Высшее общество - Бертон Уол

Он замолчал, ожидая, что она ответит. А Сибил не хотелось ничего отвечать. Она пришла в еще большее раздражение, увидев, что глаза его полны слез. Эти глаза удивительно напоминали недоваренные яйца – они были того же бледно-голубого цвета.

– Мне ее жалко, бедняжку, – сказала она задирчиво. – Бедная шлюха со сдвигом.

Ничего другого о покойной Сонни она и не могла сказать. Ведь все гомосексуалисты, будь то мужчины или женщины, для нее просто не существовали. И какими бы талантами они ни обладали, какие бы у них ни были положительные или отрицательные черты, для нее это не имело ровно никакого значения. Они были гомики, и все тут. Никаких других определений уже не могло быть. Принимая во внимание ее происхождение и образ жизни, она придерживалась поразительно старомодных взглядов.

– Не нравилась она мне, – добавила Сибил, – шлюха и есть шлюха, а все равно мне ее жалко. Насилие над женщиной – это страшно, это больно! Все распространяются насчет того, как это все грустно, а про себя каждый думает: «Вот ведь заморочка! Такая компания распалась!» А меня это просто из себя выводит. Мне что-то вспомнилось, как…

Но Ходдинг уже не слушал ее. Он отчаянно боролся с внезапным приступом тревоги. Он почувствовал, что щеки его пошли бледными пятнами, а шея и грудь под рубашкой запылали огнем. Плотно сжав бокал в руках, он сам сжался в комок и думал про себя: «Люди боятся только того, что не понимают. Страх этот надо выделить, понять его, и тогда с ним можно справиться. А стоит только выделить конкретный страх, и сразу уйдет чувство тревоги».

Ходдинг даже не подозревал, что это было настолько похоже на молитву, что практически ничем от нее не отличалось. Узнай он это, и ему бы не избежать нервного срыва.

Он поднял глаза на Сибил и увидел, что она смотрит на него с некоторой опаской.

– Прости, – кротко сказала она, взяв его за руку. – Знаю, тебе неприятно слышать о том, как меня силой взял мой собственный дядя. Обещаю, что это не повторится.

Чувствуя, что глаза его снова наливаются слезами, он отвернулся и увидел Летти Канэвон и Тедди Фрейма, которые только что вошли в бар.

– Летти! – вскрикнул он радостно и признательно. – Летти, дорогая! Иди сюда, выпьем вместе.

Сибил видела их впервые, хотя было понятно, что Ходдинг знает Летти с давних пор. Летти была англичанка тридцати восьми лет. Невысокого роста, белокурая, она отличалась большой красотой и имела высокий титул. И то и другое она носила с бессознательным очарованием. Только много времени спустя Ходдинг объяснил Сибил, что Летти любила Даймона Роум, а он любил ее, но при этом оба вели такую беспорядочную жизнь, что ни одному из них не удавалось хранить верность другому больше, чем неделю. Они периодически встречались, бурно наслаждались друг другом, а потом снова находили новых партнеров. А Тедди Фрейм, как позже объяснил Ходдинг, был для Летти еще одним временным пристанищем. Это был не обычный для нее партнер – стройный блондин, бледный и очень хрупкий – ведь Летти всегда сопровождали энергичные брюнеты латинского типа. Улыбаясь, Ходдинг объяснил, что сферой ее влияния стало Средиземноморье.

Тедди Фрейм сразу произвел неотразимое впечатление на Сибил. Он был такой тактичный, тихий голос, изысканные манеры, а посередине лба у него была такая трогательная вмятинка (след боевого ранения, как она потом узнала), что она немедленно прониклась к нему самой горячей, самой искренней симпатией. Да, он был хрупкого сложения, скромник, избегал смотреть в упор и говорил почти неслышно, но у него были крупные, очень крупные кисти рук. И это понравилось ей больше всего. А все остальное было такое хрупкое, такое деликатное.

Завидев Тедди Фрейма, Ходдинг воспрял духом. Не совсем еще понимая, какую задачу ему предстояло решить, он сознавал лишь то, что решение уже найдено. Он взял Тедди под руку и, к общему удивлению – он и сам был удивлен, – предложил ему оставить на минутку дам, чтобы переговорить наедине.

Кроткий и доверчивый, как ребенок, Фрейм слегка склонил голову и последовал за высоким Ходдингом, сжимая в руке недопитый бокал.

– Я сразу к делу, – бодро заявил Ходдинг, едва они вышли из бара. – Очень бы хотел взять вас гонщиком к себе.

Он стал спешно придумывать, как объяснить свое предложение, и мгновенно покраснел. А Тедди Фрейм рассматривал свой бокал, как бы ожидая, когда краска сойдет с лица Ходдинга.

– Не знал я, что вам люди нужны, – сказал он, улыбаясь, как мальчуган, – а то бы сам попросил работы.

