Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

— Скотина! Грязный педераст! — снова вскинулась Юлия.

Она еще много чего выкрикивала, но Тиберий с удовлетворением видел, что эти вопли не мешают ей начинать потихоньку собираться. «А вот интересно, — подумал он, — если сейчас попросить у нее прощения и попытаться ее успокоить — через какое время она снова начнет лепетать и запылает желанием?» Но даже ему такая мысль показалась чрезмерно жестокой. Он молча повернулся и вышел.

Кивнув обеим рабыням, испуганно таращившим на него глаза, Тиберий отправился куда-нибудь подальше от спальни. Рабыни проскользнули внутрь — утешать и одевать плачущую госпожу. Он непроизвольно замедлил шаг, ожидая, что и невольниц своих Юлия встретит визгом, но из спальни не доносилось ни звука. Облегченно вздохнув, Тиберий понял, куда ему хочется — на кухню, где всегда наготове амфора с терпким греческим вином двухлетней выдержки. Как раз то, что ему сейчас нужно.

Еще долго он сидел, попивая вино из глиняной кружки — первого попавшегося под руку сосуда. Ему было слышно, как Юлия собиралась уезжать — отдавала хозяйским голосом приказы рабыням, чтобы складывали побыстрее ее вещи, слугам Тиберия — чтобы побыстрее запрягали лошадей в ее повозку. Звуки эти радовали его слух.

Потом, когда все угомонились и повозка жены под цокот копыт удалилась прочь, в кухню к Тиберию зашел слуга, не Калиб, а другой.

— Уехали, господин.

В кухне горел единственный фитилек светильника. Тиберий в полутьме показался слуге как никогда страшным. Впечатление усиливалось оттого, что хозяин отбрасывал на стену огромную уродливую тень. Она чуть шевелилась, хотя Тиберий сидел неподвижно.

Лето выдалось жаркое. В это время года респектабельная часть города обычно пустела — у каждого порядочного богатого римлянина имелось какое-нибудь поместье в деревне, на морском побережье, возле озера или на худой конец канала, а то и на покрытом зеленью острове, подальше от цензоров и законов, осуждающих роскошь и разврат. Жару, конечно, было значительно легче и приятнее переносить вблизи воды на природе. Все разъезжались до того времени, когда спадет изнуряющий зной.

Но у обитателей бедных кварталов Рима, конечно, поместий не было. Пожалуй, население районов бедноты и ремесленничества в летнюю пору даже удваивалось: именно туда стекалось великое множество мелких торговцев, надеющихся удачно продать римской голытьбе свои горшки, сковородки, поддельно-золотые и поддельно-серебряные побрякушки для баб и девиц на выданье, свертки грубой шерстяной ткани, сотканной в глухих деревнях за долгую зиму, сандалии, ремни, ножи, гвозди и скобы, дверные петли и замки — словом, весь ходовой и не очень ходовой товар. Наплыв гостей бывал таким обильным, что многие жители римских окраин неплохо зарабатывали, сдавая свои жилища под гостиницы, а сами целыми семьями ночевали прямо на улице. Люди приезжали в Рим со всей Италии и даже из провинций — и не все ради личной торговой выгоды. Приезжали и просто поглазеть: что же это такое- величайший город в мире, столица могучей и необъятной империи? В центр города таких любознательных (кроме богатых и хорошо одетых, конечно) стража не очень-то пропускала, но все же с вершины близлежащего холма была видна вся городская панорама, а с крыши какого-нибудь семиэтажного доходного дома (плата за вход взималась хозяином) можно рассмотреть и императорские форумы, и сенаторов в белых тогах, и строй преторианских гвардейцев в золотых шлемах — на Марсовом поле, где эти бедняги целыми днями учатся красиво маршировать и отдавать воинские салюты. Нет, поездка в Рим в любом случае не окажется напрасной, и будет о чем рассказать соседям, которые слушают тебя с разинутыми ртами.

Для развлечения прибывающей в Рим толпы сюда же стекалось невероятное количество разных забавников — от простых свирельщиков и фокусников до заклинателей змей и гадальщиков на человеческих черепах. Последние, правда, преследовались полицией — квесторской стражей, но зато и плату за риск брали повыше, чем все остальные.

Этим летом приезжим из простонародья не всегда удавалось устроиться в городе: по указу императора Августа проводился какой-то городской осмотр. Часто квартал оцеплялся войсками, а потом солдаты выгоняли всех посторонних, оставляя лишь местных жителей. Даже тех, кто жил в соседнем квартале, выгоняли. Зачем это делалось — никто не знал. Находились и недовольные тем, что во время императорского осмотра падают — и не только падают, а и вовсе прекращаются — доходы, да еще и солдатам плати взятки неизвестно за что. Но против императорского указа не очень-то возразишь.

