Взмахом кисти - Алана Инош

В квартире остался шлейф элегантного аромата дорогого парфюма. Сев на диван, Художница взяла со столика фотографию своей младшей сестры. Эти глаза… Огромные, инопланетные, карие с золотым ободком. Казалось, на неё смотрело существо того же ранга, что и Надин, только находящееся в плену тщедушного тела в инвалидной коляске.

Ей очень не хотелось это делать, но на «Вечер на озере» посмотреть было нужно. Картина предсказывала, удастся спасти клиента или нет: если лодка – символ гроба – не появлялась, человек выздоровеет. Художница остановилась на пороге мастерской.

На плечи опустились призрачно-серые руки печали.

Сев за компьютер, она открыла свой сайт. Со вчерашнего дня – двадцать восемь сообщений в гостевой книге, сорок шесть комментариев к картинам, четыре заказа. Художница выборочно ответила гостям, а с заказчиками нужно было работать индивидуально. Сейчас её мысли занимала сестра. Может быть, что-то всё же можно сделать?

Прежде чем она открыла зонт, тёплый дождь ласково намочил короткий ёжик на её голове. Ноги в кедах прыгали через лужи, новые облегающие джинсы стального цвета подчёркивали худобу. Мокрая листва блестела, вибрация полотнища зонта от града дождевых капель передавалась по ручке и чувствовалась кожей. «Разве это справедливо?» – холодным лезвием застрял в сердце вопрос. Только Надин могла дать ответ, и именно ей Художница несла в нагрудном кармане джинсовой куртки фото девочки.

На остановке под крышей она сложила зонт. Дождливое ожидание ползло мучительно, давя душу асфальтовым катком. Вся детская обида всколыхнулась, осколки давней тоски зашевелились, вонзаясь в сердце, но Художница рукой взрослого человека отодвинула это гневно-болезненное месиво в сторону, чтобы оно не застилало взгляд. Её отец умер, а этот человек лоском своих туфель, лысины и иномарки не вызывал ничего, кроме холодного отчуждения. То же самое она должна была бы чувствовать и к новообретённой сестре, но нет – горло сжималось, теплело и наполнялось солёной влагой, не давая сердцу ожесточиться.

В доме пахло свежим тёплым хлебом и ещё чем-то вкусным. Удивительные волосы Надин, заплетённые в толстую косу, спускавшуюся ниже пояса, были опутаны живым вьюнком; его белые цветки, похожие на крошечные рупоры граммофонов, свисали из-за её ушей изящными серёжками. Она жарила картофельные драники.

Поставив зонтик в углу сушиться, Художница скользнула ладонями по округлым плечам Надин, прижимаясь сзади к её мягким выпуклостям.

«Надь… Мне надо с тобой посоветоваться».

«Мм… Да? Слушаю тебя», – с приветливой готовностью отозвалась Надин.

Сначала Художница с наслаждением погрузилась во влажную шёлковую глубину поцелуя, а ладонь Надин примяла щетину на её затылке. Блестящая от масла деревянная лопатка переворачивала коричневато-золотистые, поджаристые лепёшечки и перекладывала на блюдо, а Художница достала из кармана фото.

«Сегодня я встретила своего отца. Оказывается, все эти годы мы жили в одном городе. Он недурно поднялся в жизни, разбогател. Какой-то большой шишкой стал. А это моя младшая сестра, Арина, о которой я только что узнала. Она больна, прикована к коляске, живёт на обезболивающих. Официальная медицина от неё отказалась, врачи разводят руками. Отец пришёл заказать для неё лечебную картину… А на «Вечере на озере» лодка снова появилась. Неужели ничего нельзя сделать? Надюш, может, ты поможешь?»

Переложив все драники на блюдо, Надин принялась накладывать ложкой в кипящее масло новые оладушки из картофеля. Глянув на фото, она сказала:

«Твой отец сам не знает, кому он дал жизнь. Сестрёнка твоя – земной ангел, она пришла сюда помогать людям, утешать, забирать себе боль мира. Но слишком много чужого горя она в себя приняла, и оно её убивает. Да, ангелы живут среди людей, их цель – делать так, чтобы в мире становилось меньше боли и страданий. Тем самым они удерживают человечество от гибели, отсрочивая её, отводя накапливающийся «пар» и предотвращая «взрыв». Они, как губки, впитывают всю гадость и действительно очищают мир – увы, ценой собственной жизни, и зачастую никто не говорит им даже простое «спасибо». Впрочем, они делают это не ради славы и не ради благодарности. Умерев, они воплощаются вновь и продолжают выполнять свою миссию, проходя через длинную цепь мучительных смертей и возрождений. Это их добровольное служение, их предназначение. Мне жаль… – Надин вздохнула, чуть передвигая драники лопаточкой. – Этот ангелок угасает. Но это её путь, её служба, её работа, за которую ты должна от имени всех людей поклониться ей в ножки».

Дымящееся блюдо драников встало перед Художницей на стол, рядом – чашка сметаны и тарелочка с нарубленной зеленью. Художница никак не могла проглотить горький ком, разрывавший ей горло. Сестра с фотографии смотрела с грустноватой мудростью, без страха и паники. Она будто знала, какая ей уготована судьба.

«Картина может только облегчить переход её души в тонкий мир, – сказала Надин, беря себе драник, намазывая его толстым слоем сметаны и посыпая щепоткой зелени. – Если предоставить событиям возможность идти естественным образом, девочка, скорее всего, будет умирать в долгих страданиях, со страшной болью. А у картины просто уснёт счастливым сном, легко и без мук. Это всё, что ты можешь для неё сделать, но и это – немало».

Художница поражалась её немыслимому спокойствию, с которым она говорила всё это – словно речь шла не о смерти, а о поездке в лагерь отдыха. Из её оплетённых вьюнком волос выползали крошечные, прозрачные мотыльки, розовые и зелёные, и порхали над бутонами-граммофончиками.

«Это жизнь, любовь моя, – мягко ответила Надин на мысли Художницы, глядя на неё с тёплой, шепчущей вечностью в глазах. – Немеркнущая, не прекращающаяся ни на миг. Бояться её не нужно. Дорогу осилит идущий».

И снова горячая и вкусная еда, приготовленная её добрыми руками, согрела душу Художницы. Пышущий жаром хрустящий драник, сверху – холодная густая сметана и ароматные петрушка и укроп, пахнувшие летом, дождём, садом – таков был рецепт утешения. А приправой послужила щиплющая глаза печаль, светлая нежность, переполнявшая сердце при взгляде на фото большеглазой девочки.

«Но не завидую я тебе, – добавила Надин. – Тебе придётся объяснять всё это её родителям. Удачи тебе и мужества… Держись. Я всей душой – с тобой».

«Я не знаю, как я буду всё это говорить, – проронила Художница. – Вряд ли они смирятся».