Двум смертям не бывать - Наталья Шнейдер

— Не может же целый народ быть настолько развратен…

— Эдгар, ты вроде не дурак. — фыркнул брат. — Подумай сам: если женщину возьмут в жены после того, как она родит — не раньше. Считается, что только так можно удостовериться. не бесплодна ли она… да и первые роды самые опасные. а так она из гарантирована пережила, и, значит, родит еще. Так вот — ты знаешь какой-то другой способ зачать ребенка, если не в постели? И какая, к бесам, может быть "природная скромность", если любая девушка старается как можно быстрее родить и выйти, наконец, замуж?

— В голове не укладывается… пробормотал ученый.

— Уложи. Иначе туго придется. Так вот, возвращаясь к… Минули годы. Времена тогда были развеселые. Слабый король, на которого никто толком не обращал внимания, и его вассалы, перекраивающие земли под себя — кстати, именно тогда наш род и приобрел большую часть нынешних владений. И вот, в очередной войне с соседями, один из наемных отрядов нашего предка перешел на сторону врага. Наши хроники гласят, что сделали они это исключительно по наущению одного из них, молодого человека, долгого мутившего воду из ненависти к нашему роду. Возможно, причина была банальней, и им просто не заплатили — кто сейчас скажет. Как бы то ни было, предок показал себя неплохим полководцем. Он сумел повернуть ход битвы в свою пользу, несмотря на предательство. Наемники были уничтожены, горстку взятых живыми повесили. За исключением того, на кого солдаты указали как на зачинщика. Его надлежало посадить на кол. В наущение. Опять же, кто знает, может на парня просто свалили чужой грех — молод он был для зачинщика. Хотя порой бывает, что люди идут за вождем не оглядываясь на его возраст.

— Тот парень был…

— Перед началом казни в ноги предку бросилась старуха, умоляя пощадить ее единственного сына — его незаконнорожденного ребенка. Единственную опору в старости, потому что замуж она так и не вышла — кто возьмет потаскуху с выблядком? Тот велел гнать ее прочь, сказав, что если бы он считал всех своих ублюдков, то родичей бы у него было бы полкоролевства.

— И вот тогда она его и прокляла. — догадался Эдгар.

— Да. — кивнул Рамон. — Дословно сейчас не вспомню, да и вряд ли тот, кто это записывал передал все слово в слово… смысл сводился к тому, что девять колен его законных наследников не проживут дольше ее сына.

Он снова замолчал, но в этот раз Эдгару не захотелось ни о чем расспрашивать.

— Предок сначала посмеялся, приказал выпороть старуху и прогнать с глаз долой, чтобы впредь знала, как себя вести при господине этих земель. А через неделю двух его старших сыновей унесла холера — одному было двадцать семь, второму двадцать три. Он приказал было разыскать старуху, но та как сквозь землю провалилась. Еще через два года лошадь сбросила с седла младшего, и тот свернул шею, не дожив неделю до двадцатидвухлетия. Обезумев от горя, предок решил разыскать ту старуху во что бы то ни стало, попутно искореняя всех ведьм, подвернувшихся под руку. Получил благословение церкви — и костры запылали по всему графству. Тем более, что ведьм тогда было не в пример больше — то скотий мор то саранча, то еще какая пакость. Он все же нашел ту старуху, но не остановился, посвятив остаток жизни охоте на ведьм. И умер от удара, узнав, что пережил последнего внука.

— С тех пор так оно и продолжается? — осторожно спросил Эдгар.

— С тех пор так оно и продолжается. — Рамон поднялся. — Схожу на палубу, посмотрю, что там творится. Все лучше, чем болтаться в темноте от борта к борту и нюхать чужую блевотину.

— Ни зги ж не видно, как найдешь?

— Я помню примерно, куда идти.

Эдгар услышал, как брат, чертыхаясь, роется среди вещей, потом тот повторил:

— Пойду, посмотрю.

— Можно с тобой?

— Пошли.

Рамон крепко ухватил брата за запястье и потянул куда-то в темноту.

Глава 7

Перед тем как открыть люк, ведущий на палубу, Рамон остановился, завозился в темноте. Эдгар почувствовал, как вокруг пояса обвилась веревка.

— Зачем это?

— Кто его знает, что там творится. Вовсе не хочется вылавливать тебя в волнах. Да и самому, если что, неохота бултыхаться невесть сколько, пока не найдут и не спасут или к какому-никакому берегу не прибьет. Тем более не хочется доживать дни, одичав, на каком-нибудь острове.

— А что, просто держаться не поможет?

— Может не помочь. — Ответил Рамон и распахнул люк.

Слабый свет, льющийся с небес, после тьмы трюма показался ослепляющим. Эдгар зажмурился, тут же палуба в очередной раз ушла из под ног. Пришлось волей-неволей открыть глаза и вцепиться во что-то, попавшее под руку. "Чем-то" оказался Рамон, зашипевший от боли — хватка у брата была не слабая.

— Извини. — сказал Эдгар.

Небо вспыхнуло, раскалываясь на части, и на мгновение молодой человек потерял способность видеть, слышать и соображать. Когда чувства вернулись, Эдгар обнаружил, что сидит на палубе, а рядом, скрестив ноги, устроился Рамон. Стоять и в самом деле было невозможно.

Наверное, где-то рядом были матросы, что-то делали — Эдгар не видел ничего, кроме почти черного неба и серо-фиолетовых волн, то поднимавших корабль так, что казалось, можно коснуться туч, то ронявших его куда-то в глубины преисподней. Вода захлестнула палубу, оказалась со всех сторон, подхватила сильными лапами. Эдгар судорожно вцепился в веревку, потеряв всякое представление о верхе и низе и ощущая себя осенним листком, несущимся по ветру. Вода схлынула, оставив его, ослепшего, отплевывающегося от горькой соли.

Он не сразу понял, откуда рядом раздался смех. Разлепив глаза, Эдгар увидел брата — такого же мокрого с головы до ног. Рамон держался за борт, смотрел в море и смеялся.

— Здорово, правда? — он обернулся, и Эдгар удивился снова, увидев почти счастливое лицо и горящие восторгом глаза.

— Что?

— Ну… Все это — Рамон повел рукой вокруг. — Ты никогда не пускал коня в галоп под летним ливнем?

— Нет.

Рамон снова засмеялся.

— А мне нравится. Только сейчас захватывает куда сильнее.

— Да уж куда как захватывающе, — пробурчал Эдгар.

Их снова накрыло, и снова пришлось отплевываться, и снова море и небо поменялись местами. Но, как ни странно, Эдгар почувствовал. что понимает брата — во всяком случае, он сам сейчас ни за что не согласился бы вернуться в сухой и кажущийся отсюда уютным трюм. Что-то исконное, первобытное просыпалось внутри, и вскоре Эдгар обнаружил, что орет во всю глотку невероятно похабную песню из тех, что ваганты горланят по кабакам — по крайней мере, пытается орать, когда не отплевывается от воды, и не летит с ней невесть куда — а Рамон, неизвестно где выучивший слова, ему подпевает, если подобные вопли вообще можно назвать пением. Наверное, команда сочла их безумцами — да, по правде говоря, так оно и было — но впервые в жизни Эдгару казалось неинтересным, что о нем подумают.