Коммунизм - Олег Лукошин

— Короче, — уже вроде как взяв себя в руки, официальным тоном сообщал он мне, — ситуация будет рассмотрена на самом высоком уровне. Меры тоже будут приняты. Готовься к худшему.

— Это ты к худшему готовься, предатель!

Он отрубился. Меня трясло от злости: если бы этот ублюдок возник сейчас прямо передо мной на улице, я бы голыми руками порвал его на части.

— Что там? — спросила Белоснежка.

Кислая тоже глядела на меня вопрошающе.

— Да ничего. Рабочие моменты.

Я тронулся с места, девки потянулись за мной. До дома Иващенко оставалось минут десять хода. Надо поторопиться, а то можем его и не застать. Этот попрыгунчик активную деятельность развил, всё к людям тянется, всё по разным сборищам ходит. Уже интервью давать начал.

Мы входили подъезд, когда раздался звонок от Гарибальди.

— Эта, салют!

Вот, человек шифруется. Человек понимает, что такое безопасность.

— Кароче, тут крутой пацан мне звякал. Нервный такой. Тебе, кажись, тоже.

— Было дело.

— В общем, не парься. Эмоции, сцуко, ничё больше.

— Да я не парюсь.

— Насчёт той точки предупреждений не было, так что вину нам шить не за что. Да и ваще позиция у него неправильная. Не поймут его.

— Вот и я о том же.

— Он там забанить нас грозился, заморозить, но это гон. Мы на хорошем счету в клубе. Ты, главное, резких движений пока не делай. В целом пацаны парадом довольны, резонанс пошёл, головы летят, да прочее. Эффект есть.

— Не, какие движения. Кукую, отдыхаю.

— Вот и ладно. Давай.

— Давай.

Дом старенький, в новом герою-перебежчику квартиры не нашлось. Впрочем, может, он и сам здесь просил, кто знает. Лифт в подъезде имелся и даже работал, но я повёл всех пешком.

— Это Антон был, да? — спросила шаркающая своими новомодными кроссовками Белоснежка.

— Он.

— Чего говорил?

— Ничего особенного.

— Виталь, а он в курсе того, куда мы сейчас идём и для чего?

— Нет. Поэтому я тебя и попросил помочь.

Зря её взял. Вдвоём бы с Наташкой управились.

— Да не, я же не отказываюсь, — успокоила она меня своим бархатным, чисто кукольным голосочком. — Я же рада помочь. Раз нужно, я всегда.

Вот и она. Квартира номер семьдесят четыре. Я пропустил девчонок вперёд, чтобы Иващенко только их в глазок увидел. Это если и не успокоит его, то и подозрений не вызовет.

Кивнул Кислой — она надавила на кнопку звонка. Какое-то время, показавшееся мне необычайно долгим, ни единого звука за дверями не раздавалось. Я уже стал досадливо морщиться и прикидывать, когда можно будет застать этого мужика дома в следующий раз, но вдруг послышались шаги, а пару секунд спустя зычный и, надо заметить, добродушный голос хозяина квартиры вопросил:

— Кто там?

— Это из института, — ответила Кислая.

— Студентки, — добавила Белоснежка. — Мы по поводу курсовых.

Голос Вики бородача обезоружил. Ну, правильно — такой детский, такой нимфеточный. Зашаркал металл открываемого замка.

— Из института? — выглянула в проём взлохмаченная и вроде бы влажная, словно после душа голова Иващенко. Наскоро накинутый, с развязывающимся поясом халат и полотенце на плече догадку подтвердили. — А вроде не договаривались, — с улыбкой и интересом разглядывал он девчонок, да и меня за их плечами. — Или я чего-то напутал?

— Мы заочники, — вроде как пояснила Вика. — Нам на кафедре сказали прямо к вам заглянуть за темами.

— Телефон дали, — добавила Наталья, видимо, чтобы совсем было убедительно, — но мы номер потеряли.

— Заочники? — переспросил бородач, переваривая услышанное. — Так вроде мне не давали заочных групп… Хотя, постойте, постойте, — тут же добавил, разгоняя сгустившееся во мне напряжение, — Константин Палыч что-то про заочников говорил, да. Правда, неопределённо очень. Видимо, он решил, что я не буду возражать. Ну, вы заходите, заходите, в любом случае, не на лестничной же площадке разговоры вести. Молодой человек тоже с вами? Прошу, прошу.

Мы, изображая застенчивость и смущение, хотя что-то такое действительно присутствовало, переместились за порог вожделенной квартиры. Дверь закрылась, я, как самый последний в ряду, защёлкнул замок. Ну, теперь будет полегче. Теперь уже мы хозяева положения.

