Хроника одного падения… - Марат Буланов

Разволновавшийся Михаил заходил по комнате, обхватив голову руками…

4

Знакомиться с «прекрасным полом» на транспорте, под пьяную лавочку, у Михаила, в последнее время, стало в порядке вещей. Вот и сейчас, в автобусе, подъезжающем к его остановке, разглядел очередную «жертву». Девушка с льняными волосами, румянцем на щеках, в розовом летнем платьице, ничего не подозревала. Михаил подошел, вцепившись в поручни, наклонился над ней, сидящей, и, в пьяном восторге, стал наговаривать комплименты.

— Да не валитесь на меня! Надя меня зовут, Надя. Никогда бы не подумала, что в газете работаете…

— И все же, не могли бы мы, как-нибудь, встретиться?

— Отчего же? Вы ведь, здесь неподалёку живете? Я подойду завтра к кинотеатру, к пяти.

— Что хотите, говорите, но не верю этому. Не придёте. Все девушки сначала обещают, но, в конце концов, обманывают.

— Я не обману. Только, в таком виде не показывайтесь…

Михаил вышел из автобуса, помахав мадемуазель рукой.

На следующий день он, естественно, опохмелялся и к пяти уже был «готов». К немалому удивлению, вчерашняя блондинка пришла и, далее ни на минуту, не опоздала. Увидев нового знакомого пьяным, девушка заметно расстроилась.

— Ну вот. Опять… Мы же договаривались, что будете трезвым.

— Молсет, всё-таки, прогуляемся?

— Нет. Даю еще шанс. Завтра — в это же время, здесь же.

И Надя ушла. Михаил, пожав плечами, отправился домой. «А, больше не придёт… Что ж, другую найдем!».

Но на завтра к пяти, «алкаш» уже стоял у кинотеатра трезвый, как стёклышко. Только похмелье мучило. Надя появилась, через некоторое время, улыбающаяся, стройная, воздушная… «Да она симпатичная девка, — к тому же, совсем молоденькая! — отметил Михаил. — Как сразу-то не разглядел, болван!».

— Теперь другое дело! — Надя явно, была в отличном настроении. — И куда пойдем?

— Даже и не знаю… Здесь лее не центр.

— Пойдем тогда к вам. Ведь говорили, что неподалёку живёте…

Михаила охватило волнение. Выпившим, он чувствовал бы себя в своей тарелке, а сейчас, обычные тревожность и неуверенность овладели им. Как бы давление не поднялось!..

— Вот здесь и живу. Один… — пропустил Надю вперёд, в свою жалкую «халупу». — А напротив, родители обитают.

— Я тоже, с родителями, живу в частном доме. Он у нас большой! Ой, как интересно! Да у вас целая библиотека! Книги по психологии… Всерьёз занимаетесь? А я, только что, сдала экзамены в госуниверситет на исторический. Поступила!

— Вот как? Для меня это неожиданность…

Из допотопной кухни, прошли в маленькую комнатушку. Сесть было некуда, и Надя пристроилась на краешек кровати. Михаил сел рядом. Молчание… Внезапно, у него задрожали руки. Кончиками пальцев, провёл по обнаженному предплечью девушки.

— Вам нравится, когда так вот задеваю?

— Да… — дыхание Нади стало прерывистым.

— Впрочем, не стоит делать глупости… Нехорошо себя чувствую… Кажется, давление поднялось. Надо померить.

Тонометр показал 180 на 100.

— Надя, если можно, вызовите «Скорую», — таблеток никаких нет. Что-то неловко мне…

— Да, конечно! — перепуганная девчонка выбежала из дома. На улице, как назло, пошел сильный дождь. Но Надя через 15 минут вернулась — Вам очень плохо?

— Да ерунда! Переволновался немного…

Прибывшая бригада врачей осмотрела больного. Медсестра сделала магнезию. Промокшая до нитки Надя, смотрела на всё это, широко раскрытыми глазами.

— Вы, наверное, после того, что увидели, не захотите больше встречаться? — спросил Михаил, после ухода врачей.

— Да что вы! Совсем далее не против… А от пьянки нужно лечиться. Так ведь, себя погубите!

— А у меня, уже есть направление в наркологический стационар. На работе предупредили: если не лягу туда, рассчитают. Начальство, в принципе, ценит и потому, пока не выгоняет. Даёт, как говорите, шанс…

5

На улице Потерянной, где жил Михаил, дом дяди Коли Норина — местного «поэта», — стоял на самом углу. Старик давно уже, жил один, — жена ушла, как только он, «забыв всё на свете», занялся стихами, проводя бессонные ночи, в неотступном мыслительном изнурении. И в самом деле, вместо того, чтобы быть обыкновенным хозяйственным мужиком, как все, Норин поддался какой-то странной дури. «Я великий русский поэт, — говаривал, подвыпимши, «мэтр», — превзошел самого Блока!». И это, при всём при том, что, с виду, дядя Коля был, мелковатой породы, мужичонка с лысиной; юркий, шустрый, в засаленном пиджачке и стоптанных ботинчошках…

