Будущее (август 2007) - журнал Русская жизнь

Я едва не упал у первого же сарая. Задыхаясь, отчаянно перебирая руками в воздухе, как-то остался на мокрых ногах - и тут же приметил, что здесь еще скользко, а в десяти шагах уже убрано, гладкий снег и кусками асфальт. Пятеро ловких ребят в ушанках и темных пальто быстро скалывают и собирают горками лед, чистят улицу взрослыми, дворницкими лопатами, каждую из которых еле удерживают на весу. Я хотел перейти на дорожку, ими выровненную, но так сильно закашлялся, что остановился. Хватит самообмана. Следующий день и хорошо, если не всю неделю, мне придется лежать в не отапливаемой комнате, на одних сухарях с кипяченой водой. Если будет вода. Мне не хочется даже и думать об этом.

Самый маленький мальчик, глядя на меня, засмеялся. Трое других, не поднимая голов, продолжали работать, а последний, самый старший, вдруг улыбнулся мне искоса, как будто бы мягко и необидно. Я все кашлял, переминаясь в проклятом сугробе, но поймал его взгляд.

- Теперь ты нашел, что хотел? - словно спрашивал он у меня. - Ведь ты так отчаянно ненавидел разноцветную плесень успешных, престижных, элитных, фешенебельных, энергичных, предприимчивых, позитивных, молодых, деловых, рентабельных, эффективных, ответственных, бодрых, прозрачных, дорогих, современных и оптимистичных негодяев, мерзавцев и варваров. Ты ненавидел весь мир, что создан был ими, вокруг и для них. Ты мечтал сжечь их квартиры, закрыть их конторы, вдребезги расколотить витрины их магазинов, выбросить мебель из их кафе и похоронить в снегу «ламборгини», а их самих загнать в смертно-расстрельный подвал, некогда фитнес, солярий и пилинг, где их будут сторожить пропойцы и пугачевы, только и милые жестокому сердцу народолюбивого интеллигента. Ты готов был отдать, что имел, за возможность отнять все у них, ты доволен? Все сбылось. Бизнес-центр исчез, сгинул так не любимый тобой торгово-развлекательный комплекс. Вместо них теперь лед, и забор, и сугроб. Так попробуй же выбраться из него, если сможешь.

Мальчик давно отвернулся. Дети счистили снег с еле заметной дороги. Двигай, дядя, пока не замерз окончательно. Вечно меня раздражало чужое бесстыжее лето с плясками, пляжами и автомобилями с открытым верхом, пропади оно пропадом. Вот и пропало. Чуждое жира и пошлости будущее, которое я себе выбрал, шло за ним следом. Дошло - колет иголками в дыры на валенках и хватает за неприкрытые уши. Господи, смилуйся и прости.

Я открываю глаза и вижу Тверскую улицу. Открытую дверь модной лавки, витрину, надменный мордвиновский дом. Розовый автомобиль проносится к площади, издавая отвратительный тянущий звук. Гнусно-рвотные и сыто-довольные буржуа плавают внутрь-наружу бутика, скупая все то, что вовремя, и что не в сезон. Почему они кажутся мне теперь нестерпимо родными, почему мне так нужно остаться в их беззащитном, наивном аду? Аляповатая сумка в руках у подростка, выходящего из очередной безобразной «Коллекции», легче лопаты.

Буду ли я, как они? Никогда. Каково с ними жить? Тяжело. Но от ненависти я почему-то свободен.

Борис Кузьминский

И быдло утро

Помолвка 2022

Саня

От Остоженки моей до Бутова больше часа, засношался пилить. Вылез наверх - как не Москва. Сплошные работяги тут живут, видно сразу. Клумбы да урны, в Катином доме итальянская рыгаловка, вэээ. Повезло хоть, кайфомат отыскался прямо на углу, не совсем еще освинячились. Карточку в прорезь, дыню на клеммы - х-х, мымм, уййй, исправный, децел вставило. Пускай теперь ее перенс врубает мозгопарево свое, мне пох. Ее перенс чмо, таксятник бывший. Ладненько, разберемся. Я Катю по-любому отмажу.

Открывает она - нашампуненная такая муреночка, звездатая, супер. Под вешалкой мнется глист в потниках, точно не перенс. «Он уходит уже, это Ромашов, ты хотел на него посмотреть». Хер-два я хотел, было б на что смотреть, щелочь галимая. Бормочет «здра», насовывает кеды и шмыг ссыкливо на лестницу. Недолго этому залупону шмыгать, вот выбью себе вазэкт и турну его на Ленинградское к шмарякам, а станет кобениться, отмурцую.

«Не надо, не снимай». Хы, будто я собирался. Тянет меня в комнату. Перешагиваю порог и вытаскиваю из-под мышки кирпич в глянцевом переплете за семьсот пятьдесят. «Подарок вам, короче. Новый Чугуненко».

Катя

Вчера отмечали Настину днюху. Карточки ее родаков не резиновые, и мы купили вина на рынке, из-под полы. Я в слюни была. Валялась в ванной на кафеле, пыталась раздеться. Меня кока-колой облили, и Настя, бухая, грязной шваброй меня вытирала. В общем, оборжались до колик. Но под конец я чего-то загрустила и стала звонить Ромашке, сама не знаю зачем, и что говорила, не помню.

