Поскрёбыши - Наталья Арбузова

Ну конечно, Маринка поступила в консерваторию и без этих двоих оглоедов-невозвращенцев. Было кому ей пособить. Хотя бы сам Никита. Ну. и шустрики подсуетились. Спасибо нашим бесам за общепризнанную русскую одержимость. И Свена зацепило краешком. Зацепило и поволокло. Маринка – пианистка. Ее согласны отпустить на лето во Мценск при условии, что на даче у звонаря будет инструмент. Фортепьяно сейчас можно получить через интернет даром – только заберите, увезите. Черти подсудобили так, что кто-то отдал хорошее старое пианино. Осталось только настроить и потом топить на даче уже существующую печку всю зиму, чтоб инструмент не испортился. Ладно, до зимы еще надо дожить. А пока – счастливое лето, не состоявшееся в прошлом году и так тяжело доставшееся самоотверженному звонарю. Маринка с Ларисой живут по одну сторону затоптанной канавки, Иван Антоныч с Никитою по другую, а Олег во Мценске – его прибрала к рукам очередная разведенная женщина по имени Римма. Черти к Римме не пошли – устали таскаться за Олегом. Это так, отговорка. Черти народ неутомимый. Просто соблюдают уговор со звонарем. Еще и предлагают на зиму остаться в дачном доме и топить. А не сожжете? никак нет, не сожжем. Хорошо, там посмотрим.

Какое лето, что за лето! Да это просто колдовство. И как, спрошу, далось нам это – так, ни с того и не с сего? Колдовство. Вот они, организаторы первого Марининого студенческого лета, небезызвестные Шустрик, Шортик и Шельмец. Стройные вежливые черти, перенявшие сдержанность от Иван Антоныча. Уже неплохо разбирающиеся в популярной классической музыке, щеголяющие именами Гуно и Бизе. Не черти, а шевалье. Чинно сидят на песчаном обрыве, не сучат ногами. Из вырытых в песке углублений слышен писк птенцов, а ласточки родители высоко-высоко режут крыльями нагретый воздух, ловят мошкару. К погоде. Всё к погоде, куда ни глянь. Ничто не смеет омрачить долгожданной радости. Маринка плетет венок на крупную Никитину голову. Примерила. Завязала. Кому венок износить? носить венок милому.

Не слишком ли хорошо, чтобы быть правдой? Маринка держит в зубах под куполом цирка канат, на котором висит Никита. Разожмет зубы – ведь он разобьется. У него нет иммунитета против жизненного зла. Того гляди подсядет на женскую лукавую любовь. Бдите, дружественные бесы. Укрепи Никиту своей недюжинною силою, звонарь. Страхуй, как на колокольне, дополнительной веревкой. Только каким манером? сама не знаю. Но ведь Сашенька выкрутилась? тоже была под ударом. Ну что ему, Никите, в монастырь идти? подсесть на молитву, сказочному красавцу-парню? Право, я теряюсь. А венок – загляденье. Сел на голову крепко – уши держат. Завянет – Маринка еще сплетет. Лету нет конца.

Опять мысли лезут в голову. Весы никогда ровно не стоят, всегда склоняются в какую-то сторону. Того, кто сильней любит, стережет опасность. Другой скоро начнет думать, что делает этому, сильно любящему, одолженье. А там недалёко и до… Страшно мне за Никиту. Но жизнь распорядилась иначе. Лето всё-таки кончилось. Маринкины родители-музыканты уехали во Францию и забрали ее с собой. Будет учиться в парижской консерватории. Держали в секрете до последней минуты – вдруг не выгорит? Получилось, будто скрывали от Никиты. Может, и правда таили. Понимали, что всё непросто. Лучше подальше. Поплели венки – и хватит. Увезти девчонку, пока не подсела окончательно на общенье с не вполне нормальным гением. В прочем, где вы видали нормального гения? А вообще, вы гения близко видели? Стоишь рядом – от него исходит излученье.

Бесы, конечно, рано учуяли грозное будущее. Пока шустрики кайфовали, любуясь ласточками в небе, их московские собратья рвались через непробиваемого консьержа в консерваторский дом. Наконец даже и проникли, но в квартире уж паковали вещи. Черти пытались сорвать отъезд – Маринкина мать поскользнулась на лестнице. Так с перебинтованной лодыжкой и полетела – в Париж, в Париж. С решительным мужем и послушной дочерью. Маринка первое время включала скайп в условные часы – поговорить с Никитою. Потом подсела на очарованье Парижа и забыла уговор. Соперником Никиты стал город, поэтами воспетый от погребов до крыш. Что ж, Париж стоит обедни. Хорошо, жизнь не подвергла Никиту большему униженью – Маринкиной измене у него на глазах. Измене, которая носила бы мужское имя. А так – обошлось. Черти осторожно спустили дело на тормозах. Никита еще яростней подсел на сочинительство. Сублимация, блин. Декабрь присыпал Москву снежком так скупо – ровно украл. А Москва всё строилась и никак не унималась. Это уже было похоже на сумасшествие.

