Мистер Скеффингтон - Элизабет фон Арним
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красота! Что проку в красоте, когда она утрачена? Послевкусие от нее – сожаления, от которых саднит душа, да мрачная уверенность, что сначала уже не начать. Практически после всего на свете что-нибудь да остается. К примеру, после мужа остаются дети (во всяком случае, так предполагается) – ими можно заполнить жизнь, а когда они вырастут – их детьми. Среди главных поводов для недовольства Джобом был тот факт, что он не дал Фанни детей, – по крайней мере, так ей казалось в данный момент. Не далее как нынче утром Фанни рассматривала детей как помехи своим романам. Однако теперь, похоже, роман у нее будет только с собственным лицом, на котором, как пробы на золоте, видны все ее прошлые свидания. А тем временем всякие молоденькие кубышки, так и выпирающие из желтых вязаных джемперов…
«Пожалуйста, Фанни, не трави себе душу».
* * *
Поезд прервал ее мысли замедлением скорости. Фанни была уверена, что он идет без остановок до самого Паддингтона, и раз останавливается, значит, приехали. Фанни встала, открыла окно.
И что же? На перроне, с бумагами под мышкой, готовился сесть в вагон Джордж Понтифридд. А поскольку от зорких его глаз ничто не ускользало, он живо заметил Фанни в дверях и поспешил к ней, размахивая тростью.
– Вот так удача! – воскликнул он, слегка пыхтя после пробежки.
– Я выхожу. – Фанни попыталась подкрепить свои слова действием, но Понтифридд возразил:
– Нет, душа моя. Не ты выходишь, а я сажусь.
– Но ведь это Паддингтон.
– Нет, это Слау.
Вот досада, подумала Фанни. Будто не хватит с нее на сегодня всего, и в частности – Джорджа! Только-только – и с каким трудом! – она восстановила душевное равновесие после сказанного им (напрямую и обиняками) во время утренней поездки: она измотана, она выглядит хуже, чем когда бы то ни было, – и меньше всего ей улыбается сидеть в купе напротив Джорджа, под взглядом его блестящих всевидящих глаз. Вдруг теперь, когда Фанни беззащитна из-за усталости, глазам этим удастся проникнуть в ее мысли? Вдруг они наткнутся там на Дуайта? Ясно, что тогда подумает о ней Джордж!
Фанни села, откинулась на спинку дивана, и с губ ее сорвалось минималистичное «о».
– Устала? – спросил Джордж.
Он закрыл окно и сел напротив. С таким, как ее кузен, думала Фанни, дело иметь можно – только будучи в лучшей форме, иначе он так и будет повторять это свое «устала?», «озябла?» и прочее с аналогичным нелестным подтекстом.
– Да, изрядно, – ответила Фанни и закрыла глаза.
Нет у нее сил на Джорджа. Пусть смотрит, если хочет. Она ведь на него смотреть не обязана.
В следующую минуту Джордж пересел к ней на диванчик, обнял за плечи, плотнее привлек к себе и заквохтал:
– Ну, будет, будет. Бедная девочка. Не вышло развеяться в Оксфорде, да? Пусть твоя милая головка отдохнет на груди верного кузена Джорджа. Забудь о неприятностях, душа моя.
Это было приятно, именно этого Фанни всю жизнь и хотела: притулиться к великодушному мужчине, к защитнику, единственное стремление которого – ее, Фанни оберегать и к сердцу прижимать.
Удобнее устраиваясь в объятиях, Фанни испустила тихий вздох облегчения. Нет, в Оксфорде нынче не задалось, подумала она с улыбкой (столь покойно было у Джорджа на груди, что Фанни смогла улыбнуться), вот разве только говяжий пудинг оказался хорош. Зато уж после пудинга оплеухи так и сыпались. Возможно, мелькнуло у Фанни, ей, пятидесятилетней и усталой, на самом деле нужны колыбель и нянюшка, чтобы кончить жизнь с тем же комфортом, с каким она в жизнь вступала. Безопасность, защита, нежная любовь – ах как это сладко. А если в роли нянюшки будет мужчина, а вместо колыбели – кольцо его сильных бережных рук, что ж, тем лучше.
– Тебе, ягненочек мой, на самом деле нужен муж, – шепнул Джордж прямо в маленькое ушко, отягощенное драгоценной сережкой.
– Нет, нет, – запротестовала Фанни (возражения утонули в ворсе меховой подкладки Джорджева пальто). – Только не замужество!
Тем не менее слова Джорджа бальзамом пролились на ее измученное, униженное сердце, ведь Фанни страстно хотелось увериться, что по крайней мере один человек считает замужество естественным для нее шагом.
– Я говорю о муже знакомом и привычном, дорогая, – выдал Джордж, испортив все дело, и добавил, нанеся делу непоправимый ущерб: – Лишь такой муж способен скрасить существование на закате дней.
Фанни дара речи лишилась. И Джордж туда же! Поет в унисон с остальными! Но не могут ведь ошибаться все без исключения, повторила она про себя. Люди, встреченные ею нынче, друг с другом не знакомы, шанса обсудить ее не имели – а говорят практически одно и то же. В любом случае Фанни осталось только спрятать пылающее лицо на Джорджевой груди и предаться отчаянию – иного не дано, так ведь?
– Ты вполне мог быть Байлзом, – пробормотала Фанни спустя мгновение с безнадежностью в голосе.
– Кем-кем я мог бы быть? – Джордж вновь склонился над нею, ибо поезд мчался на большой скорости и стук колес мешал уловить ее слова.
– Байлзом. Это врач – специалист по нервным болезням. Утром он сказал мне почти то же самое насчет мужа и… и заката дней.
– Это тот, что пользует мою Ниггз? – уточнил Джордж. – Стало быть, здравого смысла у него больше, чем я думал. Разумеется, малютке вроде тебя муж необходим. Кстати, давно ты в последний раз получала вести о том, кому открыла счет? Об этом субъекте с библейским именем – как бишь его? Исав? Или Израил?
– Иов, в смысле – Джоб, – сказала Фанни, высвободилась из объятий и села прямо.
От одного этого имени ее словно током ударило. Она сидела не шевелясь и буравила взглядом Джорджа. Щека, которой она прижималась к его пальто, так и горела, один локон выбился из прически.
Джоб. Снова Джоб. Уже и в поезд проник. Уже назван по имени добрейшим кузеном Джорджем.
– Точно. Джоб. Вот так имечко. Есть у тебя о нем новости?
– Зачем они мне?
– Он ведь не аннулировал твое пособие?
– Пособия у меня никогда