Тиберий выполнял поручение принцепса со свойственной ему тщательностью и методичностью. Оно действительно оказалось трудным, это поручение. Чаще всего Тиберию на ум приходило сравнение такой работы с подвигом Геркулеса, при своем высоком происхождении и положении чистившего забитые навозом конюшни. Одно оправдание — царские.

Жара и вонь в бедных районах стояли такие, что не каждый солдат или писец могли их выдержать. Падали в обмороки. Для таких случаев Тиберий держал при себе парочку врачей, которых вонь не брала. Поблажек никому не было. Упавший отливался водой, нюхал положенное количество пахучей соли, получал мятную лепешку под язык — и снова в строй или к свитку пергамента, куда велено подробно записывать имя, возраст и имущественное положение каждого оборванца.

Не делал Тиберий поблажек и себе. Он, не гнушаясь, не боясь испачкать белоснежной тоги, заходил во все дома, старался не пропустить ни одного захламленного угла, ни одной грязной кузницы или захудалой лавчонки. Не брезговал разговаривать ни с кем — всех выслушивал, делал выводы и снова велел писцам записывать.

Каждый день он представлял Августу доклад. Поскольку император часто находился в своей летней резиденции на берегу моря, недалеко от Остии, Тиберию приходилось курсировать между императорской виллой и Римом. На это уходила пропасть времени, так что предсказание Ливии оказалось верным: он вполне официально, не вызывая неодобрения Августа, мог отказать себе в удовольствии посещать Юлию и вообще — вести семейный образ жизни.

Ливия держала слово, данное сыну: за Юлией была установлена непрекращающаяся слежка. И она давала нужные результаты, потому что, отвергнутая и оскорбленная мужем, Юлия решила ему мстить самым приятным для себя образом: она, что называется, пустилась во все тяжкие и давала агентам Ливии много высококачественного компрометирующего материала. Она вспомнила о своих старых воздыхателях и дала им понять, что теперь они могут получить все, что хотели. Уединенный дом, в котором Юлия проживала под предлогом спасения от летней жары, превратился в дом свиданий.

Юлия чувствовала себя свободной и старалась получить от жизни все те радости, что не могла (да уже и не хотела) получать от Тиберия. Несмотря на свои сорок с лишним лет, женщина она была еще крепкая, полная сил и желаний. И была еще хороша — настолько, что перед ней не смогли устоять ни греческий учитель, обучавший грамматике и музыке ее дочерей, Юлию Младшую и Агриппину, ни суровый Вольф, начальник германской стражи. Она спала с кем хотела, необходимость соблюдать тайну в своих любовных приключениях волновала Юлию не меньше, чем сами приключения, и Юлия была счастлива как никогда, счастлива настолько, что порой начинала терять осторожность. Она вела с любовниками обширную переписку, а письма разбрасывала где попало, уверенная в том, что, кроме нее, никто этих писем читать не станет. Она любила, ожидая одного мужчину и готовясь к сладостной встрече с ним, почитать перед его приходом послание другого любовника. К Ливии попадало много этих писем, и она пока складывала их в потайной ящичек, надеясь в свое время ошеломить ими Августа, который, как водится, должен узнать о приключениях дочки последним.

И Тиберий и Ливия работали не покладая рук. Только каждый трудился ради своей личной цели. И цели эти у обоих были противоположными. И ни один не догадывался о намерениях другого.

Тиберий считал, что мать наконец поняла, какую жестокую судьбу уготовила сыну, вынудив его жениться на Юлии. Теперь, думал он, когда смерть унесла Друза, материнское сердце наполнилось чем-то вроде раскаяния, и Ливия приложит все усилия, чтобы облегчить жизнь Тиберию, не лишив его при этом расположения Августа. А Ливия была уверена, что Тиберий наконец взялся за ум и своей деятельностью хочет доказать Августу, что лучше и достойнее, чем он, император не найдет себе преемника. Разоблачением же Юлии в глазах Августа она хотела убить сразу двух, а то и трех зайцев: во-первых, сразу поднимется авторитет Тиберия как оскорбленного страдальца, который из благородства щадит отцовские чувства императора и только в беззаветном служении ему и отечеству находит успокоение, не требуя даже наград. Во-вторых, Гай и Луций для Августа, при всей его к ним любви, становились отродьями шлюхи, во многом перенявшими дурные качества матери. (Ливия работала и в этом направлении, и Августу в последнее время приходилось не раз выслушивать жалобы на наглое поведение обоих подростков. Гай и Луций проводили целые ночи в буйстве, дебошах и разврате.) Было еще «в-третьих», так как Ливия рассчитывала обвинить нескольких неугодных себе людей в том, что они были любовниками Юлии, а следовательно, нанести обиду императору. Несколько подложных писем, лжесвидетельств — и Август, убитый горем, не станет тщательно разбираться, а сразу поверит. И ненужные люди будут убраны.