Смерть от воды - Торкиль Дамхауг

— Не думаю.

— Почему? — Юдит ван Равенс насторожилась, будто сомнение в любой момент готово было перерасти в подозрения.

— Я хочу, чтобы полиция нашла мою сестру. Это единственное что-то значит для меня. Если им предоставить чересчур много сведений, которые собьют их с толку, поиски займут больше времени, и тогда, возможно, будет слишком поздно. Как-то так, если вы поняли.

Она допила кофе, оказавшийся на столе. Незачем сидеть здесь. Но больше некуда идти. Сунула руку в сумку за сигаретами и наткнулась на что-то другое. Она достала блокнот, который забрала из кабинета Майлин. Смотрела, как сестра написала свое имя с обратной стороны обложки. Потом написала его сама строчкой ниже, каллиграфическим почерком. Майлин всегда лучше ее пользовалась головой. Она была сильнее, сдержаннее, но руки у нее жили в каком-то другом мире.

Лисс.

Она сидела и долго смотрела на эти четыре буквы.

Лисс — сестра Майлин, — написала она еще. — Лисс Бьерке.

Лисс Бьерке связывалась с полицией. Они так и не перезвонили. Знает ли она что-нибудь, что поможет им найти Майлин?

Пациент, назначенный на 11 декабря, в день, когда она пропала: Й. X.

Образ Зако на диване потускнел, пока она это писала. Не исчез совсем, но оторвался от других мыслей.

Думать о тебе помогает, Майлин.

Что ты хотела рассказать Бергеру перед передачей?

Вильям знает. Надо, чтобы он признался.

Не знала, откуда это взялось. Она заказала еще эспрессо. Официант с виду был с Ближнего Востока или из Пакистана. Он скользнул по ней однозначным взглядом. Он хотел ее тела, не зная о ней ровным счетом ничего. Как все просто. И пробудил в ней ответ, который она контролировала. Она держала его взгляд, пока он сам не отвернулся. Он пришел с кофе, поставил его на стол и остался рядом, будто ждал чего-то.

— Мне сразу заплатить?

— Заплатите перед уходом.

Он слегка поклонился. У него были густые волосы и тонкие брови. Пахло от него чем-то соленым и жирным, настолько отвратительно, что она на несколько секунд даже перестала думать.

Когда он возвращался к стойке, она следила за ним взглядом. Так пристально вглядывалась она в его широкую спину и узкие бедра, что он не мог не заметить.

Она снова достала блокнот.

Рассказать все Майлин. Что случилось на Блёмстраат.

Зако задохнулся. Кто-то подсыпал ему снотворное в пиво.

Что бы ты сказала, Майлин?

Попросила бы меня с кем-нибудь об этом поговорить.

Позвонить Далстрёму.

Она посидела, прижимая ручку ко лбу.

Не исчезай, Майлин. Ты мне нужна.

7

Среда, 17 декабря

Турмуд Далстрём взял ее за руку и долго держал, очевидно выражая сочувствие. Она знала, что ему около пятидесяти пяти, но отчего-то он выглядел моложе. Причиной тому был не выдающийся подбородок и не контур почти лысой макушки под легким зачесом светлых волос. Может, голубые, глубоко посаженные глаза, решила она. Она познакомилась с ним четыре года назад. Во второй раз они виделись полгода назад, когда они с Майлин приезжали на конгресс в Амстердам. Он делал основной доклад, хвасталась сестра и настаивала, чтобы Лисс показала им хороший ресторан. Лисс заподозрила, отчего сестра так волнуется, но все равно согласилась. Далстрём много лет вел полосу в газете «Дагбладе», куда люди писали и рассказывали о своих проблемах. Он комментировал их сложные супружеские отношения, игорную зависимость, злоупотребление спиртным, неверность, отсутствие сексуального влечения и даже нарушения аппетита. О последнем он написал несколько книг, заметила ей Майлин.

Кабинет Далстрёма был в цокольном этаже его виллы с видом на парк и ели у дороги на Фрогнерсетер.

— Вы по-прежнему ее научный руководитель? — спросила Лисс, сев в мягкое кожаное кресло.

— А вы это знали? — Казалось, он удивился. — Майлин обычно не распространяется о том, кто ее руководитель.

— Мне она много чего рассказывает. Она мне доверяет.

— Я не это имел в виду, — уверил ее Далстрём.

Она не поверила. Но поняла, что Майлин рассказывала ему о ней, а теперь она сидит тут с неотвязным ощущением, что он знает, что происходит в ее голове.

Он принес кофе, попробовал его и скорчил гримасу, предложил сварить новый. Она отказалась, в соседней комнате сидела девушка ее лет и ждала.

