Императрица Елизавета Петровна. Ее недруги и фавориты - Нина Соротокина

Майор Фалькенберг свидетельствовал, что Иван говорил такие речи: «Нынешние управители государства все негодные, не так как прежде были Остерман и Левольд, только Лесток – проворная каналья. Императору Иоанну будет король прусский помогать, а наши, надеюсь, за ружье примутся». Фалькенберг спросил: «Когда же это будет?» Лопухин ответил: «Скоро будет». И добавил, что австрийский посланник маркиз Ботта Иоанна верный слуга и доброжелатель, а потому будет ему помогать.

Вот и появилось новое имя – Ботта, австрийский посланник. Он уже оставил Россию, но это ничего не значит. Этим именем можно будет поторговаться с Австрией и утереть нос заносчивой и неприступной Марии-Терезии.

Приступили к допросам. Иван Лопухин повинился: да, говорил поносительные речи про любовь ее величества к пиву, говорил, что они изволили родиться за три года до законного брака родительского, больше ничего плохого не говорил, «а учинил ту продерзость, думая быть перемене, чему и радовался, что будет нам благополучие, как и прежде». То, что маркиза Ботту привлекли в разговоре в известном смысле, арестованный начисто отрицал. Лопухину устроили очную ставку с доносителями. Отпираться дальше не имело смысла. 26 июля на допросе Иван Лопухин сказал: «В Москве приезжал к матери моей маркиз Ботта, и после его отъезда мать пересказала мне слова Ботты, что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне. Ботта говорил, что и прусский король ему будет помогать, и он, Ботта, станет о том стараться. Те же слова пересказывала моя мать графине Анне Гавриловне Бестужевой, когда та была у нее с дочерью Настасьею. Я слыхал от отца и матери, как они против прежнего обижены; без вины деревня отнята, отец без награждения оставлен, сын из полковников в подполковники определен».

Очень интересно: вот уже и дамы появились. Участие Анны Гавриловны Бестужевой заинтересовало комиссию и обрадовало Лестока. В девичестве Головкина, она была сестрой сосланного Елизаветой бывшего вице-канцлера Михаила Гавриловича Головкина, верно служившего вместе с Остерманом Брауншвейгской фамилии. Первым браком она была Ягужинская, а теперь вышла замуж за Михаила Бестужева. Как все отлично складывается! После отъезда в Париж Шетарди Лесток главной своей задачей видел ослабление, а может быть, и окончательное устранение вице-канцлера Бестужева. Лейб-медику надо было отрабатывать французские деньги. А здесь такая удача – фамилия Бестужевых замарана участием в заговоре, от супруги обер-гофмейстера до зарвавшегося Алексея Бестужева рукой подать.

Пора объяснить, как Лесток «вскрыл гнойник заговора». Как уже говорилось, служил в лейб-кирасирском полку тихий поручик Бергер. И случилось, что его назначили в караул к сосланному в Соликамск бывшему гофмаршалу Левенвольде. Поручик туда ехать очень не хотел. Соликамск далеко, на Каме. В этой забытой Богом дыре жить нельзя. Он назначен в конвой, а по сути дела, между конвоем и сосланным разница маленькая. С Иваном Лопухиным Бергер служил в одном полку. Про связь матери Ивана – Натальи Федоровны – с сосланным Левенвольде знал весь двор. И вот прослышала Наталья Федоровна про назначение Бергера в Соликамск и попросила сына, чтобы он передал на словах через курляндца привет ее милому. «Пусть верит, что помнят его в столице и любят, – передала Лопухина, а потом добавила: – Пусть граф не унывает, а надеется на лучшие времена».

Бергер увидел в этой своей фразе спасение. Он пошел к Лестоку, чтобы «поразмышлять» вместе – что это за «лучшие времена» такие? Не надеются ли Лопухины и их окружение на возвращение трона свергнутому Ивану Антоновичу? Лесток велел Бергеру вызвать Ивана Лопухина на откровенность и даже в помощь человека дал. А тут праздник и пьянка в вольном доме. У пьяного Лопухина язык и развязался. Бергер сидит, беседует, а за другим столом сидит нужный человек и слово в слово записывает. В Соликамск Бергер не поехал, он теперь был нужен в Петербруге.

Лопухину Наталью Федоровну вначале допрашивали в собственном доме. Она была очень напугана и отвечала с полной откровенностью. Из опросных листов: «Маркиз Ботта ко мне в дом езжал и говаривал, что отъезжает в Берлин; я его спросила: зачем? Конечно, ты что-нибудь задумал? Он отвечал: хотя бы я что и задумал, но об этом с вами говорить не стану. Слова, что до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне, я от него слышала и на то ему говорила, чтоб они не заварили каши и в России беспокойства не делали, и старался бы он об одном, чтоб принцессу с сыном освободили и отпустили к деверю ее, а говорила это, жалея о принцессе за ее большую ко мне милость». Из опросных листов видно, что все это не более чем разговоры, причем разговоры вполне понятные, но Лопухину заставили подробнее рассказать об австрийском министре, и эта подробность носила уже явно опасный характер. «Ботта говорил также, что будет стараться возвести на русский престол принцессу Анну, только на это я ему, кроме объявленного, ничего не сказала. Муж об этом ничего не знал. С графиней Анной Бестужевой мы разговор имели о словах Ботты, и она говорила, что у нее Ботта тоже говорил».

Антуанет де Ботта д’Арно

Австрийский посланник Антуанет де Ботта д’Арно был уже немолод. Вначале он делал военную карьеру и воевал в войсках принца Евгения. В Европе его считали опытным и осторожным дипломатом. Он был действительно в очень хороших отношениях с Анной Леопольдовной, неоднократно предостерегал ее от грозящей ей опасности, но когда на трон взошла Елизавета, он, как истинный дипломат, тут же выказал ей свою лояльность. С Бестужевым Ботта приятельствовал. Отношения несколько подпортились в 1742 году, когда Пруссия заключила с Россией тайный договор. В депеше в Вену он написал, что «нация остается верной Австрии и министры выражают желание сохранить с ней добрую дружбу и союз». Однако Марии-Терезии это показалось неубедительным, и она отозвала Ботту в Вену, заменив его другим послом.

Кажется маловероятным, чтобы Ботта, разумный и осторожный, вел с дамами серьезные разговоры. При допросе Анна Гавриловна Бестужева только и сказала, что-де высказывала мнение, чтобы Брауншвейгскую фамилию, дай Бог, в отечество отпустили. Но вместе с матерью допрашивали и ее дочь от первого брака, девицу Настасью Ягужинскую. С перепугу она подписала все, что хотели услышать от нее следователи.

После этого всех опрашиваемых, включая и Степана Лопухина, супруга Натальи Федоровны, забрали в крепость, только Настасью оставили дома под караулом. В крепости уже пошел другой разговор – понятно, что дело шло к допросу с пристрастием, то есть пытке. Следствию надо было доказать, что был реальный заговор, а не салонная болтовня обиженных женщин.

Все эта история подробно описана мной в романе о гардемаринах – «Трое из навигацкой школы». Я собирала материал в исторических библиотеках в семидесятые годы прошлого столетия. В частности, мне надо было узнать, что из себя представляет дыба, в энциклопедиях нужных подробностей не было. Нашла в ленинградской библиотеке тоненькую книжицу Салтыкова «Способы, како арестованные пытаются» и села ее конспектировать. Как матерящийся народ не думает о смысле мата – ругань для них не более чем артикли, – так и я описала, «како пытаются», не вдумываясь в текст. А потом вдруг реальная картина встала перед глазами, я быстро книжечку захлопнула и – на улицу, к людям. Дыба – это страшные, чудовищные действа и издевательства над людьми. Их всех пытали – Ивана и Степана Лопухиных, и женщин тоже – Наталью Федоровну и Анну Гавриловну.

В опросных листах появились новые лица: поручик Машков, прапорщик Зыбин, князь Путятин. Все они вели непотребные речи против государыни. На допросе поручик Машков вспомнил рассказ Ивана Лопухина о разговоре его матери с прапорщиком Зыбиным, а оный прапорщик говорил, что принцессу Анну скоро отпустят с семейством в отечество брауншвейгское, а с ней и весь ее прежний штат. «Может быть, принцесса по-прежнему будет здесь, и тогда счастье получим. А ежели принцесса освобождена не будет, то надеюсь, что война будет; а когда меня пошлют, то я драться не буду, а уйду в прусское войско: разве мне самому против себя драться? Думаю, что и многие драться не станут». А кто же эти люди – «многие»? По домам шли обыски, искали списки заговорщиков и письменные документы, подтверждающие заговор, но никаких подтверждений, кроме слов арестованных, не находили. Была, конечно, их личная переписка, но в ней ничего крамольного не прочитывалось.

Опять «допросы с пристрастием», то есть с пыткой. Показали на допросе на князя Гагарина, но он оправдался. И камергер Лилиенфельд оправдался, а вот жена его Софья оказалась замешанной в дело. Она показала: «С маркизом Боттою я встречалась в домах Бестужевой и Лопухиной и слышала, как он с сожалением говорил, что принцесса неосторожно жила, отчего и правление потеряла, всегда слушалась фрейлины Юлии, на что мы ему отвечали, что это совершенная правда, сама она принцесса пропала и нас погубила, в подозрение нынешней государыни подвела. Говаривали при мне графини Бестужева с Лопухиной, что ее величество непорядочно и просто живет, всюду беспредельно ездит и бегает».