Обманувшая смерть - Анна Малышева

– Господа, прошу прощения за столь внезапное мое отбытие, – произнес он обычным, ровным голосом. – Призываю вас не поддаваться панике и продолжать обед…

Когда за государем закрылись двери, первым из-за стола поднялся Бенкендорф.

– Прошу прощения, господа, – также извинился перед присутствующими шеф жандармов и, ничего не объясняя, вышел вслед за императором.

Дальше последовала цепная реакция: один за другим вельможи вставали из-за стола, извинялись и выходили прочь, так что, в конце концов, в зале остался один только князь Голицын, но и он не прикоснулся больше к еде. Дмитрий Владимирович дожидался приезда доктора, к которому относился с особым доверием и, как многие москвичи, считал его самым авторитетным врачом в старой столице. К сожалению, ни император, ни Бенкендорф не разделяли его мнения. Член Московского тюремного комитета, главный врач московских тюрем, Федор Петрович Гааз часто досаждал государю и шефу жандармов своими записками, в которых говорилось о бесчеловечном содержании заключенных и ссыльных. Он добивался отмены кандалов для стариков и детей, позорного выбривания половины головы для женщин. В Москве при поддержке губернатора ему уже удалось упразднить так называемый железный прут, к которому приковывали до двенадцати арестантов, что превращало их существование в кошмар. Федор Петрович даже некоторым образом покушался на крепостное право. Его возмущало то обстоятельство, что помещик может без суда и следствия отправить крестьянина на каторгу, пользуясь правом феодала.

Доктор Гааз служил России верой и правдой. Еще в молодости, путешествуя по Кавказу, он открыл минеральные источники в Железноводске и Ессентуках. Во время Отечественной войны двенадцатого года снискал себе славу одного из самых искуснейших хирургов в Русской армии, отбивая у смерти безнадежных, тяжелораненых солдат и офицеров. С тринадцатого года практикуя в московских лечебницах, Федор Петрович все свои сбережения истратил на лекарства для бедняков. Москва его полюбила всем сердцем, в народе его стали звать не иначе как «святым доктором». И все же, несмотря на это, и Николай, и Бенкендорф вряд ли бы серьезно отнеслись к претензиям доктора Гааза, если бы не было столь горячей поддержки всех его начинаний со стороны губернатора Голицына. Князь Дмитрий Владимирович, пользуясь особым расположением государя, всячески проталкивал при дворе гуманитарные идеи Гааза. Николай время от времени возмущался и начинал журить губернатора: «Ну, какая тебе, в самом деле, нужда, Митя, до всех этих воров, убийц, мародеров? Они заслужили подобное отношение, ведь мы их в Сибирь, на каторгу отправляем, а не на воды в Карлсбад. И довольно уже носиться с этим Гаазом!» Государь в таких вопросах был тверд и неприступен, как скала. Однако со временем добрейшему московскому губернатору и «святому доктору» удастся переубедить императора, и многие гуманитарные идеи Гааза воплотятся в жизнь.

Федор Петрович не заставил себя долго ждать. У него был очень встревоженный вид, когда он вошел в опустевшую залу, где за накрытым столом в одиночестве сидел князь Голицын.

– У государя обнаружились первые симптомы? – едва поприветствовав генерал-губернатора, спросил он.

– Весьма похоже, – ответил Дмитрий Владимирович, – но вам на этот счет лучше осведомиться у Арендта.

Он провел главного врача московских тюрем в комнату, где придворные лейб-медики совещались с шефом жандармов. При виде Федора Петровича и Арендт, и Енохин, насторожившись, замолчали. Несмотря на то, что они прекрасно знали Гааза по двенадцатому году, сейчас между ними была непреодолимая пропасть. Они денно и нощно заботились о здоровье государя, а Федор Петрович лечил преступников.

– Господа, – обратился к присутствующим князь Голицын, – думаю, вам не помешает консультация доктора, который уже три недели борется с холерой в Москве и у которого на счету первый излечившийся от сей язвы.

Лейб-медики молчали. В самоуверенном взгляде Николая Федоровича Арендта ясно читалось: «Мы и сами прекрасно управимся, без каторжных докторов». Енохин же, напротив, старался не смотреть в лицо Гаазу, чтобы скрыть свой страх и растерянность. Неожиданно вмешался Бенкендорф.

– Благодарю вас, князь, – обратился он прежде всего к Голицыну, – безусловно, нам сейчас пригодится такой опытный врач, как Федор Петрович.

Арендт, перейдя на немецкий, в трех словах описал симптомы болезни государя и сделал заключение:

– Я до конца не уверен, господа, что это холера морбус. Вполне могло быть отравление пищей или нервное переутомление последних дней. Его Величество во время пребывания в Москве спит по два-три часа в сутки. Я назначил ему, как обычно, раствор магнезии…

– Однако если это все-таки холера морбус, дорогой мой Николас, – Гааз сразу же вступил в спор с придворным лейб-медиком, но, как всегда, в очень мягкой форме, – то магнезия не произведет должного эффекта, а зараза эта слишком быстротечна, чтобы мы могли терять время. Дорога каждая минута. Поэтому необходимо начать с Veratrum album…

– Вы в своем уме, Гааз?! – вспылил Арендт. – Предлагаете дать императору яд? И с каких это пор вы сделались гомеопатом?

– Опыт показал, что именно от этого яда, разведенного в незначительной дозе, при первых симптомах болезни мы получаем самый положительный эффект, – настаивал на своем Федор Петрович. – Не стоит, дорогой мой Николас, пренебрегать лекарством, которое спасает людей, даже если оно нам кажется шарлатанским.

– Могу вас заверить, господа, в полной безопасности этого средства, – вмешался в разговор врачей губернатор Голицын. – Я сам каждое утро принимаю его в предупредительных целях и, как видите, до сих пор здоров и весьма бодр.

– Нет, увольте! – после небольшой паузы решительно произнес Николай Федорович. – Я не могу дать императору яд…

Будучи еще главным врачом артиллерийского госпиталя в Санкт-Петербурге, Николай Федорович Арендт провел более восьмисот труднейших операций с ничтожным количеством летальных исходов и был признан всем мировым медицинским сообществом выдающимся хирургом своего времени. Кроме того, во время войны двенадцатого года он одним из первых в Русской армии начал применять антисептическое лечение. Лейб-медиком Его Императорского Величества Арендт стал совсем недавно, в апреле тысяча восемьсот двадцать девятого года, после того, как быстро вылечил государя от затянувшейся инфлюэнции, которую уже начали называть новым модным словечком «грипп», в то время как другие доктора оказались бессильны. Вступив в новую должность, Николай Федорович почти полностью отказался от хирургической практики. На протяжении полутора лет он постоянно был при императоре, следовал за ним во всех путешествиях. И вот теперь, перед лицом страшной неизвестной болезни, он, врач с мировым именем, должен был идти на поводу у шарлатана Ганемана, к которому всегда относился с презрением?