На дальних мирах (сборник) - Роберт Сильверберг

Предложение так и осталось незаконченным. Глаза Фолка яростно вспыхнули. Тремя быстрыми шагами он пересек маленькую комнату, навис над невысоким Уоршоу, схватил его за плечи и с силой встряхнул.

— Убирайтесь!

Уоршоу сконфуженно улыбнулся, отступил на шаг, молниеносно достал из кармана пистолет-глушитель и обрушил на Фолка мощный заряд. Тот стал заваливаться, как мешок, однако Уоршоу подхватил его и опустил в кресло.

Зетона расплакалась. Из ее глаз выкатились огромные капли янтарной жидкости и потекли по шероховатым щекам. Душераздирающее зрелище!

— Простите,— сказал Уоршоу.— Это было необходимо.

Это было необходимо.

Это было необходимо.

Это было необходимо.

Уоршоу расхаживал по каюте. Его взгляд метался с ряда блестящих заклепок на потолке к серым стенам, потом к фигуре спящего Мэтта Фолка и, наконец, к сердитому психиатру Куллинану.

— Хочешь разбудить его? — спросил Куллинан.

— Нет. Пока нет.

Продолжая шагать по каюте, Уоршоу пытался выработать план действий. Прошло еще несколько минут. Куллинан отошел от койки, где лежал Фолк, и взял Уоршоу за руку.

— Леон, расскажи, что тебя гложет.

— Не дави на меня! — выпалил Уоршоу, но потом с сожалением покачал головой.— Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Прошло два часа с тех пор, как ты притащил его на корабль,— сказал Куллинан.— Зачем? Что ты собираешься предпринять?

— Скажи, что мы можем сделать? Бросить его, оставить с этой чужеземной девушкой? Убить? Может, это лучший выход — сунуть его в конвертор и взлететь?

Фолк зашевелился.

— Оглуши его снова, — глухо сказал Уоршоу. — Он просыпается.

Куллинан достал свой пистолет-глушитель, и Фолк затих.

— Нельзя же усыпить его навечно.

— Да... нельзя.

Уоршоу понимал, что время уходит. Через три дня подойдет уже перенесенная дата отлета, откладывать еще раз рискованно.

Но если они бросят Фолка тут, мгновенно распространится весть о шатающемся по Коллидору безумном землянине. Или просто о землянине, сошедшем с ума...

Что же делать?

— Терапия,— сказал Куллинан.

— У нас нет время на анализы. Три дня — вот все, что мы имеем.

— Я не имею в виду всеобъемлющее исследование. Можно вкатить ему наркотик, заблокировать враждебность к нам и вернуть его назад во времени, к воспоминаниям прошлого. Вдруг удастся обнаружить там что-то такое, что нам поможет?

Уоршоу вздрогнул.

— Гипноз?

— Называй это как угодно. Давай попытаемся понять, что именно выбило его из колеи, иначе плохо придется всем нам. Тебе, мне — и девушке.

— Думаешь, получится?

— Почему бы не попытаться? Ни один землянин в здравом уме никогда не вступит в сексуальные отношения с чужеземной женщиной. Да что там! У него не возникнет даже эмоциональной привязанности. Если мы выясним, что именно подтолкнуло Фолка к этому, мы попробуем разрушить эту явно невротическую фиксацию. Тогда он по доброй воле полетит с нами. Все это, конечно, имеет смысл обсуждать, если мы решим не оставлять его тут. Я категорически против того, чтобы увозить его в таком состоянии.

— Согласен.— Уоршоу вытер пот и бросил взгляд на Фолка, по-прежнему пребывающего в бессознательном состоянии после оглушающего лучевого удара.— Стоит попробовать. Если ты считаешь, что есть шанс на успех, приступай. Отдаю его в твои руки.

На губах психиатра заиграла улыбка.

— Другого пути нет. Раскопаем, что с ним произошло, а потом объясним ему. Тогда, уверен, броня даст трещину.

— Надеюсь,— сказал Уоршоу.— Теперь все в твоих руках. Разбуди его и заставь говорить. Ты умеешь это делать.

Когда Куллинан закончил свои приготовления, в каюте повисло плотное наркотическое облако. Фолк зашевелился и начал приходить в себя. Куллинан вручил Уоршоу ультразвуковой инжектор, наполненный поблескивающей прозрачной жидкостью.

Когда веки Фолка затрепетали, Куллинан склонился к нему и заговорил негромко, успокаивающим тоном. Тревожное выражение исчезло с лица Фолка, он обмяк.

— Сделай ему инъекцию,— прошептал Куллинан.

Уоршоу неуверенно приставил инжектор к загорелому предплечью Фолка. Коротко прожужжал ультразвук, проникая в кожу. Уоршоу ввел три кубика и отдернул руку.

Фолк негромко застонал.

Стрелки часов медленно бежали по кругу. Наконец набрякшие веки Фолка затрепетали, он открыл глаза и поднял взгляд, по-видимому, не отдавая себе отчета, где находится.

— Привет, Мэтт. Мы хотим поговорить с тобой,— сказал Куллинан.— Точнее, мы хотим, чтобы ты поговорил с нами.

— Хорошо.

