Экипаж - Юлий Дунский

А на земле, по обе стороны посадочной полосы, выстроились елочкой машины: пожарные, «скорая помощь», реанимация, прожектора… Они расположились тремя отрядами — в начале полосы, в середине и в конце, — готовые сразу прийти на помощь самолету Тимченко.

…Игорь снова сидел в своем кресле в кабине и слушал, как Андрей Васильевич переговаривался с землей.

— Посадка! Восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь в глиссаде, шасси выпущено, к посадке готов.

Секунду помолчав, диспетчер ответил:

— Посадку разрешаю.

Промелькнули огни порога. Командир взял штурвал на себя. Полоса — в синих посадочных огнях, белых осевых, освещенная дополнительно мощными армейскими прожекторами — будто ушла вниз.

— Скорость двести шестьдесят! — доложил штурман.

— Касаемся, — сказал Тимченко.

…Самолет мягко дотронулся до бетона, помчался, разбрызгивая воду, по ВПП.

— Скорость не уменьшается, — встревоженно доложил штурман.

— Много воды… Глиссируем, очевидно. — Тимченко напряженно смотрел вперед.

— Тормоза, — напомнил Ненароков.

— Половина полосы! — Штурман даже охрип от волнения. — Скорость двести!

— Тормоза! — спокойно приказал Тимченко.

— Двести! — опять сказал штурман. — Не тормозимся. Юз!

Впереди, уже совсем близко, возникли огни, отмечающие конец полосы.

— Реверс! — распорядился Тимченко. Игорь привстал с места, крикнул:

— Андрей Васильевич! Хвост оторвет!

— И хрен с ним! Выполнять!

— Реверс включен! — отозвался Игорь.

Колеса коснулись земли — и сразу же раздался треск, грохот.

— Отказ всех двигателей и рулей! — крикнул Скворцов.

Машину качнуло так, что только своим огромным опытом и хладнокровием Тимченко сумел удержать ее на полосе.

А тем, кто наблюдал за посадкой с земли, представилось удивительное и страшное зрелище. От самолета отделился хвост, грохнулся на бетон и, загоревшись от трения, некоторое время еще гнался за обрубленным самолетом, но не догнал. «Ту-154» бежал дальше… Потом бег его замедлился, и самолет встал у самых огней, отмечающих конец полосы.

— Приехали, — сказал Тимченко и откинулся на спинку кресла.

Свирепые струи воды, фонтаны пены обрушились на огонь и в минуту потушили его. Бетон стал белым, словно вдруг намело сугробы.

Через дыру, зияющую на том месте, где был хвост, виднелись пустые кресла второго салона. А из первого салона пассажиров высаживали как обычно: успели подъехать трапы.

Тимченко вошел в салон, чтобы посмотреть, все ли целы. Все были целы и почти невредимы, если не считать нескольких синяков. Все, кроме одного человека. Сергей Николаевич, начальник строителей, так и остался лежать поперек кресла.

— Умер, — объяснил доктор. — Сердечная недостаточность…

А Тимченко уже окружили пассажиры — смеялись, плакали, жали ему руки. Высокая норвежка, отдавшая летчикам красный комбинезон, крепко его расцеловала…

Тамара плакала в буфете, закрыв лицо руками. Подошел Игорь, засмеялся.

— Тома, Тома… У тебя обратные рефлексы. Раньше надо было плакать. А теперь радуйся!

Он взял ее за плечи, осторожно потянул к себе. Но Тамара сбросила его руки, вырвалась и закричала сквозь слезы:

— Уйди! И не трогай меня никогда! Я тебя ненавижу!

— Ты что? — опешил Игорь. — Успокойся. Это у тебя шок, от всего.

— У меня шок от тебя! На всю жизнь… Врала, притворялась, подлизывалась, только чтобы с тобой… А ты меня предал!

Игорь растерялся окончательно.

— Но постой… Ты же меня… Все было по-другому — буквально час назад!

— Тогда я думала, что мы погибнем… А теперь все как было.

— Ну, извини меня за то, что я не погиб, — сказал Игорь сдавленным от смертельной обиды голосом, повернулся и ушел.

…В свете прожекторов и светильников метались, шумели, никак не могли успокоиться вернувшиеся на твердую землю люди. А сверху из круглого пролома в фюзеляже, стоя у самого края, смотрел на них задумчиво Андрей Васильевич Тимченко.

Уже под утро Тимченко появился дома. Жена ждала его, не спала. Повела мужа на кухню, накрыла на стол.

— А я уж начала волноваться, — сказала Анна Максимовна и соврала: волновалась она очень давно. — Почему задержались?

— Там погода была неважная, в Бидри.

— А как летели?

— Нормально…

Он поглядел на обязательный стакан морковного сока, который пододвинула ему жена, взял его, но пить не стал. Вылил сок в раковину, ополоснул стакан и попросил:

— Анюта, налей-ка мне сюда коньяку…

Кажется, совсем недавно была ежегодная медкомиссия, а вот уже снова проходить ее, ложиться в госпиталь.

Снова Андрею Васильевичу проверяли зрение и слух…

Брали кровь на анализ…

Заставляли крутить педали велосипеда…

В свободное от врачей время летчики играли в домино, в шахматы, смотрели в холле телевизор. В один из вечеров показали, между прочим, самого Андрея Васильевича. Рассказали о его трудовых успехах, показывали старые военные фотографии, помянули и землетрясение в Бидри. Андрей Васильевич смотрел на себя с веселым любопытством.

В последние годы Тимченко опасался медкомиссий, нервничал. Но в этот раз чувствовал себя уверенно. В последний день, как всегда, он спросил главврача:

— Как, товарищ профессор? Не пора еще подковы сдирать?

Спросил — и был уверен, что нет, конечно, не пора. А профессор сказал сочувственно, но твердо:

— Андрей Васильевич, летать вы пока не будете. Кардиограмма показала — не выдерживает сердце перегрузок…

…Дома Андрей Васильевич дал волю своему гневу. Всегда спокойный, даже медлительный, он стучал кулаком по столу и выкрикивал:

— Я этого так не оставлю! Я на этих коновалов найду управу! Я к министру пойду, там меня поймут. Пускай назначают министерскую комиссию! Человек здоров как бык, а его хоронят заживо.

— Ну почему хоронят? — пыталась возразить жена. — Тебе дадут интересную работу — любую, какую ты захочешь… И на земле люди живут…

— Ай, брось, Анюта! Брось! Я сам это говорил сколько раз — другим!.. Любую работу… Мне не нужно любую, мне нужно летать!

Стукнув дверью, он ушел в другую комнату. Анна Максимовна подождала немного, потом пошла за ним.

— Успокоился? Теперь послушай меня… Я и раньше знала, просто не хотела говорить. Обязана была как врач, а молчала! Сердце тебя не тревожит, но оно уже давно в таком состоянии, что каждую минуту может случиться спазм. Представляешь, вдруг обморок — на взлете или на посадке?

— А ты представляешь — вдруг на тебя сейчас потолок упадет? Или пол?