– Вот и хорошо, – энергично поддержал его Ходдинг. – Вы ведь знаете что-то о моей машине.

– Так. Всякое болтают, – сказал Тедди, пожав плечами. – Да вы об этом не думайте. Меня больше деньги занимают. А денежки-то у вас водятся, насколько я понимаю. Машину делают деньги. Чем больше денег, тем лучше машина. Очень даже просто.

Желая отступить на второй план, Ходдинг сказал:

– К тому же, мой главный инженер – прекрасный человек. Я просто уверен, что вы быстро сработаетесь.

– Ормонт? – задумчиво сказал Тедди. – Слышал, слышал. Ведь это он собрал тот «Лотос», что два сезона назад взял первое место в Буэнос-Айресе, да?

Ходдинг согласно кивнул головой. Тут Тедди поставил бокал на столик и соединил руки в замок.

– Послушайте, вы ведь говорите о Тарга Флорио, да?

– Да. Первый вариант мы бы хотели испытать в Тарга Флорио, а второй позже…

Тедди Фрейм перебил его:

– Мало времени остается. Рассчитываете победить? И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Не долго и в кювет угодить. Прикатят спасатели на красной машине, и тогда прячь часы и кошелек подальше.

– Лучшая моя гарантия, – сказал Ходдинг, – это то, что я сам собирался вести машину. И вдруг я сообразил, что вы сделаете это намного лучше.

Тедди Фрейм потупился и, не подымая головы, тихо спросил:

– Сколько?

– Само собой, очень приличные деньги…

– Иначе и быть не может. Продолжайте.

– Ну, скажем, семьдесят пять, с правом замены на второй год…

– Вернемся к красоткам? – сказал Тедди. В его синих глазах не было улыбки. Ходдинг невольно удержал его за рукав и сказал:

– Я мог бы поднять до восьмидесяти пяти, но никак не больше, смета не позволяет.

– Сто, – сказал Тедди, – плюс расходы. Плюс два процента, если мы победим в Тарга, и еще два с половиной, если и в Ле Ман будем первыми. Если уж я соберусь уйти от Ферретти, то только ради чего-то действительно стоящего.

Ходдинг открыл рот, но не нашел, что сказать. Тогда он закрыл рот и кивнул. Тедди улыбнулся.

– Вот еще что. Подружка ваша, она только ваша или как?

– Мы помолвлены, – сухо пояснил Ходдинг, а голос у него стал скрипучим, как у старика.

– Не обижайтесь, старина, – мягко сказал Тедди, открывая дверь и жестом приглашая Ходдинга пройти вперед. – И не беспокойтесь. Мне что одна, что другая – все едино.

Когда они вернулись к дамам, Тедди ухитрился погладить Сибил по бедру.

В два часа утра Пол проснулся – что-то тяжелое завалилось к нему на постель. Это была Сибил. Она пробралась к нему раньше и целый час наблюдала, как он спит.

Пол зевнул и зажег свет. Увидев ее, он понял, что она пьяна. Улыбаясь и терпеливо вздыхая, он положил ее поперек постели и попытался раздеть. А она приподнялась и возмущенно отодвинулась от него. Потерпев неудачу, он закурил, а раздражение вылилось в саркастический вопрос:

– Ну, как сафари? Есть новые трофеи?

– Один, но большой, – холодно ответила Сибил. – А именно Гран-при. – Она повернулась и посмотрела на Пола. – Про свадьбу знаешь?

– Слышал вроде. Это точно?

– Точно.

– Хорошо, – сказал Пол. – Поздравляю. А теперь раздевайся и ложись.

Сибил встала как механизм, который вот-вот выйдет из строя, стряхнула с ног туфли и завела руки за спину, чтобы расстегнуть платье. Потом пошла к столику, на котором оставила бутылку виски из запасов Пола и снова налила себе.

Пол смотрел на нее с нарастающим раздражением. Прошлые недели были такие спокойные. А ведь он скучал по ней – девушке из Индокитая было до нее далеко – действительно скучал. Но его ничто не угнетало. Работа пошла лучше. Это было спокойное время, без всяких излишеств, он вел здоровый образ жизни.

– Если тебе надо учиться, прежде чем лечь ко мне в постель, – сказал он, – пожалуйста, не напрягайся. Сделай мне такое одолжение.

Она неожиданно разрыдалась. Закрыв лицо руками, она рыдала режущим, противным голосом, и в этом было нечто в высшей степени несообразное. На мгновение ему показалось, что звуки эти исходят не от нее, а откуда-то со стороны. Никогда раньше он не видел, чтобы она плакала, не слышал ее рыданий.

– Ну, что ты, в самом деле? – спросил он.

Не отнимая рук от лица и все еще всхлипывая, она неуверенно пошла к кровати, села спиной к нему.

– Анна, – нежно сказал он, – Аннушка.

Так он назвал ее один только раз. Это было, когда она рассказала ему о себе, где-то через месяц после того, как они стали жить вместе.