план войны, который Скобелев разработал против Германии.

Второе - просто дурацкая сказочка. Первое тоже вряд ли соответствует истине, кого бы молва ни называла в качестве виновника: канцлера Германии Бисмарка или русские дворцовые круги (имела хождение и такая версия).

Во-первых, агент с пузырьком яда в кармане совершенно не в стиле Бисмарка. «Железный канцлер» в политике не брезговал самыми грязными методами, но в политических убийствах его ни разу не обвиняли и заклятые враги. И потом, Бисмарк и яд категорически не сочетаются. Как не сочетается «яд в шампанском» и с предположением, что Скобелева убрали свои. У всякой эпохи есть некий общий стиль решительно во всем. Яд в бокале это скорее привычная деталь XVIII века в конце XIX века подобной старомодной романтикой уже практически не баловались.

Речь, таким образом, идет о естественной смерти. Скобелев изрядно подточил здоровье тем, что его биографы деликатно именуют «многочисленными кутежами». А непосредственно перед сердечным приступом, любой кардиолог подтвердит, порой у больного наблюдается некоторое расстройство психики возможно, отсюда и берут начало иные фразы и поступки Скобелева, отдающие манией преследования.