Михаил зачастил к нему, когда только начал писать свои первые, немудрёные вирши. Волнуясь, прочел их под орлиным взглядом, «патриарха» национального стихослолсения. «Видишь ли, дорогой мой человек! — закурив, жадно эдак затянулся Норин. — Технически, слабоваты твои стихи. Пишешь не сердцем, но умом, а настоящая поэзия, — глубокомысленно заключил он, — прежде всего, должна выражать чувство! Вот, послушай-ка…». И дядя Коля, с каким-то детским восторгом, подвывая, выдал свою «коронку» — «О, мать — Земля! В стремительном полёте…».

Михаил, сразу, почувствовал стилистические огрехи «творения», но ничего не сказал. Ведь был-то, всего лишь начинающим, и в газете тогда еще не работал.

— «Как с Солнцем вальс закружишь ты его!» — видишь, какой мощный образ! Образы, брат, в стихах самое главное! И заметь, какой расклад — Земля, Солнце… Планетарный масштаб мысли! Это самое сильное моё стихотворение. А пишу-то, уже 20 лет… Согласись, есть чему поучиться. Верно?

— Дядя Коля, а вас печатали?

Норин немного замялся, но виду особого не подал.

— Да ничего оне не понимают в Поэзии! Считаю ниже достоинства просить, о чем-то, у зажравшихся гадов. Я ведь, как-то, первое место занял на конкурсе, ну… самодеятельных поэтов, значит. Мои стихи, еще будут не просто читать, а изучать!

И «мэтр» показал Михаилу целую стопку, исписанных каракулями, общих тетрадей, извлеченных из древнего, запылённого шкафа…

…Норин, как всегда поддатый, сидел на незастеленной кровати. Годами немытые полы, почерневшая от сажи печь, грязный рукомойник. На столе — страшный кавардак: стопки, бутылки, луковичная шелуха, изъеденная селедка… «Творческий беспорядок» — определил Михаил.

— A-а, дорогой мой человек! Садись, пить-то будешь?

— Нет, дядя Коля, завязал. Че делаешь?

— А ниче не делаю! Я — пенсионер. К Серёге, сыну, вот недавно ездил. Он сейчас пизнесмен! Уважаемый человек! С самим мэром посёлка, за руку здоровается! Коттеджу трехэтажную строит… Да… Далеко ведь пошел, засранец!

Михаил вспомнил малограмотного, но с мужицкой хитрецой, сына Норина, своего одногодку, уехавшего, на заработки, в некий лесной посёлок. Такой, действительно «далеко пойдет» по узколобой материальной стезе. На болыпее-то, Серёге, претендовать не приходится…

— Напечатали мой цикл стихотворений, в газете «Рабочий путь». Принёс вот, показать.

— Ну-ка, ну-ка… А, всё одно, без очков не вижу. Да ты ведь, чего-то читал. Стихи-то, не от сердца…

— Куда уж до вас, дядя Коля. До гения-то, непризнанного! Но я, тем не менее, рад. Всё-таки, первая крупная публикация, после занятий в литобъединении. Слушай, почитай-ка свои!

— Да не стоит… Лучше скажи, когда с Шаровым, — ну, что работает корреспондентом тоже, — девок приведёте?

— Так это, опять пьянка будет. Сказал ведь, — сейчас в завязке. Ох, и проказник же старый! Всё тебе молодых подавай!

Норин вдруг стал серьёзным.

— Запомни, бабы — наши враги номер один! Особенно для поэтов. Мужики всегда стремятся взлететь, а оне тянут вниз. Вот почему, живу-то одиноко. А так, развлечься, почему бы и нет?.. А насчет стихов, знаешь, разочаровался я в них… Уже два года не пишу, потому как, никому творения, кроме меня, не нужны. Никому! А сколько сил и времени потрачено! Так-то вот…

Глава 3

1

Михаил, зайдя как-то раз к Мещеряковым, застал Светку в глубоком унынии. Недавно, дура вернулась из вояжа по стране с Борщевским, который отправил Герцогиню домой, а сам остался в своём Питере. Порезвились в поездке они на славу, посетили около шести городов, где авантюрист-влюблённый проводил, так называемые, семинары. Естественно, наобещал Светке с три короба, что, мол, разведётся с молодой женой и заберёт Герцогиню, на жительство, в Петербург вместе с Сашкой. И вот сейчас, несчастная была, как на иголках. То страстно дожидаясь звонка от «любимого», то впадая в депрессию, догадываясь, — что, на самом деле, Борщевскому совсем не нужна.

— Модест, всё равно, её бросит, потому что обожает только меня! Что усмехаешься-то? Пойми, что это не просто шуры-муры, а серьёзное и глубокое чувство! Которое вам, — жалким людишкам, — никогда не понять!