Аспирантура Никиткина весной заканчивалась, и финансированье прекращалось. Оригинальнейший, но никому не известный композитор должен был ехать во Мценск и там осесть. Кто станет его исполнять и раскручивать? кому он нафиг нужен? Черти посовещались – и откуда ни возьмись появилась работа по церковному многоголосию в допетровской Руси и соответствующие публикации. Явились и оппоненты, благополучно состоялась защита. Правда, потом эти оппоненты как сквозь землю провалились. Ровно их черт хвостом смел. Долгонько их никто не видел. Никитку оставили при консерватории на непонятных условиях. Сидел в библиотеке, расшифровывал старые нотные записи, так называемыми крюками. Черти ему здорово подсобляли, так что много времени тратить не приходилось. Занимался со студентами тем же предметом. Тот же мценский звонарь, но на другом уровне. Жил вместе с преданной Ларисой в той же большой комнате. Теперь плату за нее собирали с бору да с сосенки. Сашенька иной раз помогала, Иван Антоныч сдавал во Мценске обе квартиры, свою и Ларисину, сам жил на теплой даче. Сыновья звонаревы, многосемейные попы, не одобряли отцовского второго брака и держались в стороне, благо далёко жили. А Никита, воцарившись в звонаревом сердце, писал и писал – в стол.

Не так уж страшен черт, каким его малюют. Я имею в виду нашего, обрусевшего черта. Во всяком случае те бесы, что некогда прицепились к злополучному семинаристу Олегу, после взяли под защиту не только ущербного Никитку, но заодно еще и Свена. Я же на бесей валила все беды скорее по привычке. Они, беси, сделали всё что могли и даже более того. Но что же никто не посылает Никитиных сочинений на конкурс? не добивается для него престижных премий? Мутная это вода. Не всё же на чертей надеяться – самому надо чесаться. Дитя не плачет- мать не разумеет. Начнешь бегать хлопотать- потеряешь творческий дар. Да Никита и через порог ступить побоится. Сидит над древними крюками – потому ему и хорошо. Одни люди умеют создавать, другие продавать. А черти пока шмонают воробьевскую квартиру: у них с давних пор остались ключи. Ищут что украсть – помочь Ларисе. И не находят. Деньги у мадам Воробьевой на банковской карте, золото при себе (на себе). Наследили на полу копытами и ушли с какой-то мелочишкой. И на старуху бывает проруха.

Из плечистого подростка Никиты с широко раскрытыми глазами вырос замкнутый молодой консерваторский преподаватель. Что пережил, что передумал – из него клещами не вытянешь. Летом во Мценске сядет за фортепьяно, перезимовавшее в тепле. Наигрывает, записывает, не замечая своих – Иван Антоныча с Ларисой, копающихся в огороде при содействии скоропомощных чертей. Но лишь зафырчит мотоцикл, ему же нет сносу – выскочит, сядет в коляску, еще маша руками в такт своей мысли. Едут вдвоем звонить. Мценск не сильно разросся, с колокольни видать поля, засаженные картошкой – капустой – кукурузою. Чем придется. Не рожью, матушкой. Полетит звон, подымется эскадрилья ворон с зеленых куп старого кладбища. Проснись, Никита. Это твоя земля, твоя церковь с не больно какими знаменитыми образами. Твои родные черти, привычные ко звону, притулились на лесенке, дергая носами. Ты богатырь, тебя и десять бед не берут. Можешь хоть тридцать лет просидеть на печи у Иван Антоныча, а выйдешь в мир. Не ты, так тобою созданное. If i know anything about anything, черти Никите тридцать лет на печи сидеть не дадут.

Был Петров день. Отзвонили звонарь с дружкой, приехали на дачу. Лариса пекла пирог с малиной – именины Никитина прадеда, отца Виктора Петровича Воробьева. Печь, сложенная Иван Антонычем, была снабжена двухконфорочной плитою в выемке кирпичной кладки и духовкою под плитой. Черти любили забираться в остывшую духовку. Любили тепло – память о родном пекле. Вернулись бесы вместе со звонарем – Никита сидел в коляске, черти гроздью висели за спиной правильного Иван Антоныча. Шмыгнули в дом, расселись по углам. Ларисе ни к чему: она их как всегда не видит. Никита потихоньку дал бесам корку от пирога. Шустрику, Шортику… а где Шельмец? С мотоцикла слезали в полном составе. В сени входили – тоже. Шельмец не объявился ни поутру, ни в обед. И через сутки позвонил со СВОЕГО смартфона на Никитин смартфон. Гуляет по Парижу. Летняя шляпа, черные очки. Рыльце упрятано в острый воротничок наимоднейшей рубашки. Ажурные полусапожки укрыли копытца. Фланирует по бульварам. Что, Оглоеду с Огрызком можно, а мне нельзя? Швеция. Франция – один черт. То есть уже трое наших чертей эмигрировало. Результатом дерзкого побега Шельмеца стал развод Маринкиных родителей. Обое завели во Франции новые семьи и перестали заниматься дочерью. Бесы небось не ангелы. Нашкодил, прикрывшись благой целью.