— Я, признаться, — продолжал говорить Иващенко, — ещё плохо со своими студентами знаком. Да и в ритм институтский не до конца вошёл. Тут как-то всё несколько по-другому, как у нас было. Но я только рад, что так получается, с заочниками. Я вообще хотел бы как можно больше групп набрать, мне интересно со студентами. Проходите, ребята, проходите. Я только что из ванной, вы меня извините, сейчас приведу себя в порядок.

Квартира самая что ни на есть обыкновенная. Двухкомнатная. Что, перебежчик, не дали тебе хоромы? Неужели в Союзе у тебя такой квартиры не было?

Иващенко убежал в комнату, что располагалась по коридору направо. Мы же прошагали мимо кухни в зал — он размещался в левой половине квартиры. Я тут же окинул взглядом стены и потолки — нет ли видеокамер, или чего другого нехорошего. Камеры вроде отсутствовали, да и вообще обстановка в комнате ожидала нас весьма скромная, если не сказать спартанская: диван, стол, сервант, телевизор. Гладильная доска в углу. Девчонки уселись на диван, я остался стоять.

Профессор вернулся через минуту — уже причёсанный, опрятный.

— Что, мест не хватает? — обратился он ко мне. — Сейчас, принесу с кухни табуретку. А вы на стул садитесь, вот же он. Я уж на табуретке сам.

— Да я постою, — отозвался я.

— Так, — присмотрелся он ко мне, — а вот вас я знаю. Вы на каком курсе?

— Я аспирант.

— А! Так что, мне и аспирантов вести придётся?

— Нет, я просто за компанию. Девушек проводить.

— Вот как! — хохотнул дядька. — Девушки постеснялись сами идти к одинокому мужчине, позвали телохранителя. Ну что же резонно, а то мало ли что…

Последняя фраза, судя по всему, была ударной юмористической. Под неё предлагалось если и не засмеяться, то, как минимум, улыбнуться. Мы не противились, улыбнулись. Иващенко отправился за табуреткой на кухню.

— Вспомнил я вас, — объявил он мне, вернувшись. — Вы на той памятной встрече, когда я с преподавателями института беседовал, оппонировали мне. Жарко так, надо сказать.

Он поставил табуретку в центр зала и с этаким изящным театральным движением торжественно уселся на неё.

— Только, знаете, — вдруг нахмурился он, — там с вами потом какое-то недоразумение вышло. Ректор проверял по спискам, есть ли такой, и вроде как ничего не нашёл. Он ещё предупреждал меня, чтобы я был поосторожнее, потому что, видите ли, могу представлять интерес для всяких радикальных сил. Я, конечно, не думаю, что настолько для них ценен, но если вы действительно из радикальной группировки, — он улыбнулся, — то признавайтесь сразу. Чтобы всё было ясно.

Девчонки завозились и уже раскрывали рты для того, чтобы уверить подозрительного профессора в абсолютной моей невинности, но я их опередил.

— Ну что же, — улыбнувшись (правда, не так лучезарно, как этот въедливый интеллектуальный враг, разучился уже), ответил. — Пусть всё будет ясно. Мы действительно радикалы и пришли к вам не просто так.

Ну а чего резину тянуть? Не чаи же с ним гонять.

— Так, так, — он продолжал улыбаться и, переводя взгляд на девушек, пожалуй, ещё ждал от них тех самых шутливых заверений в нашей святости, но что-то в моём голосе заставило его напрячься. — И чего же милостивым государям от нас надо? А, господа так называемые студенты?

Девчонки сидели на диване несколько смущённые и поникшие. Вроде как обманули приятного пожилого человека. И вроде как обида на меня возникла: ну чего ты так сразу, потрепались бы ещё. Нельзя же так с дядькой. Бывает, бывает такое. Какие только эмоции не посетят тебя на деле.

Я сделал три шага вперёд и уселся всё-таки на стул. Потому что у сидящего Иващенко почему-то возникало надо мной, стоящим, странное психологическое преимущество. А у противника не должно быть преимуществ.

— Во-первых, нас категорически не устраивает ваша деятельность, — глядя ему в глаза, начал я строго и сурово излагать свои претензии. Надеялся, что он внемлет им? Вряд ли. — Сознательно, а быть может и нет, вы стали инструментом капиталистической пропаганды, которая использует вас в качестве агитатора, рассказывающего российскому народу об ужасах советской системы. Вы по своей наивности и душевной простоте с каким-то прямо неземным упоением выливаете на людей все эти россказни о советском ГУЛАГе, не понимая, или не желая понять того, что отнимаете у них надежду и веру в возможность справедливого мироустройства. Кроме этого, вы так или иначе наносите удар по нашей освободительной борьбе.

— Понятно, — нервно кивнув, перебил он меня. — Всё понятно. Значит, предупреждения ректора и всех этих людей из спецслужб были не напрасны. Я действительно стал мишенью какой-то красной группировки. И, как часто бывает в мировой истории, только за то, что рассказываю людям правду, что объясняю им, как оно там всё обстоит на самом деле.