— Я не много времени у вас отниму, я знаю, вы очень заняты.

— Я рад, что вы захотели со мной пообщаться, — сказал он.

Лисс всегда была начеку, разговаривая с коллегами сестры. Когда она была совсем юной и Майлин представляла ее своим однокурсникам, у нее возникло ощущение, что психологи видят людей насквозь и что малейшая ее фраза или действие могут выдать ее. Постепенно эта вера в магические способности утихла, и теперь ей приходилось сдерживать раздражение. Она старалась не дать распуститься желанию провоцировать, пробуждаемому в ней психотерапевтами. Дважды она сама начинала курс и оба раза прерывала его после первых сеансов. Она поклялась больше никогда не ходить к психологам, уж точно не к психиатрам.

А Далстрём был как раз психиатром.

— Мне тоже непросто сейчас вести себя как обычно, — добавил он. — Нелегко думать о чем-то, кроме Майлин.

Казалось, он был искренен. Он стал расспрашивать о настроении дома в Лёренскуге, и ей ничего не стоило рассказать о реакции матери и о благонамеренных, но бесполезных попытках Таге ее утешить. Но Далстрём захотел узнать, как чувствует себя она сама.

— А что вы думаете о ток-шоу, в котором Майлин должна была участвовать? — прервала она его.

Он потер переносицу, кривую, вероятно сломанную. Когда они сидели в ресторане «Вермеер» в Амстердаме, он шутил, рассказывая, как в юности занимался боксом.

— Я руковожу Майлин по поводу лечения пациентов, — ответил он. — Что до остальных ее дел, разумеется, меня это не касается. Но она спрашивала, не против ли я, если она вмешается как-то в деятельность Бергера.

— Вам он не нравится, — признала Лисс. — И вам тоже.

Далстрём, кажется, задумался.

— Всякий наглец с минимумом таланта и достаточным запасом жестокости обречен на успех, — изрек он.

— Разве может повредить самоирония?

— Нет, это очень полезно, Лисс. Но для нас, работающих с жертвами цинизма, мир выглядит по-другому. — Он скрестил ноги и откинулся в кресле. — Мы можем болтать о чем угодно. Ты не нарушаешь никаких табу, когда говоришь о сексе, смерти или Боге. Пока говоришь с иронией. Табу нашего времени — серьезность. Табу сместилось от содержания к форме.

Тут же Лисс ответила:

— Майлин что-то про него выяснила. Что-то, что Бергер наделал. Она хотела разоблачить это по телевизору в тот вечер. Она собиралась поговорить с ним перед самым эфиром, чтобы дать ему шанс отменить передачу.

— Откуда вы это знаете?

— Вильям, ее парень.

«Но я не уверена, можно ли ему доверять», — собралась она было добавить.

Далстрём выпрямился и внимательно посмотрел на нее:

— А полиция знает об этом?

— Вильям попытался им это рассказать. Но кажется, им неинтересно. По крайней мере, он так считает.

— Они вынуждены работать с огромным количеством информации.

— Мне кажется, они вообще ни с чем не работают.

— Это неправда, — заявил Далстрём. — Но я сделаю один звонок. Я знаю одного человека в полиции, с кем стоит поговорить.

Лисс приготовилась закончить разговор. Она заметила, как уютно сидеть рядом с этим человеком, которым так восхищалась Майлин и которому она так доверяла. Если просидеть здесь подольше, она расскажет то, что ему знать не надо.

— Невозможно представить себе, что кто-то хотел причинить зло Майлин.

Далстрём кивнул:

— Майлин я называю основополагающе хорошим человеком. И в то же время она мужественна. Поэтому она создает себе противников. Кроме того, она давно работала на минном поле. — Он сидел, наморщив лоб, и смотрел в окно.

— Понятно, что вы ничего не можете рассказать о пациентах Майлин, — сказала Лисс. — Но я знаю, что она пишет диссертацию об инцесте и прочем. Это ведь не тайна?

Он ответил не сразу:

— Конечно нет. Она же будет опубликована… Она рассматривает группу молодых людей, подвергавшихся серьезным нападениям.

— А кто-нибудь из них не мог ей повредить?

Далстрём поднял чашку, передумал, поставил обратно на стол.

— Когда Майлин начала свое исследование пару лет назад, она выбрала семерых мужчин, за которыми собиралась наблюдать долгое время. Она с большой осторожностью находила жертв, которые сами не стали насильниками. Именно это она и хотела изучать — что приводит к тому, что замкнутый круг сексуального насилия и унижения вдруг разрывается, что кто-то предпочитает нести боль, причиненную ему, и не вымещать ее на других невинных.