Поскрёбыши - Наталья Арбузова

Вербное воскресенье. Вербный базар на площади во Мценске. Продают деревянные яйца, крашеные и просто точеные – разрисовывай к пасхе. Никитка звонит самолично, Иван Антоныч рядом стоит, чтоб, чего доброго, в небо не ушел. Небо манит, голубое с позолотой, и весь округлый мир точно большое пасхальное яйцо. Дальний лес пушится, будто весь из вербы. Не Христос на осляти въезжает во Мценск – Олег на автобусе. Приехал за очередной подачкой. Подсел на достаток. Послали ему, а всё мало. Да что ж ты, зараза, разве не получаешь зарплату-зряплату за непыльную работу на складе бытовой техники в городе Железнодорожном? Нет, теперь у Олега новые претензии к Саше. Лариса проболталась насчет болезни маленького Свена. Так это она, Александра, виною, что у Олега больной сынишка? Ко всему вдобавок неряха она, Александра, и неумеха. Живучи одной головкой – и обед сварить неловко. Кабы не она, змея, давно бы стал Олег большим человеком. Пусть она и платит. Пусть она и плачет. Ишь ты – в Швецию! А то мы их, шведов, под Полтавой не били. Говорят же – горю как швед под Полтавой. В Полтаве улицы так и называются: Первая Шведская Могила, Вторая Шведская Могила. (И поговорка шведская есть: когда гремит гром, то говорят – русские идут. Олег, к счастью, не знает. А то бы обязательно добавил.)

Ну, пришел. В Ларисиной квартире жильцы. Звонарь уж переселил Ларису с внуком к себе в двухкомнатную. И фортепьяно осторожно перевез. И черти все туда поехали, попрятавшись хитрым манером в разную посуду. Жильцы в воскресенье были дома, сказали новый Ларисин адрес. Олег момент материного переезда пропустил, не поинтересовался. Сейчас постоял в передней, посмотрел в комнату своей юности. Какой роскошью казалась ему тогда однокомнатная! Прищурился на солнце, светившее прямо в стекло. Поглядел, как там дерево под окном. Еще без листьев, но всё в воробьях. И пошел Олег без особого куражу прямо звонарю в зубы.

Недалёко было идти. Дверь оказалась не заперта, толкнул – отворилась. В передней сидит целый синклит чертей – разложили хвосты, ровно собаки. Уже прознали. Еще и подмосковный дежурный черт вылазит из Олегова рукава. Тьфу! А из комнаты доносятся звуки, как будто радио. Вышла Лариса, целует Олега, ведет на кухню. Чертей в упор не видит. Сейчас сынок, я тебя покормлю. Никитка доиграет – прибежит. Иван Антоныч в церковь вернулся, ему нынче еще звонить. Вон, взгляни на деревянные яички. Сегодня на площади торговки Никите в карман насовали, чтоб он расписывал. Я сама раскрашу, ему не до того. (Тут один черт залез Олегу на правое плечо, задержал мерзкой лапой ложку, подносимую ко рту, и проскрежетал на ухо: «Только заикнись о деньгах!» Олег принял к сведенью.)

Появился Никитка, поел. Пошли в комнату – охотно поиграл отцу. Внешне становится всё больше похож на Ларису: белокурый, с мягкой улыбкой. Звон донесся с колокольни, скоро хозяин вернется. Здесь близко. Стал на пороге Иван Антоныч – черти словно растворились. Знают свое место. Но едва Олег промолвил: «Я вот хотел поговорить…», как местный черт вскочил ему на загривок и сдавил мертвой хваткой горло. Иван Антоныч показал вид, что не заметил. Лариса принесла с кухни полную тарелку, поставила перед хозяином. Никитушка играл, не глядя на свои руки, и улыбался вполоборота Олегу.

Так Олег безрезультатно-поэтично скатался во Мценск. Его благоверная Ксения слова поперек не сказала. Не всё коту масленица, будет и великий пост. Со склада Олега вскоре поперли. Уж больно не любил сам таскать – спихивал на шофера, какой от заказчика. То и были на него жалобы. Это вам не кадилом махать. Ксения устроила его рядом в Кучине охранником при сберкассе – сорокалетнего мужика. Вся работоспособная Россия стоит что-нибудь да охраняет, неведомо от кого.

Ну что, исполнилось Никитушке десять. В пятый класс его записали понарошке: историю-георафию не осилил. Зато занял первое место на конкурсе «Щелкунчик». Играл с Ларисой за кулисой. А черти, сделавшись невидимы, так возле него и сидели на всякий пожарный. Когда стали люди Никитушке хлопать, он было и сам захлопал в ладошки, но черт его быстро одернул. Позвали в консерваторию, чтоб поиграл профессорам свои сочиненья. Еще и еще звали. Лариса все деньги на такси проездила – от Воробьевых с Песчаных улиц до Большой Никитской. Пришлось чертям воровать. Ничего, наворовали тысяч этак пять, а где – их ведь не спросишь. Подсунули Ларисе в сумку, она только услыхала, как замок щелкнул. Лучше у чертей взять, чем у Воробьевых просить. А черти на воровство подсели – пришлось потом летом Иван Антонычу розгой отучать.