Сейчас Ромашка столкнулся с Саней в прихожей и немного накуксился; ерунда, отойдет. Главное-то у него останется. А мне надо думать о собственном будущем, я не идиотка до старости с папой в двухкомнатной гнить. Насчет Сани мне все девки завидуют, и даже госпожа Гун, наша участковая, говорит, что за ним я материально и социально не пропаду, государственная гарантия. Между прочим, Саня не такой уж несообразительный, я ему ставила старые диски Меладзе, ну, из самых заумных, и он не бесился, а молча слушал. Если ему объяснить, он поймет, что раньше в музыке было много интересного и кроме рэп-попсы. Он и читает быстро, почти без запинки, так что можно впрок прихватить для него какие-нибудь книжки с папиных стеллажей. Мало-помалу появятся темы для разговоров, а больше-то ничего и не нужно. Ромашка, солнышко, ты же не веришь в эти бредни про вазэкт.

Николай Антонович

Едва он возник в гостиной, мне показалось, что воздух в ней захрустел, будто перед грозой. Пора уж привыкнуть, однако при близких контактах с ними кости наливаются электрическим зудом. По-прежнему; как двадцать пять лет назад, когда такие контакты были исключительно редки (ведь мы с ними либо жили на разных территориях, либо ходили по одним и тем же улицам в разное время суток), и как пятнадцать, когда сумеречные обитатели городских окраин начали свою, пока еще стихийную экспансию в центр и на дневной свет, размывая и вытесняя нас.

Уселся напротив меня в характерной позе: предплечья крест-накрест, колени разведены под тупым углом, пах выставлен напоказ; материя брючной проймы гульфиком облепляет короткий и толстый член. Подбородок влажен: только что от кайфомата, наверное. Звук его голоса заставил меня поморщиться; они неизменно орут, форсируют связки, точно у бурной реки или на ураганном ветру. Слабый, но терпкий запах, не то чтобы неприятный, но какой-то глицериновый.

Презентовал мне роскошно изданный сборник решенных сканвордов от знаменитого бестселлериста Чугуненко. Чугуненко специально делает в словах по вертикали грубые грамматические ошибки, чтобы по горизонтали получалось смешно. Романы, повести, стихи, воспоминания теперь не публикуются: нерентабельно, слишком низок спрос. По аналогичной причине закрылись новостные программы на всех федеральных каналах кроме Первого китайскоязычного и информационные веб-ресурсы, перестали выходить бумажные СМИ. Ну, почти перестали: завтрашний зятек брезгливо потрогал оставленный мною на диване свежий выпуск «Эсквайра» - расширенный, шестнадцатистраничный. «Дрянь газетка, ей и жопу начисто не подотрешь, гау-гау-гау!»

Перед его визитом, чтобы успокоиться, я читал в «Эсквайре» колонку Гришковца, мудро-просветленную, в окуджавских традициях. Колонка посвящалась ротвейлерам; главный редактор доказывал, что эти собаки не столько устрашающи, сколько прекрасны. Убаюканный его оптимистической интонацией, я почти забыл, как ротвейлеры умертвили Тиночку, которую мы с огромными сложностями выписали щенком через германское консульство (в России на такс нет спроса). В тот жуткий год мы то и дело натыкались в палисаднике на растерзанные трупы терьеров, такс и болонок, а в декабре Маша подала документы на натурализацию и уехала на ПМЖ в Астану. Нам с Катей вышел отказ, и мы до сих пор прозябаем в эпицентре «русского чуда» - неуязвимой демократии, где стопроцентная лояльность масс сочетается с экспоненциальным ростом ВВП.

Катя и Саня имитируют родственную беседу. Вдвоем они смотрятся отвратительно, но прав ведь, прав Гришковец, совет им да любовь. Господи, Господи. Глядишь, и у меня все худо-бедно устроится: прораб Ли Юнь обещал ходатайствовать о моем переводе из краснопресненского в бутовское СМУ. Если выгорит, закончится ежедневная пытка поездок в центр. Помоги, о уснувший, несуществующий, сжалься, пощади старика.

Ромашов

Мое функциональное реноме - щелочь. От слова «щелка». Я не обижаюсь; напротив, горжусь. Кто-то дальновидный наверху вовремя смекнул, что у потомства теперешней элиты руки и мозги будут чем дальше, тем кривее, зато обеспечение воспроизводства этнически близких работяг - вопрос первостепенной важности: вымрут они, развалится и вся процветательная машинка. Заставить элиту пользоваться контрацептивами труднее, чем выучить зайца играть на рояле; поэтому в центральных продмагах и жральнях все съестное пропитано добавками, которые вызывают у двуногих самцов катастрофический нестояк. Официально объявлено, что эти добавки необходимы для защиты от десятков губительных эпидемий, а над устранением досадного побочного эффекта бьются фармацевты, временно импортированные из Юго-Восточной Азии. По слухам, нормальную пищу и льготную виагру выдают в неких потайных спецраспределителях по предъявлении справки о стерилизации, однако эти слухи беспочвенны: добровольная вазэктомия строго-настрого запрещена, дабы не причинять ущерб позитивному имиджу страны. Так что всерьез ревновать Катю к Сане, в сущности, глупо. Но стоит мне представить, как он сыто, по-хозяйски наблюдает за нашими занятиями любовью, стоит допустить, что моего и Катиного ребенка зачислят в элитарную гимназию-дебилоделку, под грудиной распускается жгучая актиния ненависти.