— Не возражаешь, если мы начнем с твоей матери? Расскажи, что ты помнишь о ней. Вернись, так сказать, в прошлое.

— О моей... матери? — Просьба поставила Фолка в тупик, и он почти минуту молчал. Потом облизнул губы и спросил: — Что вы хотите знать о ней?

— Расскажи нам все,— попросил Куллинан.

Новая пауза. Уоршоу затаил дыхание.

Наконец Фолк заговорил.

— Тепло. Приятно. Возьми меня. Ма-ма-ма... Я один. Ночь, и я плачу. Я отлежал ногу, ее покалывают мурашки. Ночной воздух кажется холодным. Мне три года, я один. Возьми меня, мама! Я слышу, как мама спускается по ступеням. Мы живем в старом доме рядом с космодромом, где со свистом взлетают большие корабли. Сейчас приятный мамин запах обволакивает меня. Мама большая, розовая, мягкая. Папа тоже розовый, но от него не пахнет теплом. То же относится и к дяде. «Ау, ау, детка!» — говорит мама и прижимает меня к себе. Это хорошо. Меня клонит в сон. Через минуту-другую я усну. Я очень люблю мамочку.

— Это твои самые ранние воспоминания о матери? — спросил Куллинан.

— Нет. Мне кажется, есть еще более ранние... Темно. Темно, и очень тепло, и сыро, и приятно. Я не двигаюсь. Я один и не знаю, где я. Как будто плаваю в океане. В большом океане. Весь мир — один огромный океан. Здесь хорошо, очень хорошо. Я не плачу. Теперь во тьме возникают голубые иголочки. Цвета... самые разные... красный, зеленый, лимонно-желтый. И я двигаюсь! Боль, толчки и — господи! — становится холодно. Я задыхаюсь! Я упираюсь, но меня тащат отсюда! Я...

— Хватит! — поспешно сказал Куллинан и объяснил: — Родовая травма. Тяжелая вещь. Нет необходимости снова проводить его через это.

Уоршоу слегка вздрогнул и потер лоб.

— Продолжать? — спросил Фолк.

— Да.

— Мне четыре, снаружи дождик кап-кап. Как будто весь мир стал серым. Мамы и папы нет, я снова один. Дядя спускается по лестнице. Я его плохо знаю, но, кажется, он все время здесь. Мамы и папы часто нет. Когда я один, это все равно что попасть под холодный ливень. Здесь часто идут дожди. Я в кровати, думаю о маме. Хочу, чтобы она пришла. Мама улетела на самолете. Когда я вырасту, то тоже полечу на самолете куда-нибудь... где тепло и нет дождя. Внизу звонит телефон, дзинь-дзинь. Внутри головы у меня как будто экран, яркий, полный красок, и на нем я пытаюсь нарисовать мамино лицо. Но не получается. Я слышу голос дяди, низкий, бормочущий. Я решаю, что не люблю дядю, и начинаю плакать. Дядя здесь. Он говорит, что я слишком большой, чтобы плакать. Что я не должен больше плакать. Я говорю, что хочу к маме. Дядя делает недовольную гримасу, и я плачу еще громче. Ш-ш, говорит дядя. Успокойся, Мэтт. Ну вот, ну вот, малыш Мэтт. Он поправляет мне одеяло, но я молочу ногами и снова сбиваю его, потому что знаю, что это раздражает дядю. Мне нравится раздражать его, потому что он не мама и не папа. Однако на этот раз он не кажется раздраженным. Он просто поправляет одеяло и похлопывает меня по голове. Руки у него потные, и пот липнет ко мне. Хочу к маме, говорю я ему. Он долго глядит на меня сверху вниз. А потом говорит, что мама не вернется. Никогда не вернется, спрашиваю я? Да, говорит он. Никогда. Я не верю ему, но начинаю плакать, потому что не хочу, чтобы он понял, как сильно напугал меня. А где папа, спрашиваю я? Хочу папу. Папа тоже больше не вернется, говорит он. Я не верю тебе, говорю я. Я не люблю тебя, дядя. Я ненавижу тебя. Он качает головой и покашливает. Лучше научись любить меня, говорит он. У тебя теперь никого больше нет. Я не понимаю его, но мне не нравятся его слова. Ногами я скидываю с постели одеяло, и он снова накрывает меня. Я снова скидываю одеяло, и он бьет меня. Потом быстро наклоняется и целует меня, но пахнет он неправильно, и я начинаю плакать. Идет дождь. Хочу к маме, кричу я, но мама и правда больше не приходит. Никогда.

Фолк на мгновение замолкает и закрывает глаза.

— Она умерла? — подталкивает его Куллинан.

— Она умерла,— отвечает Фолк.— Они с папой погибли в авиакатастрофе, на обратном пути из Бангкока, где проводили отпуск. Мне тогда было четыре. Вырастил меня дядя. Мы с ним не очень хорошо ладили, и, когда мне испол нилось четырнадцать, он отдал меня в Академию. Там я провел четыре года, потом еще два года изучал технику и устроился на работу в «Земля-Импорт». Два года оттрубил на Денуфаре, потом перевелся на «Магиар», корабль коммандера Уоршоу, где... где...