Вечера в Москве сделались темны, деревья белые качаются. Афиши консерваторские освещены, в классах свет горит, и музыка оттуда. Никитка уснул в уголку большой комнаты на бархатной кушетке с изголовьем. Лариса сидит, глаза прикрыла, а сама слышит: профессора негромко обсуждают, что с Никиткой делать. Случай непростой. Черти на подоконниках за тяжелыми шторами копытами болтают – им тоже не безразлично, чертям. Не жить Никитке во Мценске, не звонить в колокола, разве что на каникулах. Черти знают слово «каникулы», сиречь песьи дни, еще с Олеговых семинарских времен. Как бы не разбилась только-только сложившаяся пара: Иван Антоныч с Ларисой. Черти столько сил положили, чтобы их согласовать. Иван Антоныч уж подсел на семейную жизнь. Сыновья у него – отрезанные ломти. Теперь закрутится Лариса в Москве: тут улыбнись, там поклонись. Консерватория уж договорилась с благотворительным фондом «Новые имена». Оплатят Ларисе с Никиткой комнату, снятую в переулке за большой Никитской (Никитиной улицей). Дадут Никитке именную стипендию. Историю-географию, биологию-зоологию Лариса сама будет рассказывать внуку на доступном уровне. Учебники выдадим. Алгебру, геометрию, физику, химию – похерить. Из языков только крохи итальянского, то есть музыкальные термины. Спросили Ларису: согласна ли сотрудничать. Согласна, она человек жертвенный. Черти смирились со своей участью: жить в коммуналке с длинным коридором и высоким дореволюционным потолком, за толстыми стенами. Спать на широких подоконниках, за цветочными горшками, жуя с досады столетник. Делать нечего – черти собрали полный оброк не бесовских, скорее человеческих чувств и свалили к ногам спящего Никиты. Подсели на общенье с людьми. Видно, люди пока еще более совершенны. Венец творенья, блин.

Затужил Иван Антоныч на своей колокольне: желанная жена и названный внук далече. Не станет Никита застенчивым звонарем, а станет непонятным человеком – композитором. Будет сочинять беспокойную музыку, еще чего доброго уедет из России. И Лариса за ним точно хвостик. Он ведь сам ни поесть ни одеться не сообразит. Как только он ноты понимает – чудеса да и только. От лукавого всё. Нанизаны черные кляксы на палочку. Тьфу. Помрет Лариса – кто за ним, убогим, присмотрит? за него ни одна девушка не пойдет. При церкви надежней. Батюшка назначит послушанье какой-нибудь старушке за звонарем ходить. Да полно тебе каркать-то, Иван Антоныч. Уж швед Нильс ошибся в судьбе своего пасынка. Ошибешься и ты. Сам изволишь видеть, какая сложная у него линия жизни. Хорошо тебе при церкви, пока церковь стоит. Воспомни семнадцатый год. Перекрести лоб и не ропщи.

Ярким февралем пришли студенческие каникулы. По осевшему снегу прихала во Мценск чуть поседевшая Лариса с серьезным Никитою. Глядит звонарь не наглядится. Не звонаренок, а рослый отрок – дружка звонаря. Пошли вдвоем на колокольню пасти весенние облака. Только домой вернулись, пообедали – Никита за свои синфонии. Из чемодана с колесами вылезли трое подросших чертенят. Поют в передней скверными голосами: до-ми-соль-ми-до… до-ми-соль-ми-до. И так до бесконца. Боле ничего не освоили. Но не гнать же их из дому. Сроднились как-никак. Кабы не они – не заговорил бы Никита. Нельзя нам без своего беса. Уж так повелось. Не нами началось, не нами кончится. Иван Антоныч вздыхал, но терпел. Каялся на исповеди. Однако отец Анатолий и сам в церковных сенцах ИХ заставал, то и не удивлялся. Свои мценские черти уж не в диковинку. Глядишь – уживемся и с московскими И допускал Иван Антоныча к причастию.

Явилась во Мценск Саша из Швеции. Десятилетний сын, поступивший в московскую консерваторию по классу композиции – это круто. Что твой Дмитрий Шостакович. Показала фотки приговоренного к идиотизму Свена. На Никиту не похож, но, может, тоже выровняется. Прецедент есть. Тебе бы, Александра, попросить у Ларисы на раззавод наших российских чертей. Не догадалась, а Лариса постеснялась предложить. Надейся на норвежских троллей. Как бы не пролететь: они довольно коварны, да и захотят ли иметь дело со шведами. В любом случае наши беси сноровистей. От меня иного заявленья и не ждите.

Уехала Сашенька. Иван Антоныч всё ее Шуркой звал. Оставила денег на Никитино образованье. Но Никитка уж был в консерватории вроде как сын полка. С него и в буфете за обед ничего не брали – записывали на счет неведомо чей. Но всё до мелочи оплачивалось тем же фондом. Бродят по России большие деньги, не знают куда приткнуться. В данном случае спонсоры клюнули на сенсацию. Так уж подсудобили курирующие